"Жизнь и творчество Маршака". - М.:
Детская литература, 1975. C. 349-486.
|
Каких людей я в мире знал, (С. Маршак) |
В конце сентября 1902 года С.Я Маршак окончательно распростился с Острогожском. Начался совершенно новый период его жизни, на протяжении которого он, попутно со свойственными его возрасту школьной и домашней образовательными "программами" (тоже такими взаимно чуждыми в те времена, особенно в Петербурге), проходил до 1906 года индивидуальный курс, может быть более глубокий и, во всяком случае, более свежий, чем университетский. В особом "университете", созданном для него Владимиром Васильевичем Стасовым, его "профессорами" и "консультантами" были сам Стасов, а также Горький, его жена Екатерина Павловна Пешкова, Шаляпин, Глазунов, Лядов, Репин, выдающиеся драматические актеры - современник и друг Островского Писарев, Ходотов, Плоткин и множество других деятелей искусства и литературы.
"Сейчас, когда я припоминаю первые годы моего пребывания в Петербурге, - писал позже Маршак, - мне кажется, что жил я здесь не в одном, а в трех различных, таких несхожих между собой и почти не соприкасающихся мирах.
Один был тот, в который ввел меня седобородый великан - бурный, кипучий, но бесконечно заботливый Владимир Васильевич Стасов. О его щедрой доброте лучше не скажешь, чем говорит в своих воспоминаниях Шаляпин:
"Этот человек как бы обнял меня душою своей..."
...Но совсем другим казался я своим товарищам и самому себе за партой в казенных и строгих стенах гимназии, куда меня перевели по ходатайству Стасова. Тут я был школьником, да еще и новичком среди тридцати мальчиков, которые уже несколько лет учились вместе, дружили, дрались и вели исподтишка бесконечные войны с учителями и надзирателями. Сойтись с ними поближе было не так-то легко...
...Из подъезда петербургской гимназии я выходил один. Да и почти все мои товарищи по классу обычно расходились порознь. За одними присылали щегольскую коляску с важным, толстым кучером на козлах, другие нанимали на углу извозчика или шагали до ближайшей конки пешком. Я добирался до родительского дома на двух конках... Здесь со всех сторон обступал меня тот третий мир, который открылся мне в Петербурге наряду с первыми двумя, гораздо более благоустроенными. Эта питерская окраина, будничная и деловитая, чем-то напоминала те пригороды, предместья, слободки, в которых протекало мое провинциальное детство..."2
Вспоминая эти годы, Самуил Яковлевич говорил друзьям о сходстве между своей судьбой и судьбой Пипа из "Больших ожиданий" Диккенса - одного из самых любимых его романов. У него также были свои "чародеи", резко изменившие его жизнь (Стасов, Горький), своя Эстелла...
О самом главном своем чародее Маршак говорил и писал особенным взволнованным образом, снова и снова, - в законченных, посвященных ему стихах и прозаических заметках, в устных рассказах и в черновых набросках, до конца жизни не исчерпав темы, рожденной в его душе благодарностью к этому человеку.
"Он был рожден в тот самый год,
Когда угас нежданно,
Борясь за греческий народ,
Создатель Дон-Жуана.
Когда в пустынный сельский дом
Приехал Пушкин с юга
И ждал печально под окном
Товарища и друга.
Проходят дни. Везут царя
На черной колеснице.
И блещут залпы Декабря
На площади в столице,
И царь - вчера великий князь -
Взошел на трон, благословясь,
В тугой мундир одетый.
В такое время началась
Дорога жизни этой..."3
"...Почти все лето я провел на даче у Стасовых в Парголове (речь идет, по-видимому, о второй половине лета 1903 года. - И.М.). Несмотря на различие в возрасте (мне было около пятнадцати лет, Стасову под 80), мы очень подружились с Владимиром Васильевичем. Я ночевал у него наверху, в одной комнате с ним, под косым дачным потолком. Часто ночью он будил меня громким - стасовским - шепотом:
- Ты спишь?
Я, конечно, просыпался от этого шепота, но никогда не жалел об этом. У меня всегда были в запасе сотни вопросов, на которые я страстно ждал от него ответа. Он лично знал и хорошо помнил многие поколения писателей - от Герцена до Горького - и с удовольствием рассказывал мне о них. Помню, однажды он очень обиделся на меня за то, что я спросил его, знал ли он Державина.
- Ты еще спросишь, знал ли я Мафусаила!
Стасов относился ко мне так, будто имел дело со взрослым человеком. Он читал мне первые наброски своих статей, рассказывал о будущих планах, возил меня в Академию художеств смотреть рисунки Александра Иванова и в филармонию слушать симфонию Чайковского.
Познакомив меня с одним из музыкальных критиков, он сказал мне своим оглушительным шепотом:
- Знает много, но дурак...
Я не был с ним в последние дни его жизни, не видел, как он умирал. Поэтому он остался в моей памяти бодрым, жизнерадостным, восторженным, сохранившим до старости желание слушать музыку, принимать гостей, рядиться в цветное платье.
Помню, как однажды после Девятой симфонии Бетховена он развел руками и сказал:
- И после всего этого умирать!.."
Один из знакомых Маршака, издательский работник Я.И. Бецофен, вспоминал его рассказы о Стасове:
"Стасов уложил С.Я. ночевать у себя в комнате на диване и допоздна с ним беседовал. С.Я. спросил его, почему он, хорошо владея пером, не запишет чего-то из своих воспоминаний (возможно, это был рассказ о том, как Стасов провожал за границу Глинку, уезжавшего в последний раз с очень горьким чувством к России), Стасов вспылил:
- С чего это ты взял, Маршачок, что я "владею пером"? Пишу я обо многом потому, что другие, во много раз более сведущие, ленятся и не хотят потрудиться и написать куда лучше меня. А что сам я хорошо пишу - говорил мне, правда, кое-кто, да, наверно, чтобы мне приятно сделать.
- Кто же это говорил?
- Ну, Лев Николаевич, кажется, Иван Сергеевич... Ну, еще, помнится, Герцен. А больше, пожалуй, и не хвалили..."4
Представление об этом своеобразном "университете" Маршака в стасовском доме - "...где обсуждались самые острые и сложные вопросы искусства, где встречались такие не похожие друг на друга люди, как например, старый Цезарь Кюи, композитор в мундире артиллерийского генерала и Максим Горький в рабочей куртке и высоких сапогах..." - дают сохранившиеся письма Стасова и Маршака и некоторые воспоминания.
Пять месяцев Маршак прожил в Петербурге. Из-за плохого здоровья (изнурительные носовые кровотечения, головокружения и боли в груди и голове) его в марте 1903 года, по настоянию Стасова, поселили на четыре месяца в деревне на берегу Буга. Пока Маршак находился в столице, он проводил много времени у Стасова - на квартире и в Публичной библиотеке или в совместных поездках в театры, концерты, мастерские художников, выставки, - а также в нескольких близких к Стасову домах (его часто даже оставляли там ночевать, чтобы он мог легче добраться до расположенной в центре гимназии). Для двух других его "миров" времени, по-видимому, оставалось маловато. Это тревожило его родителей, которые подумывали даже, не отправить ли им сына обратно в Острогожск, боясь, как бы "успех" в обществе не вскружил ему голову и не помешал его здоровому развитию. Возможно, эта тревога была еще одной причиной, по которой было решено, что в течение какого-то времени он должен уединенно пожить в сельской местности.
А успех был в самом деле огромный. Чтение стихов в светских салонах, сочинение вместе со знаменитыми Глазуновым и Лядовым кантаты в память Антокольского (кантата была исполнена хором и оркестром в большом зале 22 декабря 1902 года, через полгода после смерти скульптора, и под шумные аплодисменты публики перед ней раскланялись два привычных к сцене взрослых композитора и стоявший между ними маленький поэт-гимназист), участие в концерте, посвященном балерине Иде Рубинштейн, кузине его подруги Лили Горвиц ("Эстеллы"), все это в самом деле должно было сильно будоражить жизнь мальчика. Но, возможно, Стасов давал этим необходимую будущему поэту закалку.
В конце октября Стасов писал своему брату, известному адвокату Дмитрию Васильевичу Стасову:
"...Перед уходом Сама от Вас у нас с ним было уже решено, как чему быть; воротясь от Вас домой к М-me Майзель, он еще вечером сочинил 5 строф, по 4 строки каждая, а сегодня днем, часа в 2, ко мне приехала в Библиотеку М-me Горвиц с Самом и его готовым и переписанным стихотворением. Оно прекрасное. Часа в 4 я с Самом поехали к Гинцбургу (Элиасу)... Около 5 часов мы были уже у Глазунова. Он был в великом восхищении от нового текста (либретто для хора), а когда он просил Сама переменить то или другое слово или выражение, то Сам изменял и вставлял с такою легкостью, ловкостью и умением, какие бывают только у талантов, - и этим он сильно (тоже) поразил Глазунова. Мы с Глазуном только секретно перемигивались или я пальцами секретно пожимал ему локти. Уже не было более и речи о сопротивлении или нехотении Глазунова..."
А в повести "В начале жизни" сам Маршак вспоминает о другой поездке - со Стасовым - на дачу к Репину5:
"Так хорошо... примостившись в углу мастерской, смотреть, как легкая рука Репина набрасывает на лист картона знакомые черты Владимира Васильевича, белого и величавого, как зима за окном.
За работой Репин рассказывает Стасову что-то смешное - насколько мне помнится, про какого-то своего ученика, которому он с великим трудом достал билет на концерт Шаляпина.
- И что же вы думаете? Парень ровно ничего не слышал, потому что весь вечер был занят очень важным делом: рисовал затылки сидящей впереди публики... А ведь он еще думал, что я похвалю его за такое усердие!" (Не отсюда ли концовка лирической эпиграммы Маршака: "...В театре жизни видел он не сцену, а лысины сидящих перед ним"?6)
Там же Маршак упомянул еще одного своего учителя:
"И разве узнал бы я в гимназии о русском театре столько, сколько мог рассказать мне актер Модест Иванович Писарев?.."7
Но Писарев не только расширял его знания о театре. Р.Л. Витензон, работая над диссертацией о творчестве Писарева8, в середине пятидесятых годов попросила Самуила Яковлевича поделиться с ней воспоминаниями об актере. Вот что сохранилось в ее записях об этом разговоре:
"Писарев был очень красивым, очень скромным человеком. Он мало говорил о себе и очень охотно о других актерах... Очень ценил МХТ. Во время его гастролей в Петербурге говорил: "Нет другой школы, кроме школы МХТа. В доме у него всегда было много молодежи, молодых художников и актеров. У него бывали Павел Самойлов, молодой Петипа, старый и очень интересный человек - режиссер Кольвер, молодой, очень страстный актер и художник Плоткин. Писарев был моим большим другом, хоть мне было 14-15, а Писареву - 60 лет. Мы очень дружили, вместе читали Шекспира (Писарев был человеком высокой общей культуры, любил литературу, в частности английскую)".
Были, конечно, какие-то перерывы в этом калейдоскопе интересных встреч, блестящих салонов, подмостков и аплодисментов. Они были посвящены гимназическим занятиям, которые шли уже не так блестяще, как в Острогожске, став для Маршака уже как бы второстепенным делом. К тому же столичная гимназия с юными князьями и графами, сидящими рядом за партами, казалась чопорной и недружелюбной. Только после какого-то признанного успеха Маршака (может быть, исполнения Кантаты?) наступило "потепление". В одном из писем Маршака к Стасову конца 1902 года (без даты) говорится: "... Товарищи ко мне сразу лучше стали относиться. Сегодня я им помогал переводить по-латыни".
Изредка ему удавалось побродить по Петербургу или по окраине, неподалеку от дома и завода, где работал отец, встретиться с товарищами - соседями, провести тихий вечер у семейного очага. Перерывы были, но небольшие. После вечера памяти Антокольского 22 декабря Стасов писал 2 января 1903 года Д.Г. Гинцбургу, приглашая его в день своего рождения: "Самуила Маршака все эти дни - не видел. Но, кажется, он будет..."
И то, что он действительно был, подтверждается двумя письмами: Маршака Стасову от 29/ХII 1904 года (уже из Ялты) и Стасова скульптору Гинцбургу от 4.1.1903 г. Маршак писал:
"...2 января я буду один... и буду вспоминать прошлые года, особенно 1903 год. Помните чудное 2 января этого года? Теперь, когда Вы соберетесь все, своим кругом, 2 января, может быть, как-нибудь вспомните и подумаете обо мне, далеко от Вас празднующем этот день..." А в письме Стасова о 2-м января 1903 года говорилось: "Ужинали же у нас все 30 человек с небольшим. Было также много музыки, и пения, и фортепиано... Но начал я весь вечер, после как кончилась разноска чая прямо Маршаком. Я поставил его перед окном залы, дал ему в руки стул, для прочной и надежной позиции, и он пошел, пошел, пошел прямо вскачь с места, настоящими pas de geants!9 Повально вся наша компания (Кюи, Глазунов, Лядов, оба Блуменфельда и т.д., и т.д.) была им просто поражена! С ним стали все сразу обращаться как с настоящим большим поэтом, а не с маленьким мальчишечкой. Одна из капитальнейших и удивительнейших его вещей - это "Франческа да Римини", стихотворение, которое он написал по моему указанию и просьбе на другой день после концерта в Дворянском собрании, где играли эту чудную, едва ли не гениальную фантазию для оркестра Чайковского. Я его взял в тот день с собою в концерт, и он так способен понимать верно талантливую музыку, отличать ее от всякой другой, посредственной и плохой, что пришел в неописанное восхищение! Видя это, я и попросил написать свои впечатления в стихах. Это было недавно. И он сделал то, что все мы были поражены, даже Кюи, который очень мало наклонен хвалить кого другого, да еще относительно того, что касается музыки! Да, этот мальчишечка, если проживет и не собьется с рельса, будет что-то крупное!"10
Нервное напряжение не могло не расшатать и без того слабое здоровье. Во второй половине января Маршак пролежал несколько дней в клинике, а в первых числах марта Д.Г. Гинцбург отвез его в деревню Осиповка, Гайсинского уезда, Подольской губернии, на мызу Хащевато, принадлежавшую родственникам скульптора И.Я. Гинцбурга - Пумпянским. Жизнь Маршака в Осиповке отразилась в сохранившейся переписке его со Стасовым и Лилей Горвиц.
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
(Рукой Стасова: "получено 12.3.1903")
"...Вот я в Осиповке... Встаю в 7 часов. После чая до 12 занимаюсь и читаю, а там завтрак и до вечера гуляю... Какая чудная местность... Особенно красивы скалистые берега Буга, обрывом спускающиеся к реке. Я возьму книги и пойду туда, а там на вольном воздухе читаю и занимаюсь. Я поздоровею..."
"Осиповка, 13 марта 1903
...Вчера мне дали грядку в огороде. Я был очень рад. Сейчас же отправился в огород и принялся за работу с лопатой и граблями..."
В.В. Стасов - С.Я. Маршаку
"СПБ, 22 марта 1903
Любезный мальчик, ты перестанешь удивляться моему долгому молчанию, за которое, по всей вероятности, с удовольствием расстрелял бы меня или прогнал сквозь строй, - когда узнаешь, как я тут бедствую!.. Но вчера у меня среди медицины был еще другой праздник... Это ведь такая радость и благополучие, писать иногда и вдруг неожиданно, когда вдруг что-то загорится и закипит в голове. Нынче это было нечто насчет Глинки. Хоть и всего одна капля, да, кажись, горяченькая, прямо из нечки, даже меня немножко обожгло перед тем, что написать. Если напечатают, пошлю тоже тебе. Но не воображай, что тут и все, что я делал теперь. Как же! Голодному много надо поесть, чтобы был сыт. Я и всякой другой всячины тоже изрядно-таки наделал нынче в разных родах, и писаньем, и разговором, и советом, и понуканьем других, и зажиганьем разных свечек, где только можно. Такая уже у меня всегда линия: хоть и по одним только красивым искусствам и изяществам, а работы у меня всегда было, есть и будет - чертова пропасть. С десятками и сотнями людей надо возиться и иной раз тащить за вихры вперед..."
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
"Осиповка, 28.3.1903
...Спасибо за чудное письмо!.. Я написал маленький гимназический очерк: "Ночь пред экзаменами". Маленький мальчуган должен держать экзамен, должен отвечать по русски, по арифметике, а главное по латыни. Еще за 2 недели он начинает беспокоиться, хотя только по ночам, так как днем надо бегать, играть, но вот приближается последний день. Он усиленно зубрит. Но среди этого лихорадочного настроения, какие только мысли не мелькают в его голове, и чем больше он зубрит, чем меньше хочет думать о постороннем, тем больше разнообразные мысли мешают ему! То он будто уже слышит голос латиниста: "Петров", - вызывает тот. "Отчего я родился Петровым?" - удивляется мальчуган... Я пишу одно большое стихотворение, которое пошлю Вам вместе с рассказом. Я веду дневник. Немного скучно здесь, но ничего!.."
"Осиповка, 15.4.1903
...Недавно я прочел у Тургенева: "Прежде всего поэту нужна свобода. Для свободы нужны знания, большие, обширные". Как это верно! Будут у меня знания - я сумею свободно писать, не буду останавливаться пред каким-нибудь описанием только ради того, что боюсь, что оно будет неверно...
Какая здесь чудная природа! Чувствуешь и себя бодрым, свежим. Сколько мыслей и образов, чудных и свежих, рождаются под влиянием чудной природы. Но я сдерживаю себя и писать себе много не даю. Еще успею, если только есть дарование. "Если только это розы - цвести они будут" - прочел я у Гёте..."
"Осиповка. 23 апреля 1903
...Какая чудная вещь Толстого: "Девчонка умнее стариков". В какие красивые формы облекает он правду. Какая чудная наблюдательность. Как просто все, безыскусственно..."
В.В. Стасов - С.Я. Маршаку
"СПБ, 26 апреля 1903
Любезный Самушка, мне так приятно, что ты обращаешь внимание на мои разные просьбы и указания... Так наприм., рассказал я тебе раза 2 или 3, как, бывало, Тургенев учил меня непременно на каждом письме ставить свой адрес и жительство, и как он всегда насмехался над русскими, которые одни в целой Европе никогда не хотят этого знать, и одних только их никогда этому не научишь - и что же! Ни одного твоего письма, где бы ты не выставил своего адреса...
А знаешь, что я тебе скажу (впрочем, это будет, кажется, не новость, а повторение того, что уже раз или два тебе уже прежде говорил): не знаю, ошибаюсь я или нет, а мне все кажется, что ты будешь главным образом не прекрасным стихотворцем, а превосходным прозаиком. Ведь бывает же это иногда с людьми: начинают со стихов, а потом съезжают на прозу, и оказывается, что это-то и есть настоящая их сила и власть. Так было даже однажды с Тургеневым. Его стихов нынче никто не знает, а в прозе - он всегда очень сильно блистал. - Что до тебя касается, то мне не раз казалось, что, как ни изящны, как ни красивы и иногда даже совершенно мастерские твои вещи в стихах, но это все-таки не главное твое значение и дело. Есть у тебя в стихах и поэтичность и картинность, и сила и выпуклость, - но все-таки в них гнездится местами риторичность и выспренность. Напротив, в твоих маленьких "сценках" и "рассказах" в прозе первое, что меня поражает и словно маслом пó сердцу мажет, - это чрезвычайная простота, естественность и правдивость, и это всего дороже для меня. Язык - отличный, и нигде я не слышал преувеличения, натянутости и надутости.
Таковы мои впечатления. А впрочем, очень может быть, что я вовсе не прав, и ничего тут не говорю, кроме вздора, и ничего не выражаю, кроме близорукости, и не понимаю. Пускай решает время..."
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
"Осиповка, 8 мая 1903
..Я получаю много писем. Между прочим от дочери С.А. Горвиц получаю из-за границы (она там путешествует) много открытых писем с видами. Андреева я прочел только "Кусака". Это еще в Петербурге. Помните, я говорил, что это мне понравилось, а также "Стена" и "В тумане". Это мне не нравится, за исключением некоторых мест "В тумане". Читая это, сам находишься в каком-то тумане, от которого долго потом трудно освободиться. А некоторые выражения просто невыносимы! "Красные звуки"... Что это такое?..
...Так и порывает писать. Вы правы, дедушка. Хотя я без особенного труда пишу стихи, зато гораздо свободней, вольней, пишу рассказы. Здесь я не стесняю себя ни в чем, ни в выражениях, ни в образах и мыслях..."
В.В. Стасов - С.Я. Маршаку
"СПБ, 18 мая 1903, утро
Любезный Маршак, Маршачок, Маршальчок, Усачок, Судачок, и всякая другая небывальщина, уж ты, пожалуйста, не будь в претензии, что я так давно не писал тебе... Я принужден был зараз с несколькими типографиями возиться - ну, и тут уже не до писем! А все-таки результаты вышли не очень-то... Хоть бы вот, наприм., с Шейлоком. Казалось бы, все сделано, а выходит, словно ничего не сделано!! Все уже я заново переработал, многое прибавил, другое изменил, заменил, - наконец набрали, держали мы несколько раз корректуру - и, однако же, дело все-таки ни с места. Бедная тетрадочка моя лежит смиренно в цензорских лапах, лежит, лежит, лежит, выспалась там, я думаю, 15 или 16 раз, и все-таки оттуда не выцарапывается покуда! Да еще спрашивается: не вышибут ли ей там кулаком каким-нибудь Держи-Мордским парочку зубов, или вывернут руку, или отрубят ногу!! Как отгадать! Такие времена любезнейшие пошли!.."
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
"Осиповка, 23.5.1903
...Я никак не могу понять, зачем они хотят перевести меня в Острогожск. Я почти совершенно окреп и сумею легко перенести климат. Никакие столичные развлечения не оторвут меня от занятий. Да что об этом говорить! Я не ребенок, я вижу сам, насколько важно для меня кончить гимназию..."
В.В. Стасов - С.Я. Маршаку
"Старожиловка, 7 июля 1903
...Был у меня на днях в Библиотеке твой отец и хотя идея о возвращении тебя в Острогожск шла собственно от него, но он теперь уже отступился от этой несчастной идеи и уже ничуть настаивать не будет. Приехал твой брат оттуда и говорил твоему отцу, что тебе даже вовсе и нельзя в Острогожск ехать, потому что теперь там распространилось известие о разных твоих эпиграммах и многие на тебя за это сердиты, так что тебе было бы очень неловко теперь туда возвращаться!
...Всяческой работы, и казенной и своей, у меня пропасть. Элиас уже за границей, в Швейцарии, и в Женеве встретился нечаянно с М-lle Идой11 и дочерью Софьи Адольфовны..."
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
"Осиповка. 13.6.1903
...Плоткин еще в Городище у Софьи Адольфовны. Как он доволен! Вы так успокоили, обнадежили его... Да, получил я письмо от Писарева - артиста. Знаком ли он с Вами?.. Как я рад, что не придется ехать в этот душный Острогожск... А знаете ли, за что сердятся на меня учителя? За мое "Кому на Руси жить хорошо". (Вы, наверное, помните это стихотворение?), а особенно за 2-3 подражания ("Здравствуй, Сереженька"), а что в них обидного? Решительно не понимаю. Бедный забитый ученик жалуется другому на свою судьбу, на притеснения, что бывает так часто. А им хочется, чтоб стихотворение из гимназической жизни было настоящей Державинской одой: "Храм науки... Мы все с радостью идем слушать наставников премудрых". Ну, да бог с ними. Я очень, очень рад! От Иды Львовны и Лили Горвиц я часто получаю открытки с видами. Вы советуете мне пока не писать. Но пишу я так мало! Написал я одно большое стихотворение (из Гейне), а мои очерки - так легко пишу я их (еще легче, чем стихи), что для меня это совершенно не представляет затрудненья..."
Л.М. Горвиц - С.Я. Маршаку
(Рукой Маршака: "Петербург, июль, 1903")
"...Слыхала от мамаши, что ты опять находишься в очень тяжелом положении. Не знаю, что советовать, не знаю, что говорить, все так запуталось, к тому же я подробностей никаких не знаю. Могу только сказать тебе, как я глубоко огорчена и всей душой надеюсь, что к осени все устроится. Мне больно думать, что мое долгое молчание, быть может, заставило тебя думать, что я тебя забываю и перестала принимать к сердцу твою судьбу. Если являлась тебе эта мысль - то гони ее прочь и прости меня, что я была причиной этих тяжелых минут. Через шесть недель буду, вероятно, в Петербурге. Мы увидимся, будем говорить, много будет тем. Ради всего тебе дорогого, святого будь силен и не падай духом. <Пусть> огонь, который горит в тебе, поддержит тебя, ничто его не затушит, а из-за одной этой звезды стоит жить и страдать. Горе будет только еще очищать и утончать твою душу, прибавит струны твоей лире. Береги свое здоровье. Как только приеду в Городище, буду с мамашей говорить о тебе. Бог даст, что-нибудь придумаем. Я немедленно тебе оттуда напишу. Когда уезжаешь ты из Хащевато? Пиши мне в Городище, Лохвица, Полтавской губ. Ида Львовна шлет тебе самые теплые, искренние пожелания. Мы часто с ней о тебе говорим. Мамаша писала, что напишет Владимиру Васильевичу и, вероятно, уже написала. Горячо жму твою руку. Прощай пока, надеюсь на хорошее.
Лиля"12
Живя в Осиповке, Маршак самостоятельно занимался по гимназическому курсу, по возвращении в Петербург выдержал экзамены для перехода в 5-й класс и с осени 1903 года до весны 1904 года учился в гимназии, хотя болезнь часто укладывала его в постель. В письме к Стасову от 14.11.1903 он пишет, что его на 2-3 недели уложили в клинику Военно-медицинской академии. По-видимому, были и другие длительные пропуски занятий, так как в архиве сохранились прошения о допуске к экзаменам для перевода в 6-й класс (после болезни) от 21.4.1904 года и об оставлении в 5-м классе - из-за болезни в мае и августе - от 17.8.1904 года. В нескольких письмах того времени то и дело упоминается подготовка к экзаменам. Но есть и новая тема - о публикации первых стихотворений.
С.Я. Маршак - В.В. Стасову
"13 мая 1904
Дорогой дедушка!
Все это время усиленно готовлюсь к экзамену, который будет у меня 15-го мая. Страшно занят и как я ни рвусь в город к Вам, никак не могу. Поездка отсюда в город отнимает у меня по крайней мере часа 3, и я бы ничего не потерял, если бы отдохнул за эти часы, но родители очень косятся на это... Теперь мне надо писать сочинение о былинах. Какие книги вы советуете мне прочесть для этого?..
...Сейчас получил письмо из редакции. Они принимают все мои стихи и назначают мне за строчку десять копеек. Это для первого раза очень много. Корректуру обещают прислать, но когда я успею проверить ее!"
В.В. Стасов - С.Я. Маршаку
"15 мая 1904
Любезный Маршачок,
Я получил твое письмецо (от 13 мая) только сегодня... Мне не с кем повидаться и некого порасспросить насчет "Былин". Ведь дело идет у нас с тобой не о "былинах" вообще, а о "былинах" в казенном преподавании, а я об нем-то ровно ничего не знаю! Надо док спросить, надо казенные учебники посмотреть. Я, конечно, могу тебе указать (что делать, надо!) на собственную большую-распребольшую рацею о былинах, но, во-первых, ты ее, кажется, уже и сам знаешь (она перепечатана в Ш томе Полного собрания моих сочинений), а во-вторых, тебе всего лучше эту рацею вовсе даже и не вспоминать для гимназии: я думаю, если бы ты вздумал хоть капельку на ней основаться, то тебе ничего другого наверно не поставили бы кроме огромнейшего НУЛЯ!..
...Я все это время собирался к ЛЬВУ-ВЕЛИКОМУ в "Ясную Поляну", мы сколько об этом переписывались, и даже еще сегодня утром он прислал мне телеграмму: "Радостно ждем вас в мае". Как бы полетел я к нему тотчас, так хочется, так нужно, и давно уже - не знаешь, удастся ли мне когда-нибудь с ним еще повидаться и его послушать, и с ним поговорить - ведь ты знаешь, он для меня с Шекспиром первые два человека во всем мире, не взирая на все пятна и прорехи, - да, да вот я прикован по рукам и ногам, и сам не знаю, смею ли, должен ли я теперь тронуться с места?13 А уж как хочется повидаться со ЛЬВОМ - и сказать нельзя!! -Так вот как со мною теперь. А ты как, бедняжка? Неужели только и есть, что гимназия и экзамены в настоящую минуту?! Бедная ты муха, за ногу привязанная на ниточку и кое-как летающая по комнате. Ну, да я все верую, что ты тоже все-таки и другим миром дышишь - НАШИМ, настоящим. Наверное, читаешь, и думаешь, и горишь, все по-прежнему. Если утеплить себя, озябнуть уже более ни от чего нельзя. И я надеюсь на тебя и за тебя. До свидания
Твой В.В".
Экзамены мучили Маршака все лето. Его сверстник, скульптор Герцовский, которого в 1904 году также "пригрел" около себя Стасов, пишет в Старожиловку в июле:
"Очень хотел бы побывать у Вас, да Сама все держит греческая грамматика и "История" Виноградова, а одному не хочется ехать из чувства "солидарности"..."14.
Но, как правильно предполагал Стасов, мир Маршака все же не сузился до одних гимназических забот.
Очень обогащала его глубокая и нежная дружба с Лилей Горвиц, сохранившаяся потом на многие десятилетия. В этот период их дружба перестала быть такой безоблачной, какой была сначала. Мать Лили, меценатка и приятельница Стасова, очень покровительствовала Маршаку. Но в какой-то момент отношения между ним и Лилей, видимо, стали вызывать ее беспокойство. Ей казалось, что юноша из бедной семьи - неподходящая пара для ее дочери. И как-то, когда он однажды уходил после проведенного у них вечера и Лиля вышла было его проводить, Софья Адольфовна появилась следом за ней в дверях и строго, без объяснений, потребовала:
- Лиля, вернись!
Маршак ушел один с чувством большой горечи и дал себе обещание никогда больше не приходить в этот дом.
Он освободил себя от обещания только после революции, когда у него и у Лили были свои семьи, а сама Лиля находилась в трудных обстоятельствах.
Горькое чувство, вызванное разрывом с казавшейся ему до того такой благородной и щедрой Софьей Адольфовной Горвиц, сделало его более сосредоточенным и серьезным. Он много думал, много читал. Поэтический голос его становился все более уверенным. Близкому другу Стасова, Л.Н. Яковлевой, он пишет зимой 1903/4 года:
"Милая, дорогая Лидия Николаевна!
Не велите казнить, а миловать. Начал переписывать в тот же вечер, когда виделся с Вами, и думал на следующий день послать Вам, а тут случилось русское сочинение гимназическое и совсем замучило мепя. Посылаю Вам "Франческу" и кантату..."15
К письму приложены кантата в память Антокольского, а также большое стихотворение "Франческа да Римини" ("В концерте"), датированное 6 ноября 1902 года и посвященное В.В. Стасову.
В письме из Старожиловки от 28.7.1904 года Стасов пишет:
"...Желаю много храбрости, твердости, бодрости и выдержки и, сверх того, вполне молодецки выдержать твои экзамены. Вполне ожидаю этого от тебя и надеюсь на блестящий успех... Искренне поздравляю тебя с первым напечатанным твоим стихотворением. Оно прекрасно".
В автобиографических набросках тридцатых - сороковых годов С.Я. Маршак писал, что "именно в эти годы проявился в нем интерес к народной поэзии - к сказкам и былинам, которые так хорошо знал Стасов". И к этому же времени относится его первое воспоминание о творческом общении с детьми - уже не только с младшими сестрами и братом, а с ребятами, которых он собирал поблизости от дома, за Московской заставой:
"Почти всю свою жизнь я был связан с детьми дружбой. Помню, в молодые годы я часто играл с ребятами в охотников, индейцев, рыцарей и разбойников в чахлом и редком Румянцевском лесу, за Московской заставой. Теперь там проложено великолепное асфальтовое шоссе, выросли огромные и светлые здания, а тогда это были глухие и пустынные места. Сердце колотилось у меня в груди и щеки пылали, когда я со своими юными босоногими приятелями удирал от наших общих преследователей или заходил противнику в тыл, торжествуя победу. Лоб у меня был весь в глубоких шрамах, которые сгладились только в самые последние годы..."
Радость, юмор, присущее ему на протяжении всей жизни ощущение детскости не покидали его и в ту пору постоянных болезней, подготовки к экзаменам и первого разочарования в людях. Вот несколько строк из воспоминаний об этом времени Ю.Я. Маршак-Файнберг16:
"Помню в нашем дворе за Московской заставой заброшенный, полуистлевший от времени дом. Собственно говоря, это был уже и не дом, а какие-то жалкие его останки. Единственно, что уцелело, - это терраска, пристроенная, вероятно, гораздо позже.
Чем только не была для нас эта маленькая терраска: и крепостью, которую мы брали с боем, и кораблем, плывущим в океане, и стоянкой путешественников, открывающих новые земли. Нередко к нашим играм присоединялся и Сема.
Он с таким жаром входил в роль капитана корабля, главнокомандующего армии или вождя какого-нибудь дикого племени и так увлекал нас своей неистощимой фантазией, что мы совершенно забывали о существовании какой-то другой жизни.
Путешествия мы совершали не только во время игр. Мы побывали с нашим братом в зоологическом саду, были с ним и в зоологическом музее, где под потолком был подвешен огромный кит...
Брат пообещал нам с сестрой, что на первый же гонорар поведет нас в Народный дом.
И вот мы уже шагаем по мокрым, скользким деревянным мосткам по направлению к Московским воротам.
- Хотите играть в испорченный телефон? - спрашивает Сема, видя, что мы приуныли из-за плохой погоды.
- Как? Втроем? - удивляемся мы. - Для телефона больше людей нужно.
- Найдем и людей, - говорит брат, и мы подходим к конке, запряженной парой тощих и понурых лошадей.
В конке холодно и сыро. На полу лужи.
Сема что-то тихо говорит студенту, сидящему рядом. Студент улыбается и кивает головой, глубоко ушедшей в кашне. Потом брат долго втолковывает, по-видимому, то же самое какому-то старичку, успевшему уже задремать в конке. У того сначала испуганный вид, но постепенно выражение его лица меняется. Он смеется и в свою очередь что-то говорит старушке рядом и показывает на нас.
И вот слово начинает передаваться от одного к другому. Игра началась. Скоро в испорченный телефон играет уже вся конка. Только две толстые женщины с большими рыночными корзинами на коленях не играют. Они неодобрительно качают головами и удивляются легкомыслию взрослых людей..."
Какова была судьба гимназического экзаменационного сочинения о былинах, по поводу которого Маршак переписывался со Стасовым, неизвестно. Но другое сочинение, свидетельствующее о том, насколько Маршак овладел былинной формой и как он сдал экзамен за первый курс стасовского "университета", дошло до нас в нескольких списках. В августе 1904 года Маршак прожил довольно долгое время на стасовской даче в Парголове. Сохранилась часть его письма, посланного оттуда старшему брату в Острогожск.
"Старожиловка, 23.8.1904
Брат мой дорогой!
Спешу поделиться с тобой моей новой радостью. Ты ведь знаешь, что доктор велел быть мне в деревне, и я сейчас же после твоего отъезда поехал в Старожиловку к Стасовым, где и теперь нахожусь. Вчера Владимир Васильевич сказал мне, что вечером у него будет обед, на который приедет много гостей, между прочим, Репин, Максим Горький, Федор Шаляпин, Глазунов, Гинцбург, Блуменфельд (композитор) и многие другие. Мы составили шуточный адрес (я написал стихи, а Гинцбург разрисовал), и вот, когда стали кричать "едут, едут!", заиграли блестящий марш, а я с "адресом" на подушке вышел вперед и прочитал его. Вот он:
ТРЕМ БОГАТЫРЯМ СО ЧЕТВЕРТЫИМ
Как в большом селе - славном Парголове,
В той ли деревне Старожиловке
У старого боярина Володимира
Растворились ворота тесовые
Перед гостями, перед великими...
Гой вы, гости, гости славные,
Мы давно о вас вести слышали!
То не бор шумит и не гром гремит
В бурю грозную, в полночь темную.
Это голос Федора Великого17,
Славного богатыря - Ивановича.
Горы с трепетом содрогаются,
Темны лесушки приклоняются,
И что есть людей, все мертвы лежат.
Так запой же нам мощным голосом,
Загреми, как гром, - мы послушаем,
Задрожим, как лист в бурю по ветру,
Припадем к земле и поклонимся.
Первому богатырю - Илье Репину,
Еще второму - Максиму Горькому,
Третьему богатырю - Федору Великому
Слава!
Уж кончали мы песню звонкую,
Песню звонкую - богатырскую,
Увидали: пыль, будто столб, летит,
Быстрый конь бежит, и земля дрожит,
Это мчится он с гулким топотом.
Это брат меньшой, богатырь большой
Александр свет Константинович!18
Слава!
Шаляпип обнял меня и поцеловал, а Горький угрюмо прошел и сел в углу комнаты, низко свесив голову. Никогда я не видел такого лица: оно некрасиво - выдающиеся скулы, некрасивый нос, грубое лицо, но глаза - удивительные, глубокие, красивые, с длинными ресницами.
За обедом было масса тостов. Горький как будто бы чувствовал себя не в своей тарелке. Потом встали мы из-за стола, подошли к окнам, а там масса людей. Лезут, заглядывают, целая толпа!
После обеда Стасов предложил мне прочесть что-нибудь. Я прочел: "Рече господь", "Франческу да Римини" и "Из Исайи". Горький взял меня крепко за руки, усадил около себя, стал гладить мою руку и сказал: "Будем переписываться..." (Окончание утеряно).
А вот как о том же рассказывает Стасов.
В.В. Стасов - П.С. Стасовой
"Старожиловка, 24.8.1904, 8 ч. веч.
...Надо Вам сказать, что 1-й адрес очень великолепно украшен превосходными рисунками Элиаса: вид нашей дачи с улицы (это сделано пером), а заглавные буквы (с красной строки) красной краской и золотом. Конечно, это все мои затеи, равно и главный план. Стихи - Маршака. И по-всегдашнему он все это сочинил в самое коротенькое время. Но так как оба наши еврейские мальчишечки19 - всего 16 лет, то, конечно, они вечно что-нибудь забудут или пропустят. Я прочитал черновой набросок, очень-очень похвалил (еще бы: так талантливо, так красиво, так ловко!) и должен был крикнуть автору: "Ах ты, Сам, Сам, как же ты забыл!"
- Что я забыл? - спрашивает испуганный Сам, сделав круглые глаза и подняв брови. "Да как же? Их было четверо, а ты написал только про трех! Даже и заглавие у тебя: ТРЕМ ГОСТЯМ!.. "Кто же четвертый?" - Конечно, кто: Глазунов! - "Ах да, правда, правда. Забыл, забыл совсем! Что же теперь делать? Как быть? Я его однако же анкуражировал, утешил и сказал: "Вот что надо сделать. Пусть заглавие будет с прибавкой. Вместо "ТРЕМ ГОСТЯМ" пусть будет (по-старинному, по-древнерусскому): "ТРЕМ ГОСТЯМ СО ЧЕТВЕРТЫИМ". Сочиняй только скорее, Сам, новую строфу, добавочную в конце". Он так и сделал в несколько минут. И вышло недурно..."
В письме К.П. Пятницкому от 29.8.1904 года, посланном из Публичной библиотеки, Стасов писал:
"Многоуважаемый Константин Петрович, к великому сожалению, не застал Вас сегодня в конторе и поэтому изложу Вам здесь мою всепокорнейшую просьбу:
Теперь, днем, Ф.И. Шаляпин, конечно, отдыхает еще от вчерашнего великолепного спектакля, а А.М. Пешков уже в Гельсингфорсе. Поэтому я решаюсь просить Вас передать им по экземпляру того иллюстрированного стихотворения, которое было представлено в Старожиловке прошлое воскресенье 22 августа.
Стихотворение - очень талантливое - написано Самом Маршаком, а иллюстрация, вид нашей дачи в Старожиловке - тоже очень талантливая - нарисована И.Я. Гинцбургом.
Быть может, и Федор Большой и Максим (тоже не малый) сохранят эти листки в память того дня, который был так хорош и нам дорог..."
Совсем вскоре Стасов послал еще два письма - своей дочери Софии Владимировне Фортунато, жившей тогда в Ялте, и Д.Г. Гинцбургу.
В.В. Стасов - С.В. Фортунато
"Ясная Поляна, 4.9.1904
...На днях я познакомился с Горьким, он у нас был на даче в Старожиловке... говорил, что никогда не забудет дня, проведенного у нас... Тоже полюбил, горячо, нашего Сама и отправляет его на свой счет в Ялту, лечиться, жить у доктора (его знакомого), и продолжать учение в вашей Ялтинской гимназии. Я тогда рекомендую тебе Сама (ты его, конечно, помнишь, его и его талант, а он тебя крепко помнит). Он чудесный юноша, ПРИГРЕЙ ЕГО!! Я ему это обещал.
Твой В.С".
В.В. Стасов - Д.Г. Гинцбургу
"10.9.1904
...А каков наш любезный Горький? Как он устроил, быстро и энергично, судьбу обоих наших 16-летних художников!! Очень сожалею, что Вы до сих пор не знакомы с ним. Он великий писатель, но еще более великая душа!!."
А вот письмо известного врача барона Стюарта, друга Шаляпина и Горького, написанное 2.9.1904 года:
"Дорогой Самуил Яковлевич!
Пожалуйста, не думайте, что я забыл свое обещание написать Вам о приезде из Финляндии Алексея Максимовича Пешкова. Я нисколько не забыл, но мне Алексей Максимович в день своего приезда сказал, что он сам уже оповестил Вас и просил заехать к нему в определенный день... В настоящее время Алексей Максимович, равно как и Федор Иванович уехали в Москву. О сроках их возвращения ничего сказать не могу. Могу Вам в довершение сообщить, что перед отъездом Алексей Максимович и Федор Иванович говорили мне с восторгом о том впечатлении, какое Вы на них произвели, и выражали живейшую готовность устроить Вашу дальнейшую судьбу. Я вполне искренне присоединяюсь к их мнению о Вас и остаюсь весь Ваш барон В. Стюарт.
Пожалуйста, передайте мой искренний привет Вашему товарищу - скульптору, которого фамилии я, к сожалению, не знаю"20.
В том же месяце семья Маршаков получила из Ялты три телеграммы:
"21.9.1904, 11 ч. 47 м. ПОПОЛУНОЧИ ПЕТЕРБУРГ МОСКОВСКОЕ ШОССЕ 30 МАРШАКУ ВЫ ПРИНЯТЫ ГИМНАЗИЮ ПОДРОБНО ПИШУ
Пешков21.
21.9.1904 ПЕТЕРБУРГ МОСКОВСКОЕ ШОССЕ 30 МАРШАКУ СЫН ПРИНЯТ ПЯТЫЙ КЛАСС ЯЛТИНСКОЙ ГИМНАЗИИ
Директор Готлиб.22
30.9.1904, 3 ч. 45 м, ПОПОЛУДНИ. ЗАБАЛКАНСКИЙ 114 КВ. 2 САМУИЛУ МАРШАКУ ВЫЕЗЖАЙТЕ ОСТАНОВИТЕСЬ ЯЛТЕ УГОЛ МОРСКОЙ И АУТСКОЙ ДАЧА ШИРЯЕВА СПРОСИТЕ КАТЕРИНУ ПАВЛОВНУ ПЕШКОВУ МОЮ ЖЕНУ
Пешков"23.
Одно из последних петербургских впечатлений Маршака перед отъездом в Ялту - площадь перед Николаевским (ныне Московским) вокзалом, переполненная людьми, которые провожают солдат на японскую войну. Оно отразилось в стихотворении "Начало века"24 и его вариантах.
"Был детства моего конец
Столетия началом.
На площадь взял меня отец.
Мы ждем перед вокзалом...
...Шумит-бурлит людской поток
На площади вокзальной.
Солдат увозят на Восток
И говорят - на Дальний...
...Вдруг барабан издалека
Сухую дробь рассыпал.
И узелок у старика
Из рук дрожащих выпал.
И, заглушая плач детей,
Раздался у вокзала
Припев солдатский "Соловей"
И посвист разудалый...
...На свете песни нет мертвей,
Припева нет казенней,
Чем этот бравый "Соловей"
В солдатском эшелоне...
...И хлынул вслед поток живой
Наперекор преградам,
Как ни вертел городовой
Конем широкозадым..."
А в другом стихотворении Маршака отразилось первое впечатление от Ялты25. Поездом он проехал из Петербурга в Севастополь, а оттуда до Ялты добрался на пароходе.
Маршак перешел на "второй" курс своего "университета", на котором главными его руководителями стали Алексей Максимович и Екатерина Павловна Пешковы.
Примечания
2. Том 6, стр. 151, 153, 158. ↑
3. Из черновых вариантов стихотворения "Владимир Стасов", т. 5, стр. 57. ↑
8. Р.А. Витензон, М.И. Писарев (1844-1905). Диссертация. Ленинградский государственный институт театра музыки и кинематографии, Л. 1971. ↑
9. Гигантскими шагами (франц.). ↑
10. Газета "Неделя", М., 1974, № 3 (723), 14-20 января, стр. 22. ↑
11. Балериной Идой Рубинштейн. ↑
13. В это время тяжело болел умерший вскоре В.В. Стасов. ↑
16. Воспоминания, стр. 20-25. ↑
17. Шаляпин. (Прим. С. Маршака.) ↑
18. Алекс. Конст. Глазунов. (Прим. С. Маршака.) ↑
19. Имеется в виду С.Я.Маршак и скульптор Герцель Рувимович Герцовский, см. стр. 380. ↑