Главная > О Маршаке

"Жизнь и творчество Маршака". - М.:
Детская литература, 1975. C. 222-228.

Эмрис Хьюз

В стране Бернса

У нас в Великобритании было много заграничных гостей по случаю четырехсотлетия рождения Шекспира. Одного только гостя не было, - гостя, которого многие из нас очень хотели видеть. Он умер за месяц до того, как должен был приехать к нам. Я имею в виду Самуила Яковлевича Маршака, выдающегося русского поэта, писателя и переводчика, которого знают и взрослые и дети не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира.

За несколько недель до своей последней тяжкой болезни он выступал на шекспировских торжествах в Большом театре, читал свои переводы сонетов великого поэта. Более миллиона экземпляров этих переводов разошлось с тех пор, как они были впервые опубликованы в Советском Союзе в 1946 году. Одно издание следовало за другим, и в этом году по случаю четырехсотлетия рождения поэта появилось еще одно.

Как жаль, что наш старый дорогой друг не смог приехать к нам! Болезнь причиняла ему много страданий, и он был уже не молод, ему было 76 лет. Всего за месяц до своей кончины он писал мне, что рад будет со мной увидеться и приедет, если только доктор позволит.

Он уже раньше читал лекции о Шекспире и в Стратфорде и в Лондоне. Его хорошо знали в Англии и в Шотландии, куда он ездил, чтобы посетить родину Роберта Бернса...

Нельзя было не любить Маршака. Во время его приездов в Англию его обычно сопровождал глубоко преданный ему сын. Маршак напоминал скорее ученого, чем поэта. Он ходил, тяжело опираясь на палку. У него была большая квадратная голова, высокий лоб и добрые серые глаза с ироническим прищуром. Хотя он был чрезвычайно близорук и носил толстые очки, ничто не ускользало от его внимания.

Его интересовало абсолютно все, что касалось Шекспира. Он читал новейшие труды о нем и был в курсе споров между шекспироведами всего мира, знал об этих спорах все подробности. Пьес Шекспира он не переводил, за одним только исключением. Он пошел как-то на спектакль "Виндзорских проказниц" и был возмущен: ему очень не понравился перевод, который, по его мнению, не отдавал должного гению Шекспира и был лишен юмора и жизни. Тогда он сам сел за работу и заново перевел бессмертную комедию. В переводе Маршака ожило веселье виндзорских кумушек, ожили грубоватые шутки Фальстафа, - точно портреты великих мастеров в картинной галерее, после того как их подвергли расчистке и на них вновь засияли яркие первоначальные краски.

В юности Маршак научился говорить по-английски, посещал лекции в Лондонском университете, исходил юг Англии, побывал в долине реки Уай, где в те годы процветала прогрессивная школа, которой руководила группа английских энтузиастов.

Маршак любил рассказывать анекдоты о своей жизни в Англии. Он бродил по чудесному лесу Нью-Форест, где случайно познакомился с человеком, который спросил его: "Are you a Russian spy?" - что по-русски значит: "Вы - русский шпион?" - "Разумеется", - ответил Маршак, не поняв как следует вопроса и думая, что человек спрашивает о его близорукости1.

Однажды, гуляя по Гайд-парку и остановив какого-то рассеянного старика, он спросил его на ломаном английском языке: "What is time?"

Дословно в русском переводе это означает: "Что есть время?" "Молодой человек,- ответил старик, - затрудняюсь ответить на ваш глубоко философский вопрос",- и побрел дальше.

Маршак вернулся в Россию летом 14-го года и во второй раз приехал в Англию лишь сорок лет спустя.

"Я люблю Англию и англичан", - сказал он мне однажды. "Почему?" - "Да потому, что в Англии каждый четвертый человек - чудак". Чудаковатые люди его всегда интересовали, вероятно, потому, что сам принадлежал к этой же категории.

В Англии он читал все поэтические произведения, которые попадались ему под руку, - поэзия была у него в крови. Все, что ему нравилось, он всегда стремился перевести на русский язык, чтобы дать русским людям возможность насладиться английской поэзией. У него было, можно сказать, энциклопедическое знание английской поэзии, начиная со старинных баллад и кончая ультрасовременным поэтическим авангардом. Его всегда интересовало все новое, особенно детские стихи и детские поговорки. Среди переведенных им английских поэтов мы находим Мильтона и Шелли, Китса и Вордсворта, Киплинга и Мэйсфильда. Но больше всего он любил Вильяма Блейка, которого начал переводить на русский язык еще в юности и продолжал эту работу на протяжении всей жизни.

Я живо помню, как Маршак совершенно замучил нас своими поисками лондонского дома, в котором жил и работал Блейк. Он не давал нам покоя до тех пор, пока не нашел его. С каким восторгом он любовался картинами и гравюрами Блейка в галерее Тэйт! Помню, как однажды он сидел в Лондонском аэропорту, погруженный в чтение томика стихотворений Блейка. К нему подошел служащий и попросил разрешения посмотреть его паспорт. Маршак рассеянно протянул ему книгу Блейка.

К его любимым поэтам, которых он перевел на русский язык, относятся Шекспир, Бернс и Блейк. Порядок, в котором он отдавал им предпочтение, зависел от его настроения, но на первом месте всегда находились именно эти три поэта. Я познакомился с Маршаком письменно при посредстве нашего шотландского поэта Роберта Бернса, которого он переводил. И весной 1952 года, приехав на международную экономическую конференцию в Москву, я спросил, нельзя ли мне с ним встретиться. Наше знакомство состоялось в Доме советских писателей.

Маршак тоже хотел со мной познакомиться, так как он прочел в газете "Таймс" мой резкий ответ сотруднику Би-би-си, Лайонелю Хэйлу. В нем шла речь о радиопередаче по поводу дня рождения Бернса 25 января. Хэйл защищал Британскую радиовещательную корпорацию, передающую эту программу только в Шотландию, считая, что Бернс представляет интерес исключительно для шотландцев. Хэйл утверждал, что Бернс - поэт местного значения, в то время как я горячо защищал этого величайшего гражданина моего избирательного округа, и Маршак поддерживал меня в этом.

Мы с ним вскоре подружились. Маршак до небес превозносил талант Бернса. Бернс - не мертвый классик, говорил он, а настоящий живой поэт. "Поэты-литераторы, - говорил он, - смотрят из окна в коридор, а Бернс смотрит из окна на зеленые поля своей родины и на звезды". В разговорах с Маршаком я забыл об экономической конференции и провел с ним весь вечер, очарованный как им самим, так и его знанием британской литературы.

Трудно было поверить, что Маршак никогда не был в Шотландии. Он выразил желание посетить бернсовские места и действительно, в январе 1955 года приехал в качестве гостя на международную конференцию, посвященную памяти Бернса, на которой присутствовали делегаты всех стран света. Маршак произвел на присутствующих огромное впечатление своим изумительным знанием творчества Бернса и подлинной любовью к его поэзии. Он выступал на банкетах в городах Эйр, Глазго, Эдинбург и Дамфриз и наслаждался каждым мгновением своего пребывания в Шотландии. Маршак посетил места, которые давно хотел повидать, музей в Эйре, устроенный в домике, где родился Бернс. В этом музее он провел много часов, изучая рукописи поэта. Он познакомился с местами, связанными с биографией Бернса, увидел, где он работал, жил и умер; побывал в Мохлине и в Мосгиле, где Бернс пахал землю, страдал и любил; на ферме Элисланд, которую Бернс построил своими руками; на берегах реки Нит, где поэт написал своего "Тэма О'Шентера".

В городе Дамфриз, в таверне Глоб, Маршак долго рассматривал оконное стекло, на котором Бернс своей рукой нацарапал алмазом несколько строк. Когда мы сидели там, в таверну зашел коммивояжер, продававший швейные машины. Выпив стаканчик виски, он по-шотландски стал декламировать "Тэма О'Шентера". Маршак был в восторге и внимательно слушал разошедшегося шотландца.

Несколько лет спустя он снова приехал в Шотландию и посетил те же места - подобно паломнику, который из года в год посещает Иерусалим или Мекку. Маршак был чудесным собеседником, и хорошо было вспоминать с ним, сидя в его квартире в Москве или в Доме творчества советских писателей в Крыму, о поездках по Шотландии и о людях, которых ему приходилось там встречать.

Он отлично владел искусством общения с детьми. Я как живого вижу его перед собой: ои сидит на могильном камне на кладбище в Дамфризе, где похоронен Бернс, вокруг него - дети, с которыми он совершенно серьезно разговаривает об их играх и жизни, об их братьях, сестрах и родителях. Вместе с ним я посетил школу в Камноке. На спортивной площадке вокруг нас собрались дети - уж очень странным показался им человек в шубе с меховым воротником и в меховой шапке. В одном классе, где занимались малыши, он уселся на стул перед партами, посмотрел на ребят поверх очков и спросил:

- Кто из вас может рассказать мне историю Хампти-Дампти?

Поднялось много рук. Он выбрал малюсенькую девочку, и после первой строфы все остальные дети присоединились к ней, да и не только дети - Маршак тоже.

- А теперь, - сказал Маршак, - я прочту вам это стихотворение по-русски.

И он прочел своего "Шалтая-Болтая". Думаю, что в этой школе никогда не было более популярного учителя.

Мне не раз приходилось посещать вместе с ним в Советском Союзе детские лагеря и школы. Он никогда не разговаривал о детьми свысока, никогда не обращался с ними так, будто он старше и важнее их. В этом секрет его успеха как детского поэта.

В Москве все знали Маршака. Однажды, остановившись у него, я пошел в британское посольство, чтобы почитать английские газеты. У ворот меня задержали два милиционера. Они посмотрели на меня подозрительно.

- Ведь вы русский! - сказал один из них. Я объяснил им, что это мое посольство и я имею право входить в него, но они мне не поверили. Я решил, что меня задержат и отведут в отделение милиции за то, что я пытался забраться в британское посольство.

- Где ваш паспорт?

Паспорта у меня не было.

- В какой гостинице вы остановились?

- Ни в какой.

- Ваш адрес в Москве?

Адрес я дал:

- Улица Чкалова, четырнадцать.

- Кто хозяин квартиры?

- Самуил Маршак, - ответил я.

Тут выражение их лиц сразу изменилось.

- У Самуила Яковлевича! - воскликнули милиционеры.

- Ну да! - ответил я.

Они отдали мне честь, пожали мне руку и вежливо сказали:

- Проходите, товарищ.

Квартира Маршака на улице Чкалова состояла из четырех комнат, заставленных полками с книгами и бумагами. Даже в ванной комнате были книги. Телефон звонил непрерывно, непрерывным потоком приходили посетители - начинающие поэты, писатели, артисты, издатели, молодежь. Гости сидели в столовой, в спальне, а иногда даже на площадке перед входной дверью, терпеливо ожидая совета старого мудреца. Он курил непрерывно одну папиросу за другой, весь день, даже за едой, и, должно быть, даже ночью.

Мне казалось, что эти бесконечные сигареты больше, чем чтo-либо другое, вредили его здоровью. Я спорил с ним, умолял его перестать курить. Он терпеливо слушал и вежливо отвечал: "Вы совершенно правы", - а затем автоматически закуривал очередную папиросу. Да простит мне бог, но в конце концов я всегда сдавался, и перед отъездом в Москву обязательно покупал в лондонском аэропорту английские сигареты ему в подарок. Он отлично знал, что курение ему вредно и написал о себе следующую шуточную эпитафию:

Жил на свете Маршак Самуил.
Он курил, и курил, и курил.
Все курил и курил он табак.
Так и умер писатель Маршак.

И теперь еще, вспоминая моего старого друга, слышу я, как он смеялся, читая эти строки.

Очень жаль, что он не приехал к нам на шекспировские празднества! Так хотелось снова повидать этого доброго, обаятельного, задумчивого человека, которому так много обязаны и Великобритания и Советский Союз. Он был самым выдающимся послом, какого когда-либо к нам послала Россия.



Примечания

1. Spy (шпион) близко к espy (увидеть издалека).  ↑ 

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика