"Живой журнал"
Публикуется с любезного разрешения автора.
Лия Ковалева
|
Как часто эти найденные строки Шекспир. Сонет 77. Говорят, что любимого поэта не обязательно знать лично.
Может быть, поистине слово поэта - это его дело.
Но знать лично Самуила Яковлевича было огромной радостью. Александр Твардовский |
Мне эта радость выпала на долю. К сожалению, очень поздно - за полгода до смерти Маршака. Но пронесла я эту радость через всю жизнь.
В 1963 г. в городе Ленинграде решили на радио начать цикл передач под названием "Мы за прекрасное". Эти передачи должны были готовить старшеклассники - конечно, с участием учителей, редакторов радио и - если понадобится - актеров...
В моем классе совсем недавно беседовали о Шекспире и, конечно, читали его произведения вслух... Занимались мы Шекспиром ровно в четыре раза дольше, чем полагалось по программе, ибо в 1964 г. готовились отмечать четырехсотлетие со дня рождения Шекспира. (По одному лишнему уроку на столетие!)
И любители изящной словесности - а их в классе было немало - не только обсуждали произведения Шекспира, но с упоением читали и сцены из пьес - часто по ролям, - и сонеты. И с радостью учили наизусть полюбившиеся строки из пьес и - в особенности - сонеты! Хотя это происходило в те годы, когда физики были в почете, а лирики в загоне (начало шестидесятых!) - кружковцы знали и тех поэтов, которых не было в программе - стихи Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Пастернака звучали у нас часто.
И вот - сонеты Шекспира... Да, другая эпоха, другая манера - но, как сказал Маршак,
Пускай поэт, покинув старый дом,
Заговорит на языке другом,
В другие дни, в другом краю планеты...
И он заговорил "на языке другом" в нашей радиопередаче.
Работали над текстами и над биографией Шекспира ребята много и очень серьезно, знали и о современниках поэта, и о его предшественниках, цитировали их мнения о Шекспире и о сонетах, в которых "он открыл свое сердце"... Прочли разные переводы сонетов. Знали, что Маршака иногда упрекали в неточности. Но для нас было бесспорно то, что переводы Маршака действительно стали фактом русской поэзии.
Мы решили позвонить Маршаку. Я представилась, рассказала о нашем замысле и изложила просьбу - ответить на три вопроса - Самуил Яковлевич, разумеется, согласился удовлетворить наше любопытство, и вскоре мы получили от него письмо. Воспроизвожу его почти полностью:
Москва, к-64
Чкаловская улица 14/16
Кв. 113
Дорогая Лия Евсеевна и ребята!
Я очень рад, что вы взяли темой для радиопередачи сонеты Шекспира.
Правда, вполне оценить сонеты способен только человек, накопивший жизненный опыт и опыт чувств. Но многое в них может быть и для юного человека той звездой, "которою моряк определяет место в океане". Да и в деле воспитания литературного вкуса сонеты могут оказать неоценимую помощь <...>
Я взялся за переводы сонетов, потому что давно любил их, а в последние годы особенно остро почувствовал, что они гораздо более современны, чем очень многие стихи, написанные значительно позднее.
Прежние переводы (князя Мамуны, Модеста Чайковского и других) плохи, неуклюжи, а главное - не поэтичны. Перевод стихов хорош только тогда, когда он не только точен, но и становится фактом поэзии того языка, на который стихи переведены.
Между сонетами и драматургией Шекспира, несомненно, есть общее. На мой взгляд, больше всего общего у сонетов с Гамлетом" <...>
(Полный текст письма опубликован в последнем томе сочинений Маршака) ...В письме было также и приглашение навестить Самуила Яковлевича, если я окажусь в Москве, и дан был номер телефона...
И я, разумеется, оказалась в Москве в начале января 1964 г., позвонила по телефону и была любезно приглашена в гости.
Меня встретил сухонький, маленький человек с живыми манерами - встретил очень тепло, и беседа наша шла непринужденно. Он много рассказывал мне о своей жизни в Ленинграде, о том, как создавалось издательство "Детская литература", о молодых детских (и не только) писателях - Пантелееве, Хармсе и других, о литературной жизни Ленинграда в двадцатые и тридцатые годы... Видимо, давно уже ему не приходилось предаваться воспоминаниям об этом прекрасном периоде его жизни, и он говорил увлеченно, хотя все время рассказ его прерывался кашлем (у него была эмфизема легких). Он расспрашивал и меня о моей жизни, об учениках, - ему было интересно все. Грусть заволокла его лицо, когда он говорил о судьбе своих коллег - о Тамаре Габбе и других прекрасных литераторах, ставших жертвами сталинских репрессий. - Я не знаю, почему я уцелел, - говорил он с болью и недоумением, - я должен был разделить их судьбу... Но так вышло - я уехал в Москву и каким-то чудом избежал этой участи...
А потом пошли стихи. Он читал их очень много, его речь то и дело прерывал кашель, и я несколько раз поднималась, чтобы уйти - было ясно, что ему тяжело это напряжение, - тяжело - но всласть!.. К счастью, наши вкусы в основном совпадали, и нередко я продолжала начатые им строчки. Знал он бесконечное количество стихов и читал их свободно и вдохновенно...
Но вот встреча закончилась. Я встаю... Рукопожатие - и ухожу, унося с собою образ этого обаятельного человека, искрометного собеседника, открытого, увлеченного, талантливого...
Жизнь в Ленинграде шла дальше. Наша передача о сонетах Шекспира прошла с большим успехом, и мы хотели поделиться им с Самуилом Яковлевичем... Нам сделали для него звуковую пленку - очень хорошую! - и послали ее в Москву... Увы! - у Маршака был не в порядке магнитофон, и он так и не послушал ее, хотя собирался, хотел... Но было уже не до того. Он был очень, очень болен! Несколько писем я от него получила, и думала, что вряд ли судьба пошлет мне еще одну встречу с ним...
Послала!
Была я в конце марта на семинаре в Москве, звонила ему - телефон не отвечал, тогда послала открытку... И через два дня прозвучал звонок от его секретаря о том, что он в санатории в Барвихе, что очень хочет повидаться, что оформлен уже пропуск для меня (санаторий-то был правительственный!). И я еду в Барвиху.
Он еще похудел и как будто уменьшился ростом, кашель еще сильнее мучает его, он почти не видит - но говорит так же увлеченно и живо...
-Что же у вас там делается, голубчик, поэты поэта сажают? - говорит он с укоризной. (Укоризна относится не ко мне, а к моему городу.)
Сам он сделал все возможное, чтобы помочь Бродскому, второй суд над которым проходил в Ленинграде в марте 1964 г. Дал высокую оценку и его переводам, и его стихам. Но несмотря на это, несмотря на свидетельства такого же рода Чуковского, Эткинда и других признанных поэтов, переводчиков и литературоведов поэта осудили "за тунеядство" и выслали (литературную деятельность судья Савельева не считала трудом!)...
Приговор был самой "свежей" и печальной новостью. Я рассказала ему о том, что знала сама, о травле поэта, в которой, увы, участвовали и некоторые ленинградские литераторы, о безграмотных вопросах судьи, которая полюбопытствовала, в частности, где же Бродский учился на поэта, и получила достойный ответ: "На поэтов не учатся, это от бога"... О записях Фриды Вигдоровой, которые она вела на суде, и о запрещении судьи что-либо записывать (а ведь суд был, во всяком случае считался, открытым!) О многом мы говорили с ним в этот день... Его волновало и возмущало то же, что волновало меня и всех нас - беззаконие, безграмотность судей, предательство многих литераторов, самоуправство власть имущих...
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Шекспир, сонет 66.
О Шекспире мы в тот раз не упоминали... Я поняла, что ему так и не удалось послушать нашу передачу... Да и такие шекспировские страсти разыгрывались в реальной жизни! Под угрозой было все, что нам было дорого.
Как и в первый раз, он долго не отпускал меня. Я с болью душевной слушала его нескончаемый кашель, а потом он пошел провожать меня по коридорам санатория, в своей обычной галантной манере поддерживая за локоток...
В Ленинграде я получила от него еще два письмеца, и, конечно, ответила... Ему обещали сделать операцию - он надеялся, что вернется зрение, но тяжелейшая эмфизема легких сделала это невозможным...
14-го мая он написал мне: "Сердечно благодарю вас за милое письмо. Но в ответ Вам могу написать всего несколько строк. Я почти ничего не вижу, а сочиняю только устно, как Гомер. В ближайшее время еду в Крым, чтобы набраться сил для предстоящей операции...".
Но поездка эта не состоялась. 4-го июля его не стало.
Я знаю, что месяцы, прошедшие под знаком общения с Самуилом Яковлевичем, оставили след не только в моей душе. Талантливые люди влияют и на ход жизни, и на строй души тех, с кем они встречаются, и это влияние расходится волнами все шире и шире...
Он подарил мне свою книгу с дарственной надписью. Он считал, что литературе нужны талантливые читатели так же, как и талантливые писатели. И мне казалось, что эта мысль обращена прямо ко мне и к моим коллегам - преподавателям литературы. Тому ли мы учим? Ставим ли мы перед собою именно эту великую цель? Воспитываем ли мы талантливых читателей - или школяров, накопивших некоторое количество знаний, которые выветрятся после экзаменов, но так и не научившихся читать, наслаждаться, чувствовать искусство, тянуться к талантливым произведениям?
Книжка "Талант читателя", которая вышла в Москве в 1967 г., - результат этих раздумий, источником которых в большой степени были беседы с Самуилом Яковлевичем. И ученики мои остались поклонниками Самуила Яковлевича. Их, как и меня, поддерживала в жизни поэзия - и сонеты Шекспира в частности...
Некоторые занялись всерьез переводами. А Володя Щитинский, участвовавший в нашей передаче, увлекся линогравюрами - и проиллюстрировал все 154 сонета Шекспира! У него ушло на это 4 года - четыре трудных студенческих года, но дело это он завершил...
Как часто эти найденные строки
Для нас хранят бесценные уроки!