Книжка про книжки - М.:
Детская литература, 1978. С. 3-29.
Борис Галанов
Давно мне хотелось написать книжку про книжки. Про то, как страница за страницей складывались разные хорошие книжки. Все вы их, конечно, знаете, все вы их читали, а особенно понравившиеся, вероятно, даже не один раз. А вот как эти книжки создавались, навряд ли задумывались.
Между тем мне всегда казалось, что знакомство с биографией хорошей книжки очень часто увлекает ничуть не меньше историй, рассказанных в самой книжке. Ведь приключения мысли, пока книжка пишется, и впрямь оказываются столь же удивительными, как и приключения, выпавшие на долю ее героев, потому что совсем не сразу и не просто писателю все придумалось, - и события, за которыми следишь с неослабевающим вниманием, и люди, на которых тебе самому хотелось бы походить.
Труд писателя - нелегкий труд. И только очень наивные или очень несведущие читатели могут думать иначе.
Итак, отправимся по следу приключений мысли. Только вот вопрос: как этот след отыщется и где?
Если бы мы пустились не по следу рукописи, а, скажем, по следу картины или скульптуры, все оказалось бы не то что проще, но почти наверняка наглядней.
Картина вывешена в музее. Многие знаменитые полотна можно воочию сравнить с целой массой предварительных этюдов и набросков, которые предшествовали появлению этих полотен на свет.
В доме-музее знаменитого французского скульптора Огюста Родена я видел, например, десятки скульптурных изображений Бальзака. В стеклянной галерее, похожей на очень длинный коридор, тесно в ряд стояли совсем крохотные Бальзаки и чуть побольше. Бальзаки величиной с указательный палец и настоящие гиганты, ростом в два - два с половиной метра; то могучий Геркулес, то маленький буржуа с круглым брюшком. Все это были различные заготовки для памятника великому писателю, различные стадии поисков фигуры и позы, поисков жеста, но самого красноречивого, выражения лица, но только самого характерного. Однако в каждом отдельном случае угадывалась мысль скульптора. Проходя по галерее, мы вольно или невольно становились как бы соучастниками трудного, мучительного и в то же время единого, непрерывного, вдохновенного процесса творчества.
Ну, а как представить себе с такою же наглядностью движение мысли писателя, его поиски и его находки, если вся мастерская писателя скрыта от посторонних глаз в шкафах и ящиках письменного стола, в папках с разрозненными черновиками, перечеркнутыми, исписанными вдоль и поперек небрежными каракулями, восстановленными и вновь перечеркнутыми.
Попробуй-ка тут разберись!
А разобраться очень интересно, и разобраться очень хочется.
Много лет назад, когда был еще жив Самуил Яковлевич Маршак, я работал над книгой о его творчестве. Одну из глав этой книги я специально собирался посвятить рассказу о том, как рождались знаменитые строки поэта. Взыскательный и строгий мастер, он даже в самых ранних вариантах своих стихов был мастером. Другой, менее требовательный к себе художник мог остановиться и на таком варианте. Другой! Но не Маршак.
Первый вариант редко-редко приносил ему удовлетворение. И пятый, между прочим, тоже. И седьмой он не очень-то жаловал. Иногда дело доходило даже до десятого. Остальные девять, хранившие следы напряженных поисков оригинального поэтического слова, убирались с глаз долой, куда-нибудь подальше. Обычно на антресоли или в самые глухие закоулки письменного стола. Снова извлечь их оттуда на свет божий оказывалось делом затруднительным.
Тем не менее, когда я попросил у Самуила Яковлевича разрешения порыться в его архиве, он неожиданно согласился и даже пообещал как-нибудь на досуге порыться в своем поэтическом хозяйстве вместе со мной.
- Разберем несколько старых папок и подробно потолкуем о стихах. Вам это будет полезно, милый...
Однако время шло, а в чрезвычайно уплотненном дне Самуила Яковлевича, до отказа заполненном гранками, верстками, письмами, деловыми телефонными звонками, встречами и беседами с целой вереницей посетителей, не выкраивалось ни одной минуты досуга.
Вот уже и книга готова к печати, а в архив мы всё еще не заглядывали. Однажды, правда, я напомнил Маршаку о давнишнем его обещании. Вместо ответа он взял со стола листок с новыми своими стихами и, улыбнувшись, протянул мне. Шуточные эти стихи предназначались для новогодней анкеты какого-то журнала, если не ошибаюсь, журнала "Пионер".
Вчера звонил мне Дед-Мороз:
"Что пишешь, дед Маршак?"
Я, Дед-Мороз, на твой вопрос
Могу ответить так:
Хоть бородою ты оброс
Почти до самых пят,
А любопытен ты, Мороз,
Не менее ребят.
Ты и писать умеешь сам
И рисовать цветы,
Но не рассказываешь нам,
Что нарисуешь ты.
И мне позволь не отвечать
Пока на твой вопрос.
Вот я отдам стихи в печать -
Прочтешь их, Дед-Мороз!
По-моему, сам Маршак остался доволен своей выдумкой. Но, глянув на мое расстроенное, разочарованное лицо, он внезапно смягчился:
- Ну хорошо. Скажите Розалии Ивановне (Розалия Ивановна была секретарем и домоправительницей Маршака), пусть достанет папки с черновиками. Посмотрите без меня.
В тот раз я не стал ни о чем просить Розалию Ивановну. Мне все-таки хотелось дождаться нового удобного случая. Я еще не терял надежды провести час-другой над рукописями вместе с Маршаком.
Тогда я не знал, не гадал, что до последней встречи с Самуилом Яковлевичем остаются считанные дни и что новый удобный случай никогда больше не представится.
И вот теперь мне выпала горькая радость.
Я сижу в опустевшем кабинете Маршака, в глубоком коричневом кожаном кресле и перебираю папки.
Маршака уже нет в живых. Рукописи поэта стали достоянием историков литературы. Все они аккуратно разложены в папках. На каждой папке значится свой порядковый номер. И каждый номер, в свою очередь, занесен на карточки. Сын поэта Иммануэль Самойлович, видный ученый в области физики газового разряда, вложивший много сил и труда в литературную деятельность (он умер в 1977 году), собрал и привел в порядок архив отца, затратив на это несколько лет.
Я выбираю папку с размашистой надписью наискосок: "Мистер Твистер".
Не потому, что она оказалась самой объемистой. Вовсе нет. Ранних вариантов "Мистера Твистера" сохранилось не много. И кто же теперь без Самуила Яковлевича сможет восстановить утраченные подробности! Но я давно люблю эти звонкие, колючие, задорные стихи и в книжке о творчестве Маршака уже сделал попытку сопоставить различные варианты поэмы. Сегодня мне хочется снова возвратиться к этой теме и, пусть с пробелами, с пропусками, все же представить себе, как постепенно складывалась книжка.
Помнится, однажды, когда в присутствии Маршака зашла речь о "Мистере Твистере", он сказал:
- Пожалуй, ни над одним из своих стихотворений я не трудился так настойчиво.
А ведь Самуил Яковлевич трудился даже над каким-нибудь шуточным дружеским посланием, переписывал его по многу раз. Какой же огромной работы потребовал "Твистер"!
Итак, раскроем папку. Тронемся в путь.
Год - 1933.
Это дата рождения "Мистера Твистера".
Между прочим, на первых порах он назывался "Мистером Блистером". И на тех листках, которые я сейчас держу в руках, тоже стоит имя: Блистер.
По-видимому, именно этот вариант или очень близкий к нему слышал в чтении самого автора Корней Иванович Чуковский. "В ту пору, - вспоминает Чуковский, - Твистер был еще Блистером, а самое стихотворение все, кто его тогда слышал, сочли совершенно законченным. Но повторялась обычная история. Оказалось, что это был всего лишь первый набросок, черновик черновика, и что понадобилось не менее десятка вариантов, прежде чем Маршак решился отдать стихи в печать".
Выписывая эту цитату из воспоминаний Корнея Чуковского и сверяя его рассказ с листками черновика, которые лежали в верхней папке, я был убежден, что это и есть один из самых первых набросков поэмы. И с него начинал свой анализ. Но оказалось, что раннему наброску предшествовали еще более ранние. В Государственной Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде недавно отыскались несколько новых рукописных листков. Там нет ни знаменитого Твистера, ни менее известного Блистера, а есть некий совсем уже неведомый мистер Порк (Свинина). Его-то, по-видимому, и надо считать праотцом "Твистера", если когда-нибудь со временем не обнаружатся еще и другие варианты.
Вот знаменитый мистер Порк.
Его адрес: Америка, город Нью-Йорк.
Сто первая улица, тридцатый этаж
(можешь записать, если есть карандаш).
Дальше следуют вялые, описательные строчки, мало даже похожие на маршаковские, а по ритму и по размеру очень еще далекие от "Твистера":
Чем же мистер Порк знаменит?
Тем, что у Порка в кармане звенит.
Делает Порк знаменитый бульон,
Делает, впрочем, конечно, не он.
В прериях где-то пасутся быки,
Шеи, как бочки, рога, как штыки.
Пасет их в степи голодный ковбой,
Потом их на бойню ведут на убой.
Бьют и кидают в огромный горшок,
Кости их сушат и трут в порошок.
Мясной порошок вы кладете в бульон,
А хозяин в карман кладет миллион.
С появлением в черновиках поэмы еще одного имени - мистера Пристера, уже приближающегося по звучанию к мистеру Твистеру, меняется самый ритм стиха, его размер. Вся поэма перестраивается на новый музыкальный лад:
Мистер
Пристер,
Миллионер,
Поехать решил
В СССР.
Вот когда наконец можно обратиться к "Мистеру Блистеру", к тому варианту поэмы, который друзья Маршака сочли совершенно законченным. Но теперь-то мы хорошо знаем, что и это тоже был лишь черновик черновика.
И все-таки многое уже нашлось: нашлось звонкое имя - Мистер Блистер. Это была большая удача, потому что имя Блистер (очень скоро переделанное в Твистер) определяло весь звуковой узор стихотворной повести Маршака, ее насмешливый, дразнящий оттенок:
Мистер
Твистер,
Бывший министр,
Мистер
Твистер,
Миллионер.
Кстати, Самуил Яковлевич хорошо знал цену таких магических созвучий, которые сразу запоминались, как присказка, как дразнилка, прочно входили в детскую речь и в детские игры. Кроме "Мистера Твистера", он имел все основания считать своими счастливыми находками и "Усатого-полосатого", и "Рассеянного с Бассейной", и "Шалтая-Болтая", и "Мастера-ломастера", и, наверное, сам первый от всей души веселился, изобретая ловкие эти созвучия.
Когда в сказке про медведя, который изо всех сил старался быть послушным и вежливым, но все равно остался невоспитанным грубияном, появились строчки:
Хоть с виду стал он вежливым,
Остался он медвежливым,
Маршак несколько дней ходил в приподнятом настроении, радуясь находке такого веселого слова-созвучия, такого удачного слова-крючка, которое держало все стихотворение. Это уже было на моей памяти.
С чего начинается "Твистер"? Что дало толчок поэтической фантазии? Сам Маршак считал, что рассказ академика Мушкетова. С его слов, не то в 1929, не то в 1930 году он узнал про сумасброда расиста, не пожелавшего жить в номере ленинградской гостиницы по соседству с негром и оказавшегося совсем без крова. Рассказ заинтересовал Маршака. Стали придумываться подробности. Удачно нашлось имя "Блистер-Твистер", а к имени постепенно прикладывались чины, звания, биография.
Мне Маршак не раз говорил, что именно такой сюжет, где Твистер действовал не в Америке, не у себя на родине, в окружении себе подобных, а за ее пределами, помог и самый портрет сделать более выразительным, более выпуклым. Ведь белое на белом не так заметно. И черное на черном тоже. А тут вступал в силу закон контраста.
В дореволюционных детских книжках добро и зло, как правило, олицетворялось в образах отвлеченных и схематичных. Авторы таких книжек не любили оперировать примерами, выхваченными из жизни. От Твистера они, по всей вероятности, попросту отмахнулись бы, найдя, что его приключения могли дать материал для хлесткой репортерской заметки, в лучшем случае для газетного фельетониста. Во всяком случае, ребенок тут совершенно ни при чем... А Маршак написал на сюжет Твистера целую поэму, памфлет для маленьких, сказку про современного злого духа, вдруг оказавшегося беспомощным, бессильным и смешным, - одним словом, написал настоящую политическую сатиру, добившись в этой книге обобщенности и конкретности. Обобщенности образа Твистера, о котором совсем не обязательно знать, нажился он на мясном бульоне или на чем-то еще. Такие подробности только отяжелили бы и замедлили рассказ. Оказалось достаточно самой общей характеристики: делец, банкир и бывший министр, удачно рифмующейся с именем "Твистер".
Зато в описании пейзажа, обстановки, быта Самуил Яковлевич требовал от писателей-сказочников (и сам к этому стремился) точности, достоверности, утверждая, что реальные бытовые подробности делают правдоподобным самый фантастический сюжет.
Критик Вл. Николаев вспоминал, как однажды утром ему позвонил по телефону Маршак и объявил ликующим голосом, что в "Мистере Твистере" заработал лифт. Это означало, что отныне Мистер Твистер не будет больше подниматься на третий этаж гостиницы "Англетер" пешком, как во всех предыдущих изданиях поэмы. Отставному министру ходить пешком не положено. Но, исправляя свою маленькую оплошность и добавляя строфу о том, как в зеркальную клетку лифта входило семейство Твистеров, Маршак считал, что добился необходимой точности, с большей торжественностью обставил прибытие Твистера в "Англетер". И это его радовало.
Однако в своем рассказе мы несколько поторопились и забежали вперед. Как хорошо, наверное, помнят читатели, книжка про Твистера начинается с приглашения к путешествию. Мистер Твистер решил на досуге объехать мир. Следуют строки, пародирующие хвастливые, заманчивые, нахально лезущие в глаза рекламы туристских контор и фирм, с обещаниями неслыханного, невиданного комфорта.
Эти строки сразу улеглись на бумагу и в последующих изданиях повести уже не подвергались изменениям:
Есть
За границей
Контора
Кука.
Если
Вас
Одолеет
Скука
И вы захотите
Увидеть мир -
Остров Таити,
Париж и Памир, -
Кук
Для вас
В одну минуту
На корабле
Приготовит каюту,
Или прикажет
Подать самолет,
Или верблюда
За вами
Пришлет.
Из черновых заготовок Маршак лишь исключил такие строфы о Куке, которые выглядели откровенно назидательными, поясняя то, что читателю ясно и без пояснений:
Вот он какой
Услужливый,
Кук.
Люди без Кука
Как будто без рук.
Много монет
Они платят
Куку,
Чтобы рассеять
Зеленую
Скуку.
Наверное, читая рассказ о вездесущем Куке, вы уже и сами обратили внимание, что строчки могут существовать вполне независимо, как маленький самостоятельный стишок или же как подпись под картинкой. Это необходимая частица целого и в то же время вполне законченное стихотворение. Но таков важнейший принцип поэтики Маршака. Вспомните, что во всех самых известных его книжках, таких, например, как "Глупый мышонок", "Пожар", "Почта", "Рассеянный", "Война с Днепром", каждая новая главка читалась, да и запоминалась, как законченный стишок, каждая новая страница имела свой, что ли, цвет, свой сюжет и свой ритм, иногда стремительный, а иногда плавный, так что и увлекала нас каждый раз по-новому.
Обо всем этом поэт позаботился, конечно, неспроста. Пунктом отправления для него является сам ребенок, ребяческая игра. Он очень хорошо знает, что самому маленькому и самому непоседливому читателю (или слушателю) однообразие быстро наскучит. Другое дело, если каждая страница будет увлекать и захватывать еще и своей непохожестью на предыдущую. Тогда ею легче заинтересовать, ее легче усвоить. Но, конечно же, в разноцветных книгах Маршака крикливая пестрота красок - вещь абсолютно недопустимая. И, уж безусловно, сказочник не позволит стихам расползаться по швам или разбегаться в разные стороны, как расшалившиеся, непослушные дети. У Маршака все звенья сказки складываются в единое стихотворное повествование, подчиненное строжайшей внутренней дисциплине. Это для него непреложное требование, правило, закон.
Вот и в "Твистере": каждая новая строфа - новая маленькая история. Только что состоялось наше знакомство с предприимчивой конторой Кука. Теперь читателям предстоит узнать, какой же из множества заманчивых маршрутов Кука Твистер пожелает выбрать для себя.
В самых первых изданиях главка эта завершалась по-разному: "Мистер Твистер, миллионер, решил отправиться в СССР", "Мистер Твистер, делец и банкир, решил на досуге объехать мир". Был еще и третий вариант:
Решил
Прокатить
Жену и дочь.
Согласна жена,
И дочь
Не прочь.
Как будто бы сказано неплохо - энергично, весело, немногословно. Да вот беда: не покажутся ли эти строки чисто служебными, информационными, неким шатким мостиком, торопливо переброшенным между двумя главками? Не попробовать ли переписать, переделать этот кусочек еще раз (четвертый вариант), с тем чтобы стих приобрел не только служебное, но и поэтическое значение.
Например, на первых порах право решения и выбора предоставлялось в поэме главе семьи, Твистеру. А если дать слово дочери миллионера, до сих пор молчавшей? Сочинить роль для наследницы Твистера и послушать, что скажет эта девица.
- Отлично! -
Воскликнула
Дочь его Сюзи, -
Давай побываем
В Советском Союзе!
Интонации человеческой речи придали рассказу бóльшую естественность, непринужденность и одновременно бóльшую емкость, потому что в живом человеческом голосе выразился и живой человеческий характер, который, несомненно, нас развеселил. Ведь взбалмошная натура Сюзи вполне проявляется в ее кратких репликах. Оказывается, решение принималось не без борьбы. Однако Сюзи умела настоять на своем. И Твистер, безуспешно попытавшись урезонить капризную дочь, был вынужден уступить:
- Мой друг, у тебя удивительный вкус! -
Сказал ей отец за обедом. -
Зачем тебе ехать в Советский Союз?
Поедем к датчанам и шведам.
Поедем в Неаполь, поедем в Багдад! -
Но дочка сказала: - Хочу в Ленинград! -
А то, чего требует дочка,
Должно быть исполнено. Точка.
В самых последних изданиях книги добавилась еще одна строфа, важная не только для характеристики Сюзи. Тут Маршак высмеял наивные представления о нашей стране различных мистеров твистеров. Путешествие в Ленинград рисуется дочке бывшего министра в стиле "развесистой клюквы":
Я буду питаться
Зернистой икрой.
Живую ловить осетрину,
Кататься на тройке
Над Волгой-рекой
И бегать в колхоз
По малину!
Таким образом, безымянная сначала, дочка Твистера постепенно вместе с именем обрела дар речи, характер, вкусы. И хотя о Сюзи в книжке по-прежнему говорится совсем немного, даже эти немногие слова вполне подтверждают ту характеристику, которую Маршак дал избалованной "папиной дочке" в неизданной стихотворной пьесе "Мистер Твистер", сохранившейся в архиве поэта:
Очень похожа
На Твистера
Дочь -
Рыжеволосая Сюзи.
Дочка в отца
Уродилась точь-в-точь,
Будто бы кто ее сузил.
Поправки, внесенные Маршаком в свою книгу, могли касаться не только существенно важных эпизодов, но и сущих как будто бы пустяков: иногда фразы и даже слова, иногда отдельного эпитета. В рукописи, разложенной на столе, для Маршака не существовало важных и не важных строк. Все было важно. Все, что помогало уточнить замысел стихов, усилить звуковую окраску слова, выверить музыкальный лад, сделать вязкую, вялую строфу более мускулистой.
Долго, например, не давалась строфа о времяпрепровождении Твистера на корабле:
Мистер Твистер,
Бывший министр,
Мистер Твистер,
Банкир и богач,
Старый деляга,
Известный в Чикаго,
На пароходе
Гоняет мяч.
Последняя фраза расшифровывается:
Прыгает мистер
И машет
Ракеткой.
Даль океана
Затянута
Сеткой.
По-видимому, сравнение родилось по ассоциации с теннисной сеткой. Сетка дождя. Сетка тумана. Будет ли, однако, понятен такой образ? Маршак уточняет:
Бегает мистер
И машет
Ракеткой.
Море затянуто
Теннисной сеткой.
Нет, пожалуй, и это довольно приблизительно. Выбирается простое и конкретное описание безо всяких украшений:
Часть парохода
Затянута сеткой.
Бегает мистер
И машет ракеткой.
Вовсе снята сама по себе смешная строфа:
Мистер
Блистер
И Блистера
Дочь
На океане
Пляшут
Всю ночь.
Снята потому, что тут появлялся облегченный, не свойственный рассказу эстрадный оттенок. Но, добиваясь легкости повествования, поэт избегал всякой облегченности. Слишком серьезные вопросы затронуты в веселой истории Твистера, чтобы в описаниях можно было снижаться до пустяков.
Зато дополнился новыми подробностями рассказ о развлечениях Твистера на корабле:
После стремительной этой игры
Твистер, набегавшись вволю,
Гонит киём костяные шары
По биллиардному полю.
Кстати, обратите внимание, как в этом месте замедлился энергичный бег стиха. После совсем коротких, ударных строк, напоминающих молниеносные удары теннисной ракетки по мячу, следуют более длинные, под стать необъятному бильярдному столу и длинному кию.
Затем дописывается строфа, которой не было в первых изданиях книги:
Пенятся волны, и мчится вперед
Многоэтажный дворец-пароход.
Она понадобилась Маршаку для того, чтобы сильнее подчеркнуть контраст с описанием грязного грузового пароходика, на котором пересекают океан в поисках заработка негры и малайцы:
Негров,
Малайцев
И прочий народ
В море качает
Другой пароход.
Неграм,
Малайцам
Мокро и жарко.
Брызжет волна,
И чадит кочегарка.
А вот исправление, смысл которого, откровенно признаюсь, дошел до меня не сразу.
В одном из первых изданий книжки было сказано: "Журчит океан за высокой кормой". Но в последующих глагол "журчит" поэт заменил глаголом "гремит": "Гремит океан за высокой кормой". Журчащий океан - образ насмешливый и злой. Потешаясь над Твистером, который даже путешествовал с ванной, гостиной, фонтаном и садом, Маршак писал, что для такого знатного господина и океан ласково журчал, как журчит в парке искусственный ручеек.
Действительно, предел комфорта. Все понятно как будто!
Почему же Маршак, так хорошо знавший цену доброму юмору, сам добровольно отрекся на этот раз от веселой шутки и не стал доверяться воображению читателя-ребенка?
Выслушав мои недоуменные вопросы, Самуил Яковлевич принялся учить меня уму-разуму.
- Я думаю, - сказал он, - что смысл глагола "журчит", привычный в отношении ручейка и в данном случае иронический в отношении океана, мог не дойти до самых юных читателей. Скрытую здесь насмешку скорее оценит взрослый человек, чем ребенок. Стихи получились немножко без адреса. Но если автор почувствовал, что где-то оторвался от своего читателя, для него неизбежно должно вступить в силу самоограничение. В той или иной степени это чувство знакомо каждому из нас, пишущих для детей.
Как ни хорош иронический образ журчащего океана, заденет ли он воображение юного читателя? Достанет ли у него жизненного опыта, чтобы понять шутливую интонацию автора?
Может быть, в данном конкретном случае, решившись, в конце концов, отсечь "журчащий океан", поэт был излишне к себе строг. Но самый ход его мысли, продиктованной постоянной заботой о возрасте читателя, поучителен.
Ну, а что же не понравилось ему вот в этой строфе?
Держится мистер
Рукою за шляпу,
Быстро
На пристань
Сбегает по трапу.
Взявши
Под мышку
Жену,
Как бутыль,
Быстро садится
В автомобиль.
Судя по внесенным исправлениям, сравнение с бутылью Маршак, по-видимому, нашел случайным и - что он считал самым большим грехом - неточным. Излишняя суетливость в этой сценке действительно не к месту. Прибыл из-за океана отставной министр. Все чинно и респектабельно. Все по протоколу. В порт подана машина, Твистеру совсем не пристало брать под мышку жену, как бутыль: он важен и так же преисполнен чувства собственного достоинства, как в последующих эпизодах (помните историю с лифтом), когда, держа во рту золотую сигару, торжественно переступит порог "Англетера".
При всем различии обе поправки, в сущности говоря, были продиктованы одним общим стремлением взыскательного мастера: не завышать, но и не снижать возраст своего читателя, не предлагать ему ни слишком сложных, ни слишком упрощенных, торопливых решений.
В новой редакции остались нетронутыми первые шесть строк, где схвачено, зафиксировано, как на моментальном снимке, движение, действие. Шесть следующих - переделаны. И одна новая строфа добавлена: пейзаж Ленинграда, открывающийся пассажирам с палубы парохода. Теперь обе строфы читаются уже так:
Близится шум
Ленинградского
Порта.
Город встает
Из-за правого
Борта.
Серые воды,
Много колонн.
Гарью заводы
Темнят небосклон.
Держится мистер
Рукою за шляпу,
Быстро
На пристань
Сбегает
По трапу.
Вот, оценив
Петропавловский
Шпиль,
Важно
Садится
В автомобиль.
Между прочим, обратите внимание на строчку "Вот, оценив Петропавловский шпиль". Может быть, маленькую эту перемену слов и вовсе не стоило замечать: "оглядев - оценив". Подумаешь, велика разница! Велика, оказывается. Даже такая мелочь - не каприз автора и не случайная прихоть. Подобралось новое словечко, куда более меткое и точное. Конечно, делец и банкир Твистер привык не столько "оглядывать" все окружающее и любоваться видами, сколько "оценивать". Для него это привычней.
Видите, какое множество разнообразных приключений - больших и малых - претерпели на пути к читателю первые, пока только первые, главки поэмы. Гораздо больше, чем сам Твистер, у которого во время плавания через океан все шло о'кэй!
Но вот уже путешествие приблизилось к концу. Тон, интонация рассказа еще раз тщательно выверены автором и, наверное, наконец-то удовлетворили его:
Дамы усажены,
Сложены вещи.
Автомобиль
Огрызнулся зловеще
И покатил,
По асфальту
Шурша,
В лица прохожим
Бензином
Дыша.
Этой живой картинкой завершается первая часть поэмы, вступление, экспозиция, говоря языком ученых-литературоведов. Однако главные события впереди, им еще только предстоит разыграться. Значит, и рассказу об этих событиях тоже суждено претерпеть множество перемен.
Сердито хлопнув дверью в гостинице "Англетер", мистер Твистер колесит из одной ленинградской гостиницы в другую. Как все мы хорошо помним, в поисках свободных номеров он объезжает чуть не весь город. Но всюду наталкивается на отказ. В ранних вариантах поэмы усатый привратник "Англетера" сразу же после отъезда Твистера бросался к телефонной трубке. Он просил швейцаров других ленинградских гостиниц не оказывать гостеприимство семейству Твистеров. И все швейцары с готовностью откликнулись на его просьбу.
Теперь этого большого эпизода уже нет в поэме. Маршак его исключил. Вспоминая о трудностях, с которыми он сталкивался, впервые издавая "Мистера Твистера", Самуил Яковлевич писал одному из своих корреспондентов - это письмо напечатано в комментариях к первому тому собрания сочинений поэта, - что редакции убеждали его, "будто бы интуристы перестанут ездить к нам, если несколько швейцаров могут объявить мистеру Твистеру бойкот". "Я очень неохотно согласился на изменения, - добавлял Маршак, - но спорить тогда было трудно..."
И все-таки, если отбросить нелепые доводы критиков-перестраховщиков, нельзя не заметить и другое. Телефонные предупреждения швейцарам всех ленинградских гостиниц не только притормозили стремительное и энергичное развитие действия. Они упрощали важную тему, вносили в нее элемент анекдота, где все заранее подстроено. Новое объяснение проще, зато и естественней. В городе на Неве, куда на международные конгрессы и съезды из разных концов мира собираются делегаты и гости всех цветов кожи, не так-то просто отыскать свободный номер. А если даже и отыщется, все равно Твистера не обрадуешь. У нас ведь нет гостиниц только для белых, куда вход "цветным" запрещен.
Весело описано в девятой главке, как моталось по Ленинграду семейство Твистеров и как постепенно с заморских туристов слетала вся их спесь. Но поначалу они еще не чувствуют надвигающейся беды. Удобно развалившись на мягких кожаных подушках, Твистер наслаждается быстрой ездой:
Вьется по улице
Легкая пыль,
Мчится по улице
Автомобиль.
Рядом с шофером
Сидит полулежа
Твистер
На мягких
Подушках из кожи.
Слушает шелест бегущих колес,
Туго одетых резиной,
Смотрит, как мчится
Серебряный пес -
Марка на пробке машины.
Однако нельзя же ездить по городу целые сутки подряд, да еще безо всякой надежды отыскать в конце концов пристанище:
Сзади трясутся старуха и дочь.
Ветер им треплет вуали.
Солнце заходит, и близится ночь.
Дамы ужасно устали.
Улица Гоголя.
Третий подъезд.
- Нет, - отвечают, -
В гостинице мест.
Улица Пестеля.
Первый подъезд.
- Нет, - отвечают, -
В гостинице мест.
Эти строки написаны с полной отдачей, во всю силу маршаковского дарования. В отличие от некоторых критиков, я отнюдь не считаю, что в новом варианте поэма Маршака, оставшись без истории с розыгрышем Твистера, несколько поблекла и в чем-то даже утратила злость и остроту. Я-то, напротив, думаю, что ее замысел теперь приобрел большую естественность и внутреннюю цельность. И не случайно в последующие годы Маршак так и не возвратился к самому раннему варианту поэмы, хотя и подумывал о том, не восстановить ли его. Старый вариант останется жить в комментариях, в примечаниях к "Твистеру". И очень хорошо, что эти стихи не исчезнут для читателей, потому что они тоже ведь написаны с присущей Маршаку меткостью, легкостью, звонкостью:
Старый швейцар
Отдает им поклон,
Мчится в подъезд
И кричит в телефон:
- Два - сорок шесть - сорок восемь!
Астория!
Можно ли
Вызвать
Швейцара
Григория?
Слушай, Григорий,
Наверно, сейчас
К вам на моторе
Приедут от нас
Американцы...
Фамилия Блистер...
Это отчаянные
Скандалисты.
Ты отвечай им,
Что нет номеров.
Понял, Григорий?
Так будь же здоров!
Дело в том, что, как бы далеко поэт ни уходил от первоначальных вариантов, маршаковские "пробы", маршаковские "заготовки" всегда остаются пробами и заготовками большого мастера. Во всяком случае, и творил он, и выдумывал, и пробовал с необыкновенной душевной щедростью и талантом, с самого начала, уже на старте, не разрешая себе никаких поблажек и скидок. Для Маршака процесс творчества всегда означал и неутомимый, настойчивый труд, и увлекательную, озорную игру словами, в слова. Он умел испытывать слово на слух, проверять его на вес и даже как будто бы пробовать на вкус. И хотя далеко не всякую первоначальную находку Маршак считал окончательной, многие из них успешно могли бы потягаться с окончательными.
Вот и в приведенном примере, на мой взгляд, испытание поэзией выдерживают оба варианта. Каждый хорош, но каждый хорош по-своему, на свой лад. В одном случае нам весело следить за тем, как задорно и непринужденно поэт вставляет в стихи адреса ленинградских гостиниц, а в другом - играет именами швейцаров: Григорий из "Астории", Василий - из "Сицилии", ну, а Виталий, как вы уже, вероятно, и сами подскажете, - из "Италии".
По форме, по ритму такие строчки напоминают затейливые детские песенки-считалки, когда, встав в круг перед игрой, малыши считаются, кому выйти вон, а кому водить. В "Твистере" нет счетных слов, хотя в какой-то момент работы над поэмой появлялись и они. На листках бумаги сохранились торопливые записи:
Номер 59-4-00?
Можно ли вызвать
Отель "Метрополь"?
8-14-72?
Дайте контору
Отеля "Москва".
Но в веселом и ловком перечислении имен швейцаров и названий гостиниц разве наше ухо не различит - и безо всякого счета - озорные ритмы детской считалки?
Для "Твистера" считалки стали своего рода музыкальным ключом. Поэма выступает в одежде считалки, как "Глупый мышонок" - в одежде колыбельной песенки, "Почта" - в одежде загадки. Ну, а музыкальный ключ "Человека рассеянного" скорее всего надо искать в лубочных подписях под картинками. А самое удивительное заключается, наверное, в том, что Маршак сумел превратить считалку в настоящую поэму. Добро бы речь шла о простых и коротеньких песенках, которые сами как бы просятся в детскую игру. Но ведь элементы детской игры Маршак сохранял, переходя от простых песенок к произведениям куда более сложным по форме и содержанию. Беглые, легкие стихи, которые до сих пор годились как будто бы только для передачи быстрого действия, стремительного движения, у него вдруг зазвучали по-новому, приобретая не свойственную им серьезную интонацию.
Вот в первый раз Твистер важно подкатил к гостинице "Англетер". Церемонный швейцар в сюртуке с галунами, сверкающие зеркала, узорные ковры - все великолепие гостиницы должно внушить нам ощущение торжественности обстановки. Тем комичнее происшествие, которое здесь разыгрывается:
Вниз
По ступеням
Большими
Прыжками
Мчится
Приезжий
В широкой панаме,
Следом
Старуха
В дорожных очках,
Следом
Девица
С мартышкой в руках...
Сели в машину
Сердитые янки,
Хвост прищемили
Своей обезьянке.
В ранних вариантах поэмы последние четыре строчки читались еще совсем по-иному:
Гневно и гордо
В машину садятся.
Смотрят с улыбкой
На них ленинградцы.
Все правильно. Только довольно скучно.
Вызвав машину
С ближайшей стоянки,
Важно уселась
Семья с обезьянкой.
Это другой вариант, тоже забракованный автором: чистая информация. Нет никакой оценки события.
Но вот, наконец, нашлась смешная, маршаковская деталь: "хвост прищемили своей обезьянке". И, осветившись лукавой улыбкой сказочника, ожила вся строфа.
Как бы в противовес кутерьме, затеянной семейством Твистеров в гостинице, описано появление негра, который спокойно, с достоинством спускается по лестнице навстречу разъяренному семейству Твистера:
Шел
Чернокожий
Громадного
Роста
Сверху
Из номера
Сто девяносто.
Черной
Рукою
Касаясь
Перил,
Шел он
Спокойно
И трубку
Курил.
Интонация тут уже не озорная, не считалочная, а вполне серьезная. И не случайно, конечно, редактируя эти строфы, Маршак снимал первоначальный шутливый оттенок:
Вдруг
Иностранцы
Сказали: - О боже! -
Сверху
По лестнице
Шел чернокожий.
Черная щетка
Курчавых волос,
Черные щеки,
И уши,
И нос.
Вообще чем ближе к финалу, тем глубже раскрывается поучительный смысл истории, приключившейся с Твистером.
Если назидание и отяжеляло рассказ, то лишь в самых первых, черновых вариантах, когда не все еще подпорки были убраны самим автором.
Мистер
Пристер,
Миллионер,
Вот перед вами
СССР.
Здесь
Вы случайная
Редкая птица.
Здесь
Обязательно надо
Трудиться.
Здесь
Не бывает
Рабов и господ,
Здесь
Управляет
Рабочий народ.
А вообще-то, обретая магическую силу обобщения, повествование у Маршака нигде не теряет ни легкости, ни веселости. Раздраженно захлопнув дверь советской гостиницы, Твистер обнаруживает, что все остальные двери одна за другой вдруг захлопываются перед его носом. Неожиданно он оказывается в положении американского негра, которому за океаном запрещен вход в отель. Какой урок для спесивого расиста! Порастеряв весь свой апломб, Твистер засыпает на пороге той самой гостиницы, от которой сперва так гордо отказался. И снится Твистеру удивительный сон. Не только в Ленинграде, даже в родной Америке перед ним закрываются все двери... Его не пускают в собственный дом-особняк у зеленого скверика:
Старый слуга
Отпирает
Подъезд.
- Нет, - говорит он, -
В Америке
Мест!
Последние поправки, внесенные Маршаком в поэму уже после того, как она была многократно издана и переиздана, вновь возвращают нас к тем важным и значительным мыслям, которые составляют самую ее суть. Так появился в "Твистере" новый эпизод и новые действующие лица - двое маленьких негритят, искренне пожалевших "бесприютного" старика. Им-то веселый чистильщик башмаков, служащий в гостинице, объясняет, что Твистер совсем не бесприютный старик. В Америке он мог бы купить всю эту гостиницу. А вот у нас важному Твистеру, как мальчишке, наказанному за дурное поведение, пришлось провести целую ночь в коридоре:
Очень гордится
Он белою кожей -
Вот и ночует
На стуле в прихожей!
Только наутро явился швейцар с приятным известием для Твистера: освободились две комнаты рядом, "с ванной, гостиной, фонтаном и садом":
Если хотите,
Я вас проведу,
Только при этом
Имейте в виду:
Номер направо
Снимает китаец,
Номер налево
Снимает малаец.
В номер под вами
Въезжает индус,
В номер над вами
Приехал зулус.
Как же отнесся к этому предложению Твистер? В разных вариантах поэмы по-разному.
Вариант первый:
Твистер
Брезгливо
Взглянул
На швейцара,
Будто из склянки
Глотнул
Скипидара.
Вариант второй:
Миллионер
Засмеялся спросонок,
Хлопнул в ладоши,
Как резвый ребенок...
И, наконец, вариант третий (окончательный):
Миллионер
Повернулся
К швейцару,
Прочь отшвырнул
Дорогую сигару
И закричал
По-английски:
- О'кэй!
Дайте
От комнат
Ключи
Поскорей!
Не будем гадать, как поведет себя в дальнейшем мистер Твистер и пойдет ли ему на пользу урок, полученный в Ленинграде. Во всяком случае, из всех вариантов финала Маршак выбрал самый благополучный. А долгая ли память у Твистера или короткая, это, как говорится, уже вопрос особый. Пока что, порастеряв всю свою заносчивость, он стремглав бросается в освободившиеся номера:
Взявши
Под мышку
Дочь
И мартышку,
Мчится
Вприпрыжку
По "Англетер"
Мистер Твистер,
Бывший министр,
Мистер Твистер,
Миллионер.
Вот когда оказался к месту и жест Твистера, подхватывающего под мышку чад и домочадцев, не там, на пристани, где он важно шествовал к машине, а здесь, в гостинице, после всего, что с ним приключилось, когда Твистер больше всего боится, как бы швейцар не передумал и следующую ночь ему бы не пришлось опять провести на стуле в прихожей...
Смеясь, мы читали эту поэму и последнюю ее страницу тоже перевернули, смеясь от всей души над Твистером, которого ленинградцы так весело сумели проучить. Только пусть удивительная свобода и легкость, с которыми поэма написана, не вводят нас в заблуждение. Теперь-то мы хорошо знаем, что легкость нелегко досталась поэту и что он написал "Твистера" вовсе не в один присест и не на едином дыхании. А если после многочисленных исправлений и переделок в поэме совсем не заметно "швов", так ведь и это тоже итог огромного труда.
Правда, о каких-то сделанных им самим исправлениях Маршак потом жалел. Уступая нажиму лжепедагогов, боявшихся в детской книге грубого, резкого слова, он заменил строку "в рожи прохожим бензином дыша", более гладкой - "в лица прохожим". Однако, отвечая на вопрос читателя Д. Балашова, он признавался, что ранняя строка была лучше "и по смыслу и по звучанию". Впрочем, это, пожалуй, единственный пример уступки, ухудшавшей, а не улучшавшей произведение. Недаром в том же письме Маршак добавлял: "Вообще-то я не из уступчивых".
В начале рассказа я назвал дату рождения "Твистера" - 1933. Она верна и не верна. Уж если быть точным до конца, то после цифры 1933 придется поставить не точку, а длинное тире. Давным-давно "Твистер" занял почетное место во всех детских хрестоматиях, а Маршак продолжал вносить в поэму новые поправки. Что-то отсекал, что-то прибавлял и дописывал, приводя в отчаяние своих издателей и редакторов. Работа над поэмой не прекращалась много лет. Значит, вслед за первой датой, по правилу, надо бы поставить еще одну, и еще, и еще...
Помнится, сестра Маршака писательница Елена Ильина, автор хорошей книжки для детей "Четвертая высота", преподнесла однажды Самуилу Яковлевичу шуточные стихи "Литературный багаж", пародию на его "Багаж":
Писатель сдавал в печать:
Лирическую тетрадь,
Пьесы,
Том переводов,
Сказки разных народов.
Прислали писателю верстки.
А срок, как известно, жесткий.
Просят:
Верните в печать
Лирическую тетрадь
и т. д.
Не тут-то было! Повторялась обычная история. В который раз взыскательный автор вновь принимался править лирическую тетрадь, и пьесы, и переводы, а заодно, разумеется, и сказки:
Началась у писателя правка,
А редактор пристал, как пиявка:
Верните скорее в печать...
Но такова уж биография всех произведений Маршака. Быть может, поэтому он и сам не очень-то любил датировать стихи в своих книгах, обозначать сроки начала и окончания работы над рукописями.
То была непрестанная работа - без конца, без отдыха, без срока...