"Жизнь и творчество Маршака". - М.:
Детская литература, 1975. C. 70-80.
Б. Бухштаб
Одно из заметных завоеваний советской культуры - это появление литературы для детей, стоящей на уровне "взрослой" литературы. Ничего подобного не было до революции. Тогдашние книжки для детей не соотносились с "подлинной" литературой. Теперь книги для детей - органическая часть нашей литературы. Многие из них с наслаждением читаются взрослыми, постоянно цитируются и бытуют в литературном обиходе.
Трудно указать на традиции советской детской литературы в дореволюционной отечественной литературе для детей; легче найти традиции за рубежом. Это относится и к крупнейшему советскому поэту для детей С.Я. Маршаку. Его творчество связано прежде всего с английскими источниками. У англичан давно уже существует настоящая детская поэзия. Естественно было воспользоваться их опытом в такой области, где специфическое мышление читателя требует специфических литературных форм. Основное достоинство английской поэзии для детей именно в ее умении ориентировать художественную форму на примитивные мыслительные процессы. Благодаря этому у англичан есть литература для самых маленьких детей, и, следуя их методам, современная русская детская поэзия отодвигает начало литературно-художественного развития ребенка на значительно более ранний период.
Ориентировка поэзии на примитивное мышление нередко воспринимается взрослыми как "бессмыслица". Очень часто говорят о "бессмыслицах" в поэзии для дошкольников. Жаль, что при этих разговорах не приводятся отзывы самих детей - единственных, конечно, авторитетов в данном вопросе. Нам многое может казаться нелепым, что для детского мозга полно смысла. Возьмем переведенных с английского Маршаком "Трех звероловов":
Три смелых зверолова
Охотились в лесах.
Над ними полный месяц
Сиял на небесах.
"Смотрите, это месяц", -
Зевнув, сказал один.
Другой сказал: "Тарелка".
А третий крикнул: "Блин!"
Это "бессмыслица" только для того, кто не понимает, в какой мере интенсивен для ребенка самый процесс нахождения сходств и различий между предметами.
Дальше идет усложнение:
Три смелых зверолова
Бродили целый день,
А вечером навстречу
К ним выбежал олень.
Один сказал: "Смотрите -
Бежит на нас олень".
Другой сказал: "Корова".
А третий крикнул: "Пень!"
Иллюстрирующие рисунки художника показывают, в чем сходство между действительным предметом и тем, за который его принимают. В результате процесса осмысления сходств и различий возникает комический эффект. Ребенку смешны люди, по несущественным признакам сходства принимающие один предмет за другой. На том же основан анекдот о старушке, усомнившейся в своем тождестве с самой собой ("Сказка о старушке").
Проснулась старушка и стала искать
Домашние туфли, свечу а кровать,
Но, порванной юбки ощупав края,
Сказала: "О господи, это не я!"
Вот еще прекрасный (но в другом роде) пример ориентации на детское мышление:
Дуйте, дуйте, ветры в поле,
Чтобы мельницы мололи,
Чтобы дома из муки
Испекли нам пирожки!
Здесь дан довольно длинный ряд последовательных отношении: ветра - мельницы - муки - пирожков. Пробежать мыслью этот ряд - для маленького ребенка интенсивная мозговая работа. А взрослому такое стихотворение может показаться малосодержательным.
В оригинальном творчестве Маршака, ориентированном на несколько более старший возраст, чем цитированные до сих пор переводы и переделки его, нет и той скромной дозы "бессмыслицы", которую можно найти в его переводах. Английской детской поэзии "бессмыслица" (то есть игровой момент, обычно развивающий ребенка, как всякая игра) присуща в высокой степени. Маршак, напротив, может быть, иногда даже суховат в своем прямом и четком реализме, в своей вещности и насыщенности фактическими отношениями.
С англичанами Маршака сближают скорее жанровые формы, специфический юмор, никогда Маршака не покидающий, ориентация ритмов в фразеологии на детскую песенку и на устное песенное творчество. Близки к английским такие произведения, как "Багаж" с его анекдотическим сюжетом и большим рефреном, повторяющимся на каждой странице, как "Пудель" - сборник маленьких стиховых анекдотов о пуделе и старушке. Эти анекдоты построены на примитивном комизме положений и несложны, но все же нередко шевелят детскую сообразительность:
Старушка к соседке
Пошла за картошкой,
А пудель мохнатый
Погнался за кошкой.
Попал по дороге
Он в кадку с водой,
А выскочил гладкий
И очень худой.
Тут читатель должен подумать о том, почему пудель похудел после ванны.
Но большая часть книг Маршака ориентирована на русские устно-словесные формы. Если он сходен с английскими детскими поэтами в склонности к шутке, присловью, присказке, народной песенке, то естественно, что ориентируется он на ту шутку, присказку и песенку, которая бытует в русской устной поэзии. В стихи Маршака попадают куски песен:
А бывало, к ней с поклоном
Шли девицы с перезвоном,
Шли девицы за водой
По улице мостовой...
Он имитирует уличные выкрики:
Сахарно морожено
На блюдечки положено,
Густо и сладко,
Ешь без остатка!
У него есть книжки, варьирующие народную стиховую шутку ("Фома и Ерема"), театральное представление ("Петрушка-иностранец"). Но наиболее излюбленный им устно-поэтический жанр - загадка, как, например:
Как пошли четыре братца
Под корытом кувыркаться,
Понесли меня с тобой
По дороге столбовой.
(Телега)
Стиль загадок Маршака подражает народному, а оригинально в них то, что загаданные предметы чаще всего берутся из технической - в широком смысле слова - области. Конечно, берутся наиболее простые предметы этой области: молоток, утюг, пила, печка и т. п. Благодаря этому загадка - форма, состоящая в описании предмета без прямого называния его, - открывает пути для описания вещей, дает первые возможности для детской книжки о вещах. Действительно, наиболее простая техническая книжка Маршака "Семь чудес" построена по принципу загадки: "чудеса" не называются, но описываются в основных чертах; разгадками служат иллюстрации, разоблачающие "чудо".
Техническая, шире говоря, просветительская книжка - очень оригинальный и самостоятельный род у Маршака. Но, прежде чем говорить о нем, остановимся на более традиционных жанрах.
Есть у Маршака несколько "звериных" книжек. Животные - обычные герои детских книг. Интерес ребенка к животным достаточно известен, законен и полезен для развития, чтобы нужно было о нем распространяться. Из маршаковских "звериных" книжек наиболее оригинальная и популярная - "Детки в клетке". Это не сказка о зверях, а сборник стиховых очерков о животных в зверинце.
Задача описания животных упирается в пресловутую проблему антропоморфизма. Вполне избегнуть антропоморфизма вряд ли возможно, разве что изображая животное только как объект человеческого действия (в охотничьих рассказах, например). Ведь даже ученые-зоопсихологи очень часто впадают в антропоморфизм, повинуясь естественному психологическому закону - понимать чужую психическую жизнь по аналогии с собственной. Не существенно, приписываются ли животному такие людские свойства (начиная с умения говорить), которые дают возможность оттенить и выразить его звериные свойства, или же животные наряжаются в сюртуки и ботинки. Вот такого антропоморфизма с переодеванием Маршак не любит и иногда подшучивает над ним:
Дали туфельки слону.
Взял он туфельку одну
И сказал: - Нужны пошире,
И не две, а все четыре.
Несовпадение комично, обувать слона в туфли оказывается нелепым, а внимание ребенка обращается на количество и величину ног слона.
Маленькие кенгуру играют:
Он и спрятался в мешке
У мамаши на брюшке,
И кричит оттуда Том:
"Чур! Не трогай! Это - дом!"
Так антропоморфическая "игра" направляет внимание читателя на характерную особенность самки кенгуру - сумку, в которой она носит детенышей.
Для книг о вещах проблема антропоморфизма не менее существенна. Обычно употребление вещей в детской литературе - это самоцельное (сказочное) их оживление. Дань сказочной традиции Маршак отдал "Книжкой про книжки" и "Приключениями стола и стула". В обеих книжках - обычная сказочная фабула: вещи убегают из дома. Эти книжки не особенно значительны и в стороне от основных путей Маршака, поэта, для которого сказка не характерна - не характерна потому, что она - плохое применение для его основной склонности к точному изображению реальных предметов и точной передаче реальных отношений. Даже в той же "Книжке про книжки" находим, например, такое описание, удивительное по стремлению к точности чуть ли не протокольной и даже к документальности:
Говорят, на "Крокодила"
Опрокинули чернила,
У "Мурзилки" вырван лист,
А в грамматике измятой
На странице тридцать пятой
Намалеван трубочист.
В географии Петрова
Нарисована корова,
И написано: "Сия
География моя.
Кто возьмет ее без спросу,
Тот останется без носу!"
Маршак любит каждый процесс не назвать просто, а описать в основных чертах:
Взял мороженщик лепешку,
Всполоснул большую ложку,
Ложку в банку окунул,
Мягкий шарик зачерпнул,
По краям пригладил ложкой
И накрыл другой лепешкой.
Поразительно это умение дать художественное описание предмета или действия без всякого бокового взгляда, который был бы непонятен ребенку, без смещения пропорций, без выдвижения второстепенных деталей, - одними действительно существенными чертами:
Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне,
С цифрой 5 на медной бляшке,
В синей форменной фуражке?
Совершенно уже ясно - кто. Почтальон описан типическими, действительно бросающимися в глаза чертами. Характерна скупость и точность эпитетов. Легкий оттенок индивидуального дан лишь названием цифры (5). Такой метод описания дает возможность походя вместить в книжку массу сведений; он делает возможным создание поэмы о завоеваниях культуры. Но в этом методе таится большая опасность; нужна сила художественного дарования Маршака, чтобы подобные описания не были сухи. Маршак избегает сухости прежде всего созданием эмоциональных ореолов, в которые попадают его описания:
Погляди, письмо за мной
Облетело шар земной,
Мчалось по морю вдогонку,
Понеслось на Амазонку.
Вслед за мной его везли
Поезда и корабли.
По морям и горным склонам
Добрело оно ко мне.
Честь и слава почтальонам,
Утомленным, запыленным, -
Слава честным почтальонам
С толстой сумкой на ремне!
Именно разность эмоциональныx ореолов дает Маршаку возможность описать вещь непривычным образом, не изменяя принципу - давать только существенные признаки ее. Так, в книжке "Вчера и сегодня" описание электрической лампочки дано с точки зрения керосиновой лампы:
Ну и лампа! Нá смех курам!
Пузырек под абажуром,
В середине пузырька
Три-четыре волоска.
Оригинальным делает восприятие электрической лампочки презрительный тон ("пузырек", "три-четыре"), а признаки взяты основные.
Так же коромысло говорит о водопроводе:
Речка спятила с ума -
По домам пошла сама!
При всей оригинальности этого образа он вполне соответствует факту, если не говорить об "антропоморфизме" ("пошла сама"), который невозможно изгнать ни из поэзии, ни из самого языка.
"Вчера и сегодня" - своеобразный гимн технической культуре, сильный именно тем, что завоевания культуры даны в восприятии устаревших вещей, то есть даны с точки зрения, ложность которой читателю очевидна. Таким образом, идеология вещи не навязана читателю, а является неизбежным результатом активного преодоления ложных точек зрения.
Но теперь становится ясной сложность проблемы антропоморфизма в детской книжке. Антропоморфизм нужен не для сказочности, но для создания эмоционального отношения. Характерна ведь и для "взрослой" поэзии невозможность дать стихотворение о машине, станке и т. п. без той или иной степени оживления этих предметов. У Маршака во "Вчера и сегодня", как в традиционной сказке о вещах, вещи разговаривают, но темы их разговоров иные. А в книжке "Как рубанок сделал рубанок" - замечательном образце детской производственной книжки - вещи не только разговаривают, но и действуют. Существен характер действия: вещи здесь уже не убегают из дома, а выполняют свои нормальные производственные функции. Действуют следующие вещи: рубанок, долото, киянка, коловорот, зензибель, верстак, пила, молоток. Но эти инструменты представлены не мертвыми предметами в руках человека, а самостоятельными и разнообразными деятелями. Производство рубанка дано как фабула художественного произведения. Этим достигнуто привлечение внимания к каждому инструменту и его работе. Здесь найдена возможность нового функционального использования старой и любимой детьми формы "сказок о вещах".
Нет антропоморфизма в книжке "Мастер", рассказе о том, как мальчик последовательно берется за работы, к которым не подготовлен (хочет сделать буфет, табурет, рамку для портрета), и в конце концов идет ставить самовар - это работа, которую он может сделать. В этом произведении инструменты, как таковые, не играют большой роли; центр ее тяжести - в неквалифицированности маленького "мастера"; ее пафос - пафос качества работы.
Нет антропоморфизма и в "Почте"; здесь фабула - путешествие досылаемого письма, описанное строго фактически. Антропоморфизм здесь не нужен, потому что само письмо здесь - лишь пересылаемый предмет, а тема книжки - организация его пересылки, всемирная организация почтового труда.
Маршак - поэт труда рационального и организованного, поэт труда, стремящегося к повышению своего качества, труда прежде всего материального, производящего вещи.
Нельзя, говоря о Маршаке, миновать чисто стихового мастерства его. У него есть какие-то неразгаданные ритмические секреты. Трудно сказать, что заставляет не одних детей бормотать как будто простые строфы, вроде:
Где его рубашка?
Где его штаны?
Где его баклажка
С левой стороны?
Вероятно, тут дело к удивительной какой-то синтаксической уравновешенности, в плавной последовательности интонаций. Размеры у Маршака обычно короткие, благодаря чему очень велик "рифмовой коэффициент". Он еще увеличивается постоянными внутренними рифмами:
По команде восемь рук
Опускают весла вдруг,
Загребают
Воду,
Прибавляют
Ходу.
При этом постоянна смена размеров и характера клаузул, чем достигается живость и часто песенность ритма:
Взялся он за дело -
Сразу во сто рук.
Так и загудело
На версту вокруг.
Как пошел он на луга
Сено сметывать в стога,
Встрепанное сено,
Сено по колено
С васильками, с кашкою,
С желтою ромашкою.
Маршак удачно пользуется не только звукоподражанием ("Машины шинами шуршат" и т. п.), но и тонкой ритмической изобразительностью. Так, в загадке о пиле передан двухчастный ритм движения пилы:
Ела, ела
Дуб, дуб,
Поломала
Зуб, зуб, -
где "поломала" прочтется, конечно, "пала-мала".
Песенный ритм - далеко не единственный тип ритма у Маршака. Он владеет разными ритмическими системами и разными соответствующими им типами композиции и стиховыми жанрами. Так, например, одна из глав "Почты" представляет собой балладу о письме. Она написана типичным для баллады отрывистым акцентным стихом, с любимыми в современной (идущей от Тихонова) балладе поворотами ритма:
На медные деньги
Объедет мир
Заклеенный пассажир, -
с обычными балладными афоризмами ("Письмо само никуда не пойдет" и т. п.), с энергичными формулами ("Срочное... Англия. Лондон. Вест" и т. д.). Все это дано с легким оттенком пародийности, детям, правда, малодоступной. Пародийность не редка у Маршака. Слегка пародиен романс "Львица" в "Детках в клетке". В "Цирке" пародируется цирковая афиша. Здесь до детей дойдет комизм ("Выход обратно бесплатно для всех" и т. п.), но вряд ли может дойти пародийность. Комизм у Маршака частью пародиен, частью это комизм сюжетных ситуаций, частью чисто словесный юмор, лучше всего принимаемый ребенком и основанный на чутье языковых идиом:
А зовут его Фомой,
А зовут его домой.
Надо особо отметить у Маршака это чутье художественных возможностей языка. Иногда его стихи лишь развертывают метафоры, уже существующие в языке. Так, метафора "оглобли очков" (оглоблями называют части очков, закладываемые за ухо) развивается в загадку:
Что такое перед нами:
Две оглобли за ушами,
На глазах по колесу
И седёлка на носу?
Книжка "Отряд" построена на художественном использовании такого простого факта языка, как постановка глагола в единственном числе при существительном с собирательным значением. Благодаря последовательному развертыванию этой "единственности числа" пионерский отряд представляется как бы единой личностью, и дух коллективизма выражен не в отдельных эпитетах, а каждой строчкой:
Шибко он шагает,
Ростом невелик.
Встречному трамваю
Ехать не велит.
. . . . . . . . . . . . . . .
Взялся он за дело -
Сразу во сто рук.
Так и загудело
На версту вокруг.
Для каждой темы Маршак отыщет те пути, на которых может достичь максимального воздействия на читателя-ребенка. Исключительная бодрость его стихов, трудовой пафос, которым они заражены, материалистический метод изображения мира делают поэзию Маршака особенно ценным орудием воспитания советского ребенка.
1929
("Книга детям", 1930, № 1.)