Михайлов Н.А. Мастер. Записки о творчестве
С.Я. Маршака. М., "Знание", 1979. С. 5-50.
Н. Михайлов
Ранняя весна.
Зелень кругом изумрудная, свежая; пыль еще не успела ее тронуть. Крошечные листочки на белых березах так блестят, словно рука невидимого живописца покрыла их лаком. На ветках сирени заметны темные завязи цветов. Ближний косогор сплошь усеян желтяками. Небо как промытое - безоблачное, синее. Без умолку заливаются зяблики.
В ту весну мы встретились с Самуилом Яковлевичем на даче, в Мамонтовке под Москвой. Вышли на нагретый солнцем пригорок. Отсюда была видна узенькая, извилистая, одетая в невысокий кустарник речка Уча. На другом ее берегу тянулись сизые подмосковные дали, расчерченные линиями высоковольтных передач.
Маршак приехал в отличном настроении. Все его радовало: и яркий весенний день, и первая зелень, и уцелевший в тени под старой сосной крошечный сугробик потемневшего ноздреватого снега.
- Давайте читать стихи о весне, - предложил Самуил Яковлевич и оглядел всех задорным взглядом.
Он снял старую серую шляпу с помятыми полями, поправил воротничок белой рубашки и глуховатым голосом начал читать Пушкина, Фета, Тютчева, Баратынского - все наизусть. Был он тогда, как говорится, в возрасте, но весь светился восторгом - в нем господствовало то ощущение весны, радости жизни, какое свойственно молодому человеку, полному оптимизма и надежд.
О поэтах, поэзии Маршак мог говорить часами. В такие моменты его охватывало волнение, и от этого он начинал гулко и долго кашлять, задыхался, но как только приступ освобождал его из плена, он продолжал свои рассуждения. Это было в 1948 году.
Однажды летним днем выехали мы на автомашинах в Ясную Поляну. С нами был Николай Павлович Пузин - внучатый племянник Фета, прекрасный знаток Ясной Поляны, страстный почитатель Л.Н. Толстого - и внучка великого писателя Софья Львовна. Стали припоминать историю Ясной Поляны.
Дважды - в 1914 и 1916 годах - Софья Андреевна Толстая обращалась с письмами на высочайшее имя, в которых просила сохранить для русского народа Ясную Поляну. На одном из писем Николай II наложил резолюцию: "Нахожу покупку имения гр. Толстых государством недопустимой".
После смерти С.Я. Маршака его сын, И.С. Mapшак, нашел в архивах стихи, посвященные этому событию. Высмеивая невежественное отношение правящих кругов к Л. Толстому, поэт писал:
Нам литература
Без того расходец.
Строгая цензура,
Дорогой народец.
- Возможно, что для вас будет интересен и такой исторический факт, - с обычной для него деликатностью вставляет Николай Павлович. - В "Ежедневнике", который, как известно, вела Софья Андреевна, есть запись о том, что 5 марта 1917 года в Ясную Поляну пришли рабочие. Они пели, говорили речи - все о свободе, уточняет в записи Софья Андреевна. Ей тоже пришлось выступить, как бы в ответ, и она сказала краткую речь о заветах Льва Николаевича. По снегу рабочие дошли до могилы Толстого в "Заказнике". Здесь пели "Вечную память". На флаге, который несли рабочие, была надпись: "Вечная память великому борцу за свободу".
Документы говорят, что участниками этой демонстрации были рабочие расположенного неподалеку Красногорского завода. Факт этот необычайно знаменателен. Он убедительно свидетельствует о том, как рабочие ценили величайшего писателя.
В 1918 году Советское государство оказало Ясной Поляне полную поддержку. А в следующем году Софью Андреевну посетил Михаил Иванович Калинин.
- На семью Толстых, - грассируя и улыбаясь, рассказывал Николай Павлович, - это произвело огромное впечатление. В июне 1921 года был издан декрет, которым Ясная Поляна объявлялась народным достоянием.
Вернусь к поездке.
Самуил Яковлевич вспоминает свое первое знакомство с Ясной Поляной.
У В.В. Стасова сохранилось несколько снимков, на которых вместе с ним сфотографирован Маршак. Владимир Васильевич ценил талант своего любимца и всячески помогал ему. Отправившись однажды в Ясную Поляну, он захватил с собой фотоснимки. Показывая их Л.Н. Толстому, Стасов сказал: "Лев Николаевич, благословите этого мальчика. Я в него верю, это моя надежда". Снимок Толстому понравился, но почему-то он заметил: "Не верю я в этих вундеркиндов".
- Узнав об этом, - рассказывал Маршак, - я долго обижался на Толстого. Теперь мне самому смешно, как долго я обижался.
Потом Маршак заговорил о поэзии.
- Я думаю, что наша молодежь не оценивает в полной мере Некрасова. Выучить наизусть его стихи про мужичка с ноготок или отрывок из поэмы "Кому на Руси жить хорошо" не значит понять, представить себе место Некрасова в литературе, его роль в истории народа, развитии общества. Напомню такой исторический факт. На похоронах Некрасова выступил Достоевский. Имя Некрасова он назвал рядом с именами Пушкина и Лермонтова. И в этот момент закричали молодые голоса: "Нет, выше!" Понятно, что такое восприятие характерно для той конкретной исторической обстановки, отражало борьбу, которая кипела вокруг имени Некрасова, истинное народное признание поэта. Учитель-словесник должен помочь ученикам воссоздать атмосферу того времени. И имя Некрасова обретет плоть и кровь, он и сегодня заговорит в классе, как живой.
Мы остановились на ночлег в Ясной Поляне, о чем любезно позаботился Николай Павлович. Был и самовар, и горячий вареный картофель, обжигающий рот. Но самое главное - был духовный пир.
Я вспоминаю, что, когда собиралась хорошая компания, внимательные собеседники, Маршак становился искрометным, удивительно ярким рассказчиком. И даже во время болезни он оставался таким. Это была клокочущая, творческая натура. Заговорили о стихах Фета. Он жил в тех же краях - на хуторе Степановка в Мценском уезде, в Ртищевской Воробьевке Щигровского уезда, и дружил с Толстыми. Похоронили его в селе Клейменове, в двадцати пяти верстах от Орла. Николай Павлович с горечью поведал о том, что склеп, где похоронен поэт, разрушается, требует ремонта.
Маршак стал читать стихи. С восторгом читал Самуил Яковлевич нежную лирику Фета:
Две капли брызнули в стекло,
От лип душистым медом тянет,
И что-то к саду подошло,
По свежим листьям барабанит.
- Вы чувствуете, какая здесь острота, свежесть восприятия природы, как нежно воспевает поэт весну!
И вдруг неожиданно резкий, иной поворот суждения:
- Язык Фета - это не язык народа. Он отсекает из своих стихов все, что считает житейским, грубым. Его мир, его стихия - нежность, любовь и, конечно, природа, ведь Фет так и называл себя - природы праздный соглядатай... Мы можем прекрасно объяснять ученикам истинный демократизм поэзии народной, сопоставляя ее с поэзией замкнутой, избегающей вторжения в реальную жизнь людей. Сравните, пожалуйста, такие строки:
Добрый папаша! К чему в обаянии
Умного Ваню держать?
Вы мне позвольте при лунном сиянии
Правду ему показать...
...Прямо дороженька: насыпи узкие.
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то все косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
И другие строки:
И, серебром облиты лунным,
Деревья мимо нас летят,
Под нами с грохотом чугунным
Мосты мгновенные гремят.
И как цветы волшебной сказки,
Полны сердечного огня,
Твои агатовые глазки
С улыбкой радости и ласки
Порою смотрят на меня.
Последние стихи, - комментирует Маршак, - написаны Фетом.
Так убедительно, без назидания показал Маршак гражданственность поэзии Некрасова - подлинного выразителя дум, жизни народа, и далекую от этой жизни поэзию Фета. Было ясно, какой водораздел лежит между поэзией Некрасова и поэзией Фета, и эта очевидность особенно ощутима именно в таком сопоставлении.
Этой лекцией, экспромтом прочитанной нам, Маршак как бы подтверждал, что литература для него - воздух, без которого он не может жить.
Утром следующего дня возникла тема И.С. Тургенева. Перед поездкой в Ясную Поляну нам удалось побывать в Спасском-Лутовинове, где жил великий писатель. Николай Петрович хорошо знает эти края. Для него истинное счастье провести свой отпуск в тургеневских местах, полюбоваться на Бежин луг, посидеть под дубом, сохранившимся с тех, тургеневских времен.
- Лев Толстой ценил Тургенева, его изумительный язык, - говорил Маршак. - Лев Толстой писал уже стареющему, больному Тургеневу: в вас, как в бутылке, самое лучшее еще осталось. Это, по-моему, надо понимать так: Иван Сергеевич, как часто бывает с крупными писателями, духовно оставался молодым. Яркое восприятие жизни у него не менялось с годами, хотя в письмах иногда и жаловался он на свои болезни. А вообще-то Тургенев оказывал глубокое влияние на литературный процесс, под воздействием его таланта формировались в Европе крупные писатели.
Маршак жил интересами литературы. Вспоминается такой эпизод. В среде литераторов и учителей - это было накануне войны - основательно раскритиковали хрестоматию для школьников "Родная речь".
- Черт знает что такое! - бушевал Маршак, листая страницы книги. - Вместо сахара мы подсовываем детям сахарин, сбываем какой-то залежалый товарец. Таким способом мы навсегда отобьем у детей охоту читать художественную литературу.
- Вы, так сказать, правильно возмущаетесь, - говорил присутствовавший при разговоре Александр Александрович Фадеев, прибавляя свое любимое "так сказать". - Будет еще лучше, - продолжал он, - если вы делом поможете исправить эту нашу, так сказать, общую беду.
Александр Александрович убедил Маршака, и тот со свойственным ему рвением взялся за составление хрестоматии. Он встречался с литераторами, звонил К. Чуковскому, А. Твардовскому, Л. Кассилю, А. Барто, листал сотни страниц сборников, намечал десятки вариантов одной темы. Это был большой, азартный труд, жаль, что война помешала довести работу до конца.
Вспоминается также, как однажды в Центральном Комитете комсомола мы обсуждали дела будущего пионерского лета. В ходе бесед появилась идея: составить и опубликовать в качестве рекомендаций списки художественной литературы для чтения. От общей идеи пошли дальше; списки решили составить с учетом возраста учащихся, то есть для первых - четвертых, пятых - седьмых классов; условились и о том, что списки не должны быть громоздкими, должны быть посильными для среднего читателя.
Маршак занимался списками так, словно и он был комсомольцем. Он беспокоился, не забыли ли мы такую то книжку, не стоит ли в списках указывать год издания и название издательства, чтобы легче было искать книгу, не включаем ли мы такую книгу, которую трудно будет найти, и т. д. и т. п.
Когда работа была завершена, списки опубликовали. По прошествии нескольких лет мне приходилось видеть эти списки и в школах, и в пионерских лагерях, и в семьях - они сослужили добрую службу.
Все, что касалось литературы для детей, вызывало у Маршака огромный интерес, и этому делу он отдавал себя целиком. Здесь для него не существовало маленьких вопросов - ко всему он относился с глубочайшим вниманием, в каждое дело, как говорят, вкладывал душу.
Начало рабочего дня, звонит телефон. Голос Самуила Яковлевича:
- Не посмотрите ли вы свежий номер "Мурзилки"? Разве можно так печатать журнал для детей?! Ведь это мазня, способная только оттолкнуть ребенка: краски слились, зеленый цвет стал синим. Голубчик, помогите.
В другой раз:
- Пожалуйста, обратите внимание - вот как надо писать для детей. Сейчас я вам прочту стихи, написанные поэтессой Артюховой:
Сан-Франциско далеко,
Если ехать низко.
Если ехать высоко,
Сан-Франциско близко.
- Заметили, как это написано - кратко, просто, выразительно!
Или:
- Нет, если мы будем так небрежно писать, то хороший вкус у детей не выработаем. Можно сказать - кровь с молоком, но нельзя сказать - молоко с кровью. Будет грубо, нелепо, неверно. Между тем автор пишет по такому правилу, а его печатают. Где же редактор?
Много воды утекло с тех пор, когда мы часто и подолгу беседовали с Маршаком. Вновь обдумывая эти беседы, еще острей чувствуешь все значение литературы в воспитании и образовании подрастающих поколений, роль школы, учителя в этом сложнейшем процессе, на всю жизнь определяющем отношение человека к книге. Конечно, нужны и сочинения и заучивания наизусть. Но все это должно быть подчинено главному - выработке глубокой любви к художественной литературе, особенно к ее высшим образцам. Школа не в coстоянии ознакомить учащихся со всем книжным богатством, накопленным человечеством. Самая лучшая программа не может вобрать в себя все духовные ценности. Где же выход? В том, чтобы учитель выработал у своих питомцев твердое убеждение - без книг жить невозможно, литературу надо читать в течение всей жизни.
Увидев однажды ночью на моем столе пачку газет, отложенных к просмотру, Самуил Яковлевич заметил:
- Мне кажется, что каждый из нас должен завершать день чтением Пушкина, Лермонтова, Льва Толстого, Чехова. В некоторых цехах на вредных работах полагается давать молоко. Для нас художественная литература, как молоко во вредном цехе, - способ бороться против газетных штампов, против вульгаризации языка.
Тема литературного языка, воспитания у будущих поколений хорошего вкуса, умения отличать литературу от псевдолитературы была одной из боевых для Маршака.
- Мы не можем формировать вкус детей на произведениях, подобных повестям Лидии Чарской, - сердито говорил Самуил Яковлевич. - Мы должны создать свою, новую литературу высоких чувств и больших мыслей, по-настоящему художественную. Слово - строительный материал литературы.
- Впечатление такое, - говорил он о произведении одного литератора, - что на страницах его книги много слов-безработных. Так писать нельзя, произведение становится водянистым. Фраза должна быть крепкой, мускулистой.
Вновь возмущался:
- Автор не понимает, что в его словаре множество штампов. Некоторые слова, словно стертая монета, - не различишь, где орел, где решка. Писатель должен быть краснодеревцем. Его дело - отбирать материал самый добротный, чтобы он служил много лет.
Маршак мечтал о журнале для учителей-словесников, который помогал бы так вести преподавание, чтобы уроки литературы целиком поглощали внимание учащихся, чтобы дети уносили из школы глубокое понимание литературы как выразителя народной жизни, чувство любви к лучшим образцам литературного творчества.
- Самуил Яковлевич, - сказал я, - вы хорошо рассуждаете о литературе, литературном языке. Но, в шутку сказать, пока вы вроде акына - вас слышат только те, перед кем вы поете. А может быть, надо, чтобы вы собрали аудиторию многочисленную?
Александр Александрович Фадеев поддержал это предложение.
- Я об этом уже думаю, - выслушав, ответил Маршак.
16 июня 1962 года он подарил мне свою новую книгу "Воспитание словом". В ней Самуил Яковлевич собрал и систематизировал статьи, заметки, воспоминания.
Книга открывалась статьей о произведениях, которые Маршак бесконечно любил и знал наизусть. Статья называлась "Заметки о сказках Пушкина". (Статья помещена в конце этой книги.)
Незачем пересказывать книгу Маршака, к тому же это и невозможно. Читать ее - значит погружаться в удивительный мир художественного творчества и открывать для себя нечто новое. В 30-х годах Самуил Яковлевич жил в Ленинграде, где он создал книжную редакцию. Маршак участвовал также в работе детских журналов "Еж" и "Чиж". Meтод работы журнальных коллективов был очень интересным: дискуссии, экскурсы "в литературу", чтение стихов любимых поэтов, ночные прогулки по Ленинграду - опять-таки ради рассуждений о литературе, литературном творчестве.
Вспоминая в Москве ленинградский период, Маршак говорил:
- По-моему, редколлегии детских журналов - в данном случае речь идет о них - не должны формироваться по принципу представительства. Прежде всего в них должны быть те, кто любит и знает литературу, умеет выдумывать, предлагать, творить.
Мысль его сводилась к тому, что редколлегия - это не группа лиц, время от времени собирающихся на заседания, а живой творческий коллектив, где рождаются замыслы, планы, идет работа над рукописью.
- У журнала должен быть свой адрес, он не может обращаться на деревню дедушке. Надо ясно представлять себе своих читателей, их вкусы, запросы, строить работу так, чтобы читатель шел за журналом. Худо, если журнал, приспосабливаясь к малоподготовленному читателю, идет у него на поводу. В детских журналах нельзя сюсюкать. С детьми надо говорить серьезно, фальшь они улавливают моментально.
Сформулировав тезис "большая литература для маленьких", Маршак понимал, что один человек, даже талантливый, не в состоянии создать новую по духу, по всем устремлениям литературу.
Маршака можно назвать отцом, наставником многих писателей, поэтов. Он щедро делился с ними своими знаниями, опытом, мастерством.
- В детские годы мне выпало огромное счастье, - рассказывал Самуил Яковлевич, - меня увидел Владимир Васильевич Стасов. Кому был нужен мальчишка из захудалого городка, больной и тщедушный? Но Стасов дал мне поддержку материальную и духовную. Он перевел меня в петербургскую гимназию. У него я встретил прекрасных людей, цвет русской культуры - Шаляпина, Репина, Глазунова. Владимир Васильевич показал меня Алексею Максимовичу.
Самуил Яковлевич любил рассказывать о первой встрече со знаменитым критиком:
- Я вошел в комнату и увидел, как мне показалось, старика огромного роста, с длинной бородой, одетого в русскую рубаху, подпоясанную мягким поясом. Владимир Васильевич взглянул на меня равнодушно, предложил сесть. Я стал читать стихи. Стасов слушал молча, полузакрыв глаза; мне показалось, что стихи не произвели на него впечатления. Но в какой-то момент он вдруг оживился, радостно улыбнулся. Когда чтение кончилось, он обнял меня. Я был растроган до слез.
...Это было в 1904 году. Однажды к Стасову приехали И. Репин, Ф. Шаляпин, М. Горький. Накануне Владимир Васильевич попросил Маршака написать в честь гостей шуточные стихи. Маршак исполнил просьбу.
- Неожиданно Стасов узнал, что приедет и Глазунов, - рассказывал Самуил Яковлевич. - Как же быть? Ведь нельзя обойти приветствием одного из гостей, Стасов не мог этого допустить. "Сам, - сказал он мне, - надо дополнить текст". Вот эта шуточная былина-приветствие в том виде, как читал ее Маршак гостям.
Трем гостям со четвертыим
Как в большом селе - славном Парголове.
В той ли деревне Старожиловке
У старого боярина Володимира
Растворились ворота тесовые
Перед гостями перед великими...
Гой вы, гости, гости славные,
Мы давно о вас вести слышали!
То не бор шумит и не гром гремит
В бурю грозную, в полночь темную.
Это голос Федора Великого -
Славного богатыря Ивановича.
Горы с трепетом содрогаются.
Темны лесушки приклоняются,
И что есть людей, все мертвы лежат,
Так запой же нам мощным голосом,
Загреми, как гром, - мы послушаем,
Задрожим, как лист в бурю по ветру,
Припадем к земле и поклонимся
Первому богатырю - Илье Репину,
Еще второму Максиму Горькому.
Третьему богатырю - Федору Великому,
Слава!
Уж кончали мы песню звонкую,
Песню звонкую - богатырскую,
Увидали: пыль будто столб летит,
Быстрый конь бежит, и земля дрожит, -
Это мчится он с гулким топотом,
Это брат меньшой, богатырь большой
Александр свет Константинович!
Слава!
Удивительно, какой обширной была переписка восьмидесятилетнего Стасова с юным Маршаком. Самуила Яковлевича поражало то, что ему, гимназисту, Стасов писал о больших проблемах. В начале века, когда буржуазные писаки поносили М. Горького, отрицали его талант, Стасов со свойственным ему темпераментом выступил в защиту пролетарского писателя. Об этом он сообщал Маршаку в одном из писем. "А когда я указывал, что он настоящий Байрон наших последних годов, то только мне и раздалось в ответ, что хохот и визг. А правду-то сказал все-таки я".
- Стасов меня учил отношению к жизни, литературе, творческому труду, - вспоминал Самуил Яковлевич. - Однажды он прислал мне письмо, словно напутствие или завещание, это было летом девятьсот второго года. Владимир Васильевич хотел, чтобы я искал в жизни правду. Риторика не нужна, фейерверки тоже не нужны. Избегать надо и праздных слов и праздных картин. И еще важно, писал Стасов, чтобы в случае успеха не сойти с хорошей дороги, не поддаться соблазну, мишуре.
Слова учителя глубоко запали в душу ученика. Мне приходилось слышать, как, беседуя с литературной молодежью, Маршак предостерегал ее от поспешности, советовал трезво оценивать первые успехи, бережно обращаться со словом.
Стасов оставил глубокий след в сознании Маршака. Чуть ли не с детских лет он начал усваивать простую и великую истину - надо жить для людей, в поисках счастья для них можно обрести и свое личное счастье, свою судьбу.
Опыт Стасова учил Маршака и тому, что подлинное служение литературе, искусству требует от человека полной и безоговорочной отдачи.
Большая литература для маленьких.
Не одно поколение советских людей читало замечательные произведения Бориса Житкова. А ведь открыл его в бытность свою в Ленинграде С.Я. Маршак. В 20-х годах читатели уже знали такие его произведения, как "Река в упряжке" - про Волховстрой, "Морские истории", "Паровозы", "Про слона". Самуил Яковлевич убедил М.М. Пришвина написать "Рассказы егеря Михал Михалыча". Наверно, мало кто знает, что Н.С. Тихонов, отложив работу над стихами, в те годы писал книги для детей "Военные кони", "От моря до моря", "Вамбери".
Маршак считал, что для глубокой разработки проблем детской литературы, надо серьезно заняться историей ее развития, проанализировать творчество многих писателей.
Как и всегда увлекаясь, Самуил Яковлевич начинал говорить с особенным азартом - и тогда, казалось бы, будничные явления жизни приобретали романтическую окраску, приобретали силу и значимость.
Вот очередной рассказ из бездонной кладовой Маршака.
В 1924 году в Ленинграде было создано издательство "Радуга". Одним из его учредителей и главным редактором стал Лев Моисеевич Клячко; в свое время он работал постоянным редактором петербургской газеты "Северная пчела".
К работе издательства, вспоминал Самуил Яковлевич, удалось привлечь Н. Асеева, В. Бианки, Б. Житкова, В. Инбер, К. Чуковского.
Сформировался и крепкий коллектив художников во главе с В. Лебедевым. Сотрудничали здесь такие мастера, как В. Конашевич, Б. Кустодиев, Н. Кочергин, К. Петров-Водкин, С. Чехонин.
Я нередко заставал у Маршака В. Лебедева, они очень дружно работали долгие годы. Вместе с Маршаком В. Лебедев бывал и в Центральном Комитете комсомола; немногословный, невысокий, он показывал свои рисунки и сам как бы втайне любовался ими и смотрел на листы из-под очков добрыми прищуренными глазами.
А ведь первую книгу "Цирк", которую хорошо знают маленькие читатели, С. Маршак и В. Лебедев создали еще в 1925 году - более чем полвека назад! В те же годы "Радуга" выпустила и такие книги, как "Чудеса" с рисунками Б. Кустодиева, "Загадки" оформлял К. Петров-Водкин, "Пожар" В. Конашевич, "Книжка про книжки" С. Чехонин. Об уровне этих и других изданий можно судить и по тому, что в 1925 году на Всемирной декоративно-художественной выставке в Париже "Радуга" получила почетную медаль.
Теперь советские детские книги имеют огромную коллекцию почетных наград - медалей, дипломов, грамот самых высоких достоинств.
Впрочем, роль Маршака как собирателя сил детской литературы известна. Еще раз хочется сказать, что тема становления советской детской литературы заслуживает особого исследования с точки зрения изучения опыта, путей ее развития.
Энтузиасты создания советской детской литературы были озабочены и тем, чтобы появлялись книги познавательные, знакомящие юное поколение с социалистическим переустройством страны. К таким произведениям относятся "Рассказ о великом плане" М. Ильина, "Про эту книгу" Б. Житкова, "Фабрика точности" Меркурьевой.
В 1930 году М. Ильин - брат Маршака - в соавторстве с Е. Сегал начал работать над повестью о том, как появился человек, как он овладел железом и огнем, как добивался власти над природой, как познавал и перестраивал мир. Идею такой книги подсказал А.М. Горький, он же посоветовал, с чего начать книгу.
"Представьте себе бесконечное пространство, - говорил Алексей Максимович. - Где-то в глубине гигантской туманности загорается Солнце. От него отделяются планеты. На одной маленькой планетке материя оживает, начинает сознавать себя. Появляется человек".
Первая книга была издана в 1940 году. В ней речь шла о первобытном человеке. Во второй книге предполагалось рассказать историю человека и человеческой мысли от древности до начала современной науки, до микроскопа и телескопа.
В Детгизе замыслы М. Ильина вызвали дискуссию. Нельзя считать, что дискуссия не имела под собой почвы. Действительно, как осилить огромный материал? Удастся ли сложные и трудные проблемы изложить так, чтобы они были понятны юному читателю?
Выслушав соображения Ильина, я решил поговорить с Маршаком.
- Я знаю об этой идее. Здесь есть риск, - рассуждал Самуил Яковлевич. - Нельзя утверждать, что они сразу построят такой корабль, который пойдет в большое плавание и выдержит бури. Но, - озорно улыбнулся Маршак, - без права на риск мы многого, наверное, не узнали бы и до сих пор.
Авторы взялись за свой тяжелый труд. Сколько раз им пришлось перекраивать главы, сколько исписанных страниц летело в корзину, знают только они. Готовую рукопись авторы читали в ЦК комсомола. Можно было только удивляться их терпению и упорству. Конечно, были поправки, замечания по некоторым страницам, но главное было сделано. Маршак, слушая дискуссию, избегал крайних положительных оценок. Он считал, что в создании образцов познавательной литературы многое еще не открыто, что этот жанр очень важен, если учитывать приближение эпохи научно-технического прогресса.
В конце 1946 года вторая-третья книга "Как человек стал великаном" вышла из печати. Авторы посвятили ее Алексею Максимовичу Горькому.
"Мы покидаем нашего героя на середине пути", - писали М. Ильин и Е. Сегал в заключение. И далее:
"Из тысячи нитей выткало время повесть о человеке. У каждой нити свой цвет. Каждый народ вплетал свою прихотливую линию в общий узор мировой культуры. А все вместе составило многоцветную ткань.
Мы прерываем наш рассказ. Ткань не снята со станка, не закончена. Неустанно творит природа, и бесконечен труд человека.
Мы надеемся еще вернуться к нашему герою, чтобы вместе с ним пройти через века к великому рубежу социалистической революции, чтобы увидеть великана за работой перестройки мира".
М. Ильин и Е. Сегал хотели довести повествование до нашего времени, заглянуть в будущее. К великому сожалению, этого не произошло. М. Ильин безвременно скончался. Памятью о нем остались эти книги - плод десятилетней работы.
Занимаясь вопросами пропаганды науки среди учащихся, работники ЦК комсомола решили проводить Ломоносовские чтения. Замысел был таков. Выдающиеся ученые страны ежегодно будут проводить для учащихся цикл лекций по наиболее актуальным проблемам современной науки, связывая их с творческим наследием "первого русского университета", как был назван М.В. Ломоносов.
Чтения состоялись. Честь их открытия ЦК ВЛКСМ предоставил тогдашнему президенту Академии наук СССР Сергею Ивановичу Вавилову. Ученый с мировым именем, первый председатель Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний, он с большой ответственностью подошел к выполнению поручения. Сергей Иванович составил полный текст лекции, рассчитанной примерно на полтора часа, и привез рукопись в ЦК комсомола.
- Давайте почитаем вместе, чтобы удачней найти подход к юношеской аудитории, - сказал он.
Подход Вавилова оказался точным. Лекция прошла с большим успехом. Текст ее после прочтения в Центральном лектории напечатали в журнале "Коммунист". Так было положено начало циклу. Прочитанные лекции выпускались в издательстве "Молодая гвардия" отдельными брошюрами и отправлялись на места.
В организации Ломоносовских чтений решающее слово принадлежало С.И. Вавилову. Внес лепту и Mapшак: он рассказал нам о том, как в Англии проводили Фарадеевские чтения, и этот опыт пригодился.
Мы мечтали о том, чтобы для Ломоносовских чтений готовились специальные выставки, снимались кинофильмы, составлялись рекомендательные списки литературы. К сожалению, такую программу полностью выполнить не удалось.
"Что читаете?" - без такого вопроса, пожалуй, не обходилась ни одна наша беседа. Маршак следил за современной советской литературой, читал зарубежных поэтов и писателей и обязательно возвращался к отечественной и мировой классике.
Сколько книг может прочесть человек за свою жизнь? Однажды по телевидению шла передача "Учение с увлечением", из которой следовало, что прочтение примерно двухсот книг способно сделать человека культурным. Правилен ли такой подход, особенно для молодежи? Опыт говорит о том, что читать надо всю жизнь. Окончание любого учебного заведения, безусловно, не может освободить человека от систематического чтения книг. Стоит ли определять, сколько книг нужно прочесть? Пусть молодой человек вырабатывает в себе неистребимую потребность читать, следить за литературой, интересоваться периодикой. О какой интеллектуальной, духовной жизни может идти речь, если не держать в руках книгу?
Вернусь к нашей очередной беседе с Самуилом Яковлевичем.
Тогда мне посчастливилось приобрести у букинистов четырехтомное собрание сочинений В. Белинского. Перечитывая работы великого революционного демократа, гениального литературного критика и философа, я приходил к выводу о том, сколь неинтересно, схематично изучали мы наследие В. Белинского не только в школе, но и в вечернем рабочем университете, где я учился без отрыва от работы на заводе. Раскрывая страницы работ гениального критика, я находил для себя новое, с необычайной полнотой и ясностью раскрывающее суть тех или других литературных явлений.
И вот, беседуя с Маршаком, я вслух прочел ему короткий отрывок:
"Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940-м году - стоящую во главе образованного мира, дающею законы и науке и искусству и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества..."
- Да, что там говорить, - восхищался Маршак, - это был удивительный человек. А как он оценил Пушкина? А какие замечательные годовые обзоры литературы он писал? Ведь в них всегда была оригинальная мысль, содержались принципиальные выводы.
Через несколько дней мне снова позвонил Маршак.
- Вы знаете, я все эти дни думал о Белинском. Дело вот в чем. Мы должны позаботиться о том, чтобы дети знали историю своей родины: без познания прошлого нельзя понять настоящее. К несчастью, говоря об этом с детьми, мы часто сползаем к схеме, ведем скучный рассказ, не интересный для детского восприятия. Как вы считаете, может быть, сделать попытку рассказать о прошлом пионерам и школьникам в занимательной стихотворной форме?
- Это будет очень хорошо. Мы с вами уже занимались поисками сюжетов. Если бы удалось написать о прошлом и настоящем, был бы замечательный подарок к майским праздникам, и мы были бы вам благодарны.
Не могу сказать, сколько прошло времени, но вот Самуил Яковлевич вновь приехал со своим видавшим виды портфелем и извлек из него рукопись в несколько страниц, перепечатанную на машинке, но с поправками твердым и отчетливым знакомым маршаковским почерком. Это была повесть в стихах "Быль-небылица" с подзаголовком "Разговор в парадном подъезде". И заголовок и подзаголовок удачно передавали содержание нового сочинения.
Пионеры шли по улице, вдруг хлынул весенний дождь. Ребятам пришлось спрятаться в подъезде. Потом
Вошли в подъезд два маляра,
Встряхнувшись, точно утки, -
Как будто кто-то из ведра
Их окатил для шутки.
Вошел старик, очки протер,
Запасся папиросой
И начал долгий разговор
С короткого вопроса:
Поэт в первых шести четверостишиях создает картину весеннего дождя, чтобы читатель воспринял предстоящую встречу пионеров и старика, как совершенно достоверную. Таким образом долгий их разговор оказывается вполне оправданным и логичным.
В чем же его содержание?
Об этом можно судить по вопросам и ответам повести.
Начинается с того, что старик выясняет у пионеров: чей это дом?
- Ничей, - ответил пионер,
Другой сказал: - СССР.
А третий: - Моссовета.
Старик подумал, покурил
И не спеша заговорил:
- Была владелицей его
До вашего рожденья
Аделаида Хитрово.
Спросили мальчики:- Чего?
Что это значит - "Хитрово"?
Какое учрежденье?
Старик объясняет - не учрежденье, а лицо!
Из дальнейшей беседы выясняется, что пионеры не знают таких слов, как "лакей", "камергер". У них вызывает полное недоумение выражение "Владимир на шее" - речь, оказывается, шла об ордене в царской России. Они не могут понять, как госпожа Хитрово одна жила в семиэтажном доме, и старик объясняет:
- Нет, наша барыня жила
Не здесь, а за границей.
Она полвека провела
В Париже или в Ницце,
А свой семиэтажный дом
Сдавать изволила внаем.
Этаж сенатор занимал.
Этаж - путейский генерал,
Два этажа - княгиня.
Еще повыше - мировой,
Полковник с матушкой-вдовой,
А у него над головой -
Фотограф в мезонине.
Для нас, людей, был черный ход,
А ход парадный - для господ.
Беднякам оставались только подвалы, а богачам принадлежали все богатства. Чаем торговал Перлов, конфетами - Ландрин, спичками - Лапшин. Купец Багров распоряжался заводами, баржами, пароходами. Когда он умер, дети продали и завод, и затон, и пароходы.
Пионеры возмущаются, возражают:
- Да что вы, дедушка! Завод
Нельзя продать на рынке.
Завод - не кресло, не комод,
Не шляпа, не ботинки!
Старик объясняет детям:
Все продавали господа:
Дома, леса, усадьбы,
Дороги, рельсы, поезда, -
Лишь выгодно продать бы!
Принадлежал иной завод
Какой-нибудь компании:
На Каме трудится народ,
А весь доход - в Германии.
Не знали мы, рабочий люд,
Кому копили средства.
Мы знали с детства только труд
И не видали детства.
Но времена меняются.
Старик рассказывает пионерам о своей жизни, о том, как круто все повернулось после Октября 1917 года.
Да, изменился белый свет
За столько зим и столько лет
Мы прожили недаром.
Хоть нелегко бывало нам,
Идем мы к новым временам
И не вернемся к старым!..
Прошибла старика слеза,
И словно каплей этой
Внезапно кончилась гроза,
И солнце хлынуло в глаза
Струей горячей света.
- Ну как? - закуривая папиросу, выжидающе спросил Маршак.
Чтение происходило накануне Первого мая, и мнение было единое - поэму надо опубликовать в праздничном номере "Комсомольской правды". Там она и появилась с небольшими сокращениями. Полностью произведение опубликовал журнал "Знамя" в номере пятом за 1947 год. В журнале эпиграфом к повести были взяты слова В.И. Ленина из его речи на Красной площади в день Первого мая 1919 года:
"Внуки наши, как диковинку, будут рассматривать документы и памятники эпохи капиталистического строя. С трудом смогут они представить себе, каким образом могла находиться в частных руках торговля предметами первой необходимости, как могли принадлежать фабрики и заводы отдельным лицам, как мог один человек эксплуатировать другого, как могли существовать люди, не занимавшиеся трудом".
Я так подробно говорю о повести "Быль-небылица", потому что в этом произведении отразились многие важнейшие черты творчества писателя.
Маршака, как это видно из всего его творчества, невозможно представить себе в стороне от политически острых тем. И в данном случае он не просто написал отклик-агитку, а создал законченное художественное произведение, которое не утратило своей актуальности.
В повести мы еще раз видим готовность и умение Маршака объяснять детям такие сложные явления, как борьба классов, поворотные события в истории государства и народа, победное шествие новой жизни. В этом произведении понятие о Родине получает конкретное выражение и на житейских примерах юные читатели получают зримое представление о великих исторических преобразованиях.
Отличительными чертами литературы для детей должны быть сюжетность, занимательность - скучную книжку ребенок сразу отложит в сторону.
В повести Маршак и стремится к такой занимательности. Вот начинается выяснение того, кому принадлежит дом, что означают слова, бывшие в употреблении в эпоху самодержавия. Даже при описании факта исчезновения в правописании твердого знака поэт использует остроумный сюжет.
Мне приходилось наблюдать, с каким неослабевающим интересом слушают мальчики и девочки "Быль-небылицу".
Маршак любил подчеркивать, особенно в беседах с молодыми литераторами, что не должно быть безадресной литературы. Писатель должен ясно видеть своего читателя. И стихи Маршака отличались простотой, доступностью, ясностью мысли. Его статья о читателе, включенная в эту книгу, своего рода кредо поэта. Из ее текста видно, как дорожил Маршак читателем, его мнением, как ему хотелось видеть читателя талантливого, умного.
И снова вспоминаются слова В. Белинского:
"В картинах поэта должна быть мысль, производимое ими впечатление должно действовать на ум читателя, должно давать то или другое направление его взгляду на известные стороны жизни".
Как-то мне попала в руки "Детская энциклопедия" в десяти томах, изданная в 1914 году И.Д. Сытиным. Книги были большого формата, напечатанные крупным и ясным шрифтом на хорошей бумаге, с множеством черно-белых иллюстраций и цветных вклеек. По тем временам издание выполнено на достаточно высоком уровне.
Энциклопедия строилась не по словнику, а по темам; авторы статей не указывались. В каждом томе было как бы несколько глав, например, таких: что окружает нас; великие люди и их творения; страны и народы; природа; вещество; сведения из истории; сведения из физиологии и т. д.
Добротные тома в сером переплете производили хорошее впечатление. Изучив находку, после советов с товарищами я направился в Центральный Комитет партии. "Детская энциклопедия" и здесь вызвала интерес. Предложение о подобном издании было поддержано.
Оказалось, что Маршак помнил сытинское издание.
- Если не ошибаюсь, - говорил он, - Иван Дмитриевич Сытин шел от зарубежных образцов. Он сумел приспособить их к русскому читателю, и предприятие оказалось успешным. Если удастся создать новый, советский образец, будет прекрасно.
Советское издание решено было строить также по статейному методу. Естественно, новое издание должно было полностью отвечать современному уровню науки в нашей стране. К составлению энциклопедии, работе над ней были привлечены самые лучшие силы. Детские писатели, в том числе С.Я. Маршак, работали над конспектом издания. По поручению издательства Маршак составил проект вступительной статьи к томам энциклопедии.
Нынешнее, третье, издание "Детской энциклопедии" вышло в двенадцати томах, тиражом 500 тысяч экземпляров. Оно заслужило общее признание и в нашей стране и за рубежом.
Очередной телефонный звонок:
- Мне сказали, что вчера вы были у Надежды Алексеевны. Видели ли вы у нее Чухновского? Вот кого надо заставить писать - у него могла бы получиться превосходная книга.
Надежда Алексеевна Пешкова - жена Максима, сына Алексея Максимовича. У нее постоянно бывал кто-нибудь из представителей художественной, научной интеллигенции. Она встречала гостей с искренним радушием и непосредственностью. В ее доме все чувствовали себя легко и непринужденно, господствовала дружеская атмосфера. Как правило, велись интересные, содержательные беседы.
Борис Григорьевич Чухновский - знаменитый полярный летчик. Худощавый, в форме пилота морской авиации, он всегда держался как бы в тени, не был словоохотлив, о своих приключениях в Арктике рассказывал скупо. Между тем запаса впечатлений у него хватило бы на несколько книг.
Маршаку не пришлось работать с рукописями Б. Чухновского. Но взятая им от А.М. Горького идея о привлечении к литературному делу бывалых людей дала свои плоды.
Громадное впечатление оказали на Маршака такие исторические события, как эпопея "Челюскина", подвиг отважных исследователей И. Папанина, П. Ширшова, Э. Кренкеля, Е. Федорова. Много лет спустя он возвращался к этим событиям, мечтал о том, чтобы появились новые увлекательные книги, написанные отважными людьми.
- Вовсе не обязательно писать за бывалого человека. Вообще говоря, существует множество способов создания книг, в этом меня убеждает конкретный опыт. Один человек прекрасный рассказчик. Надо записать его устную речь, потом продолжить работу с редактором. Другой нуждается в том, чтобы помочь ему отыскать занимательный сюжет. Третьему из обилия тем, какими он владеет, надо помочь избрать ту, которая и важна для читателя, и близка автору.
Так говорил Маршак, опираясь на свой опыт литератора, редактора, организатора, искателя новых сил для детской литературы.
Если составить перечень способов выискивания новых авторов Маршаком, создания им новых книг, то, пожалуй, такой перечень занял бы не одну страницу.
Часто случалось, что воздействие Маршака оказывалось непосредственным. Услышав от крупного физика-теоретика М.П. Бронштейна увлекательный рассказ об истории открытия гелия, Самуил Яковлевич убедил ученого взяться за создание книги. В результате появилась очень хорошая книга "Солнечное вещество" с предисловием Ландау.
Маршак был связан со всей советской литературой и оказал благотворное влияние на творчество поэтов и писателей.
Александра Твардовского мы называем сейчас великим поэтом, хотя, возможно, словосочетание "великий поэт" некоторым кажется непривычным, настораживает.
Маршак воздал должное Твардовскому еще много лет назад. Он искренне любил его, гордился им, радовался за его творчество. Однажды он сказал так:
- Я думаю, что сегодня Твардовский - самый крупный наш поэт. Поразительно, как он владеет стихом - рифмой, ритмом, размером, как тонко чувствует слово, как умеет находить точные сравнения.
По поводу поездки А. Твардовского в Сибирь на строительство Братской ГЭС он заметил:
- Твардовский не комнатный человек. Ему нужен простор, он должен видеть страну от края до края. Поехал в Сибирь - и подарил нам такую чудесную поэму, где вся страна, все в движении. И такие там современные люди - именно пятидесятых - шестидесятых годов. Твардовский - поэт крупных масштабов, он coздал большие полотна народной жизни. Вспомните его "Страну Муравию". Между этой поэмой и поэмой "Василий Теркин" - безусловная связь.
Еще Маршак рассуждал так:
- Поэт, прозаик должны быть взрослыми - сейчас я объясню свою мысль. Вам это, возможно, покажется странным, но взрослых поэтов не так-то много. Пушкин был безусловно взрослее Баратынского, Дельвига; Чехов взрослее, чем Бунин. Твардовский - взрослый, зрелый поэт, несравненно более взрослый и более зрелый, чем многие другие.
В 1947 году Центральный Комитет комсомола вместе с Союзом писателей решил созвать Всесоюзное совещание молодых поэтов, писателей, драматургов. В литературу входили новые силы. Непосредственные участники Великой Отечественной войны, молодые литераторы обладали бесценным запасом личных впечатлений. Надо было помочь им выплавить эти впечатления в художественных произведениях.
Самуил Яковлевич воспринял созыв совещания как родное дело.
- Хорошо, что участники совещания будут разделены на маленькие группы, - одобрил он. - Главное в работе писателя - его рукопись, его литературный труд. Мне кажется, что беда нашего Союза писателей именно в том, что недостает времени для работы над рукописью - читать, обсуждать, консультировать. Естественно, что такую работу должны прежде всего выполнять редколлегии журналов и редакции в издательствах. Но союз должен давать им пример, толкать их в этом направлении. Я не верю в то, что могут быть готовые рецепты, как надо писать стихи или прозу. Живое общение литераторов, товарищеские дискуссии совершенно необходимы, они сильнее любых пособий. Совещание молодых потому и полезно, что служит формой общения, помогает находить смену нам, старикам.
Маршак не щадил себя и не жалел времени для молодежи. Образно говоря, творческие семинары Маршака продолжались весь год. Многие писатели обязаны ему, мудрому наставнику, учителю.
Книги Самуила Яковлевича по проблемам литературы, посвященные разбору литературного творчества, полны тонких наблюдений, глубокого анализа. Мастерству А Твардовского он посвятил самостоятельную работу "Ради жизни на земле". Читатель не пожалеет, если прочтет здесь выписку из книги С. Маршака, тем более что эта книга стала библиографической редкостью.
"Мы часто ропщем на свою литературу. Подводя итоги месяца или года, мы неизменно требуем от нее чего-то большего и лучшего.
А между тем, внимательно оглядев русскую поэзию революционных лет с первых ее дней до нынешних, убеждаешься, что мы и одного дня не прожили без больших поэтов, чьими именами может быть отмечено время.
За последние три десятилетия четко определился поэтический путь нашего современника - Александра Твардовского. Его лирические стихи и поэмы - "Страна Муравия", "Василий Теркин", "Дом у дороги" - были событиями в литературе этих лет и не утратили с годами ни остроты, ни свежести".
Так начинается книга С. Маршака. Она написана по принципу "словам тесно, мыслям просторно".
Сразу принципиальная постановка вопроса о том, как богато наше время произведениями больших поэтов.
Сразу смелое утверждение об огромном таланте А. Твардовского. Время показало, насколько прав был С.Я. Маршак, когда писал, что годы не властны над величием и силой поэзии автора "Василия Теркина". Такое произведение, справедливо писал Маршак, могло родиться только в годы великого народного бедствия, обнажившего жизнь до самого ее основания. Сила поэмы в той предельной, как дыхание, простоте, с какой только и можно говорить в суровую пору о несокрушимой радости жизни, о любви.
Поэт написал о поэте. Поэтический талант Маршака, его дар исследователя литературы, его гордость за отечественную поэзию, его блестящее знание слова, его любовь к Твардовскому - все слилось воедино на страницах этой книги. Ее читаешь с глубоким интересом, поражаясь тому, как тонко анализирует Маршак поэтические строки, как часто он обращается к лучшим страницам отечественной поэзии, чтобы подтвердить свою мысль, помочь читателю, ввести его в прекрасный, благородный мир искусства.
Эту книгу я получил от Самуила Яковлевича в начале 1962 года в Индонезии, где занимал пост советского посла. В стране тропиков рассказ об Александре Твардовском был особенно дорог - ведь это был рассказ о родине, о Советской стране...
Великая Отечественная война застала Маршака в Москве. Его первые стихи на военную тему написаны 22 июня. Опубликованы 24 июня.
Под одним из первых военных плакатов были такие строки С.Я. Маршака:
Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.
Только истинный поэт в немногих словах мог выразить главную мысль - каждый должен выполнить свой нравственный, патриотический долг.
На протяжении всей войны против гитлеровцев Маршак писал стихи, пьесы, сценарии, выступал по радио, ездил в коллективы и в такое невероятно трудное время находил силы и время для переводов, подготовки новых книг.
Он познакомился с Кукрыниксами. С.Я. Маршак, М.В. Куприянов, П.Н. Крылов, Н.А. Соколов жили в доме № 14/16 по улице Чкалова. Встретившись с художниками, Самуил Яковлевич предложил попробовать объединить стихи и рисунок, для того чтобы агитация стала более активной. Так родилось их содружество. Помню, мастерская художников в то время приобрела военный вид. На стенах - вышедшие "Окна ТАСС". На полу, на столе - плакаты, находящиеся в производстве. Много фотографий фашистских главарей - Гитлера, Геббельса, Геринга - плакат должен быть правдивым. Кукрыниксы, сатирически перерабатывая образы своих персонажей, не допускали дешевого сочинительства.
Зимой 1976 года мы вновь просматривали работы военных лет на выставке в Доме ученых и поражались мастерству художников, их лаконизму, ясности, снайперской точности. Это и есть настоящее искусство плаката - ведь плакат должен укладываться в сознание зрителя мгновенно. Такому восприятию помогали и стихи Маршака. Он работал над ними упорно, добиваясь предельной четкости.
В поздний зимний час раздавался телефонный звонок. Сразу можно было узнать прерываемый частым кашлем сухой голос Маршака:
- Только что слушал по радио военную сводку. Хотите, прочту стихи?
Утром следующего дня стихи уже были напечатаны в "Правде".
Известно, что Маршак был необычайно требователен к своему литературному творчеству. Сочиняя четверостишие к плакату, он мог перечеркнуть десятки страниц.
Самуил Яковлевич внимательно прислушивался к замечаниям и предложениям. Но бывало и так, что он сердился и со всей решительностью отстаивал ту или другую поэтическую строчку. Это отнюдь не было проявлением нетерпимого отношения к иному мнению. Каждая строка была выношена, выстрадана поэтом, рождалась в муках. Именно поэтому она была дорога Маршаку, он верил в нее и отстаивал горячо и азартно:
- Поэт не флюгер, он не может поворачиваться по любому дуновению ветра. Литературная работа, может быть, самая тяжелая, и здесь нужна твердость, стойкость. Вы, голубчик, не обижайтесь, первую поправку я принимаю, спасибо, а со второй согласиться не могу, хотя подумаю, может быть, найду что-то лучшее.
В конце 1941 года Самуил Яковлевич написал сценарий "Юный Фриц". Он хотел в сатирической форме показать, как формировался фашизм в Германии. Сценарий был принят. Фильм ставил режиссер Г.М. Козинцев. Студия "Мосфильм" в то время была эвакуирована в Алма-Ату. Это затрудняло работу, много времени уходило на переписку, согласования и т. д.
Верный принципу быть требовательным к себе, Самуил Яковлевич и после того как сценарий был принят, продолжал над ним работать. Помню, как в один из вечеров он предложил мне обсудить с ним текст. Речь шла о том, чтобы внести в сцены обучения Фрица больше сарказма, опустить его похождения в Бельгии, а сцену, когда Фриц попадает в плен к советским солдатам, переработать.
Маршак настойчиво трудился над текстом, терпеливо ожидал приема в Комитете по делам кино. Скоро его стало охватывать раздражение. С одной стороны, стремление всячески улучшить сценарий, с другой - бесконечные откладывания встреч, ожидания, обещания.
Раздосадованный и обиженный, Самуил Яковлевич во время одного, опять безрезультатного, посещения Комитета по делам кино попросил у секретарши настольный перекидной календарь и написал на листке:
У вас, товарищ Большаков,
Не так уж много Маршаков.
Однажды воздушная тревога застала Самуила Яковлевича в Центральном Комитете комсомола на Маросейке (теперь это улица Богдана Хмельницкого).
- У вас есть убежище? - спросил Маршак.
- Конечно, есть, даже два: одно в подвале здания, другое в метро, на площади Дзержинского.
- Куда же вы пойдете?
- Не знаю, очень надоедают эти хождения, и работе они мешают. Некоторые из нас вообще никуда не ходят, а предпочитают продолжать работу.
- Тогда и я останусь с вами, - оживился Маршак.
- Нет уж, дорогой Самуил Яковлевич, за вас нам ответ держать. Придется идти в убежище - выбирайте, в какое?
Решили пойти в метро.
Картина была обычной. Приспособившись к воздушным тревогам, москвичи брали с собой постельные принадлежности, термосы, чайники, пищу. В вечернее и ночное время детей сразу укладывали спать или на топчанах, заботливо приготовленных комсомольцами, или в вагонах, а чаще всего на полу станции. Среди взрослых находились энтузиасты игры в шахматы. Окруженные болельщиками, они сражались, забыв о тревоге. Любители чтения выбирали места поудобней и погружались в книги, журналы, газеты.
В описываемую ночь тревога затянулась, сигнал отбоя прозвучал лишь под утро. Маршак, серый от бессонной ночи, с пухлым портфелем, шел, как мне казалось, еле переставляя ноги, опираясь на трость. В одном месте людей было особенно много. Самуил Яковлевич приосанился, выпрямился.
- Может быть, мне стихи почитать? Может быть, это ободрит людей?
Но в тот же момент движение ускорилось, потянулись люди со своей поклажей, со спящими детьми на руках. Читать стихи не пришлось, но меня вновь поразил Самуил Яковлевич своей неиссякаемой добротой, готовностью прийти на помощь.
У него был постоянный интерес к людям, к их жизни, делам. Мыслью о людях он начинал и заканчивал свой день.
- Голубчик, скажите вашим помощникам, пусть они предупреждают меня о всех интересных встречах в Центральном Комитете комсомола.
И вот одна из таких встреч. В ней участвуют партизаны, прибывшие в Москву из районов, временно оккупированных гитлеровцами, молодые воины - пехотинцы, летчики, танкисты. Зал заседания выглядит празднично: длинные столы, накрытые белыми скатертями, на столах бутерброды, натуральный сладкий чай - по военным временам редкость.
Творчество Маршака военных дней аудитории было хорошо знакомо. В конце 1941 года ЦК ВЛКСМ затеял выпуск библиотечки для районов, пострадавших от гитлеровской оккупации. В серию вошли публицистика и очерки Ем. Ярославского, Б. Горбатова "О жизни и смерти", П. Лядова "Таня", Н. Чекалиной "Мой сын", сборник песен и другие книги. Отдельной книжечкой были изданы карикатуры Кукрыниксов с текстом С. Маршака. Книга открывалась авторским посвящением: "Бесстрашным партизанам, сражающимся с немецкими захватчиками за освобождение родной земли - наш братский привет. Кукрыниксы, С. Маршак".
Вот первое четверостишие:
Днем фашист сказал крестьянам:
- Шапку с головы долой!
Ночью отдал партизанам
Каску вместе с головой.
Последняя страница - рисунок Кукрыниксов: силуэты Суворова, Чапаева, советские воины, идущие в атаку. Под рисунком стихи:
Бьемся мы здорово,
Рубим отчаянно.
Внуки Суворова.
Дети Чапаева.
В письмах из партизанских отрядов, которые приходили в ЦК ВЛКСМ, сообщалось, что библиотечка принята на вооружение.
На комсомольских встречах Самуил Яковлевич знакомился с героями своих будущих произведений. Большое впечатление произвел на него рассказ летчицы Е.И. Будановой, особенно эпизоды воздушных боев над Сталинградом.
Екатерина Ивановна Буданова - комсомолка, бывшая пионервожатая, москвичка. Окончив летную школу, она стала летчиком-истребителем. В воздушных боях сбила 20 самолетов врага.
- Чудесная девушка, - с восторгом говорил Mapшак. - Поразительно, как она может воплощать в себе дух воина. Буду обязательно писать о ней.
Так появилась поэма "Катя Буданова". Жаль, что это произведение не вошло в посмертное собрание сочинений поэта.
Слушая рассказы о событиях на фронтах, о поездках в воинские части, Маршак настойчиво просил помочь ему выехать в действующую армию. Мы считали, что такая поездка будет для него трудной. Самуил Яковлевич много работал, не отдыхал и часто жаловался на усталость, недомогание.
Наконец представился случай для поездки. Мы отправились в танковый корпус генерал-майора Андрея Лаврентьевича Гетмана.
...Танковый корпус расположился за Малоярославцем. Мы выехали из Москвы задолго до рассвета, а попали к танкистам во второй половине дня. Дорога оказалась очень трудной, разбитой, с множеством объездов из-за частых бомбежек. Где-то пришлось ехать через заболоченный лесок. Весенние воды еще не сошли, дорогу развезло, и пришлось сооружать деревянный настил. Машина шла по бревнам, словно по клавишам огромного инструмента. Бревна прыгали, поднимались то одним, то другим концом, пели, бормотали, грохотали.
Танкисты по-дружески встречали Самуила Яковлевича. Каждый экипаж выстроился около своего танка. Когда Маршак подходил, ему отдавали честь. Картина была по военному времени непривычной: среди танкистов, одетых в комбинезоны, шлемы, что придавало им боевой вид, - фигура Маршака в тяжелом пальто, потертой шляпе.
Растроганный Самуил Яковлевич, забыв про усталость, читал стихи. Установилась товарищеская атмосфера, и один из бойцов, застенчивый молодой человек, сказал:
- Товарищ Маршак, у нас некоторые бойцы тоже стихи пишут.
Маршак внимательно прослушал стихи солдат.
До Москвы добирались всю ночь. Маршак устал, но спать в машине не мог и нам не давал сомкнуть глаз. Человек больших эмоций, он снова возвращался к тому, что увидел. Не было предела его восхищению смелостью танкистов.
Здесь надо отметить интересную и важную подробность. Танковому корпусу под командованием Гетмана были вручены переходящее Красное знамя МК и МГК ВЛКСМ и вымпел ЦК ВЛКСМ; вымпел передавался лучшему экипажу, отличившемуся в боях. Когда закончилась война, командование корпуса по прибытии в Москву вручило знамя Московскому обкому комсомола. Танкисты сдержали свое обещание, говорили воины, донесли знамя до Берлина. Теперь мы просим присуждать его той школе, которая в учебном году добьется лучших результатов.
В июне 1942 года я получил от Маршака письмо. Среди других дел, в частности о журнале для учащихся спецшкол, об отражении в наиболее популярных детских и юношеских журналах Англии и Америки борьбы нашего народа с фашизмом, он писал и о работе с детьми.
Война принесла детям неслыханные страдания, тысячи детей остались сиротами. Множество детей теряли родителей. Появилась беспризорность. На станциях железных дорог можно было видеть детей и подростков, одетых в тряпье, с перепачканными угольной пылью лицами. Даниловский детский приемник в Москве постоянно был переполнен. Отмечалась детская преступность.
Ленинский комсомол бросил клич: забота о детях - кровное дело молодежи. Самуил Яковлевич писал в ЦК ВЛКСМ: "Надо о них позаботиться. Может быть, пойти на создание колоний типа макаренковских". Комсомольские организации участвовали в создании новых учреждений для эвакуируемых детей. Комсомол держал под контролем детские дома, добиваясь снабжения их продуктами, топливом, одеждой. Силами комсомола был создан фонд помощи детям; об этом стоит сказать подробней.
В начале 1942 года "Комсомольская правда" опубликовала письмо офицера военно-воздушных сил Тихоокеанского флота П.С. Безносикова. Он писал, что решил выделить из своего жалованья средства и на них лично воспитать одного ребенка, осиротевшего в ходе "этой жестокой войны". Предложение офицера П.С. Безносикова перекликалось с запиской С.Я. Маршака.
Центральный Комитет комсомола поддержал благородную идею. В Госбанке открыли счет № 160180 - фонд помощи детям. На этот счет перечисляли средства, заработанные на комсомольских воскресниках, полученные за сбор металлолома, дикорастущих лекарственных растений; на этот счет поступали и средства из личных сбережений.
Денег поступало немало. Сотни тысяч детей фронтовиков получали стипендии. Множеству семей оказывалась единовременная помощь. За счет фонда помощи детям комсомол открыл новые детские здравницы. Правда, они не могли целиком вобрать в себя опыт колоний Макаренко: сюда поступали малолетние, как правило, ослабленные, истощенные дети, нуждающиеся в лечении, заботливом уходе.
Всеми делами помощи детям занималась комиссия, созданная при ЦК ВЛКСМ. Вместе с комсомольскими работниками в нее входили представители интеллигенции, в частности нарком просвещения В.П. Потемкин, академик Н.В. Цицин, общественный деятель О.Э. Чкалова. Участвовал в работе комиссии и С.Я. Маршак. Для страницы "Комсомольской правды", посвященной заботе о детях, Самуил Яковлевич написал стихотворение "Одна семья":
Друг другу стали мы родней,
Чем были мы когда-то,
И много тысяч матерей
У каждого солдата.
Его жена, и сын, и дочь
Не будут одиноки.
В беде сумеет им помочь
И близкий, и далекий.
От Приамурья до Хибин
Все города и села
Подхватят с гордостью почин
Родного комсомола.
Очень верно сказал он о том, какую поддержку находил почин комсомола. Об этом же писала мне недавно О.Э. Чкалова. По поручению комиссии она бывала в Омске и других городах, чтобы помогать в устройстве детей.
Много мог рассказать Николай Васильевич Цицин, бессменный председатель комиссии по сбору лекарственных дикорастущих растений. Всякое дело надо организовать. Для этого нужны были пропаганда, агитация и, конечно, работа организаторов. И на эту тему Маршак, желая помочь энтузиастам сбора лекарственных растений, тоже писал стихи.
Когда вспоминаешь о Маршаке, хочется сказать не только о его таланте. Это был умный, широко образованный человек. Кроме того, это был человек сильной воли, огромного трудолюбия и работоспособности.
Не помню в какой книге, я прочел о том, что Маршак за три месяца изучил английский язык. Но я сказал бы об этом так: Маршак изучал английский язык всю жизнь. Это было связано с его работой переводчика. А к труду переводчика он относился с невероятной ответственностью.
- У меня нет возражений по поводу того, что мы употребляем слово "перевод", - рассуждал он, - и все-таки в этом слове есть что-то от техники. Мы говорим "перевел стрелку часов", это мой слух не режет. Но когда мы говорим "он перевел стихи", такое выражение воспринимается мной как шероховатое. Сейчас я вам объясню. У меня спрашивают: "Почему вы перевели эти стихи?" Я отвечаю: "Потому что я их люблю, потому что они отвечают моему существу, моим настроениям". Это не механическая работа, а настоящее творчество; для меня перевод, повторяю, художественное творчество, требующее интуиции, воображения, душевных сил - словом, всего того, что требует от меня работа над собственным стихом.
Впервые Маршак поехал в Англию в 1912 году.
- Я глубоко убежден, - рассказывал Самуил Яковлевич, - что для той категории работников, которые должны знать язык в совершенстве, обязательно нужны поездки в страну на длительный срок.
И снова вспоминается поучительный пример.
Маршак путешествовал по Англии один, останавливаясь на ночлег в деревнях, маленьких провинциальных городах: так он изучал язык, историю страны, нравы, обычаи народа.
- Со мной, конечно, случались курьезы, - смеялся Самуил Яковлевич. - Считая себя знающим язык, я спросил однажды у полисмена: "What is time (сколько времени)?" Он посмотрел на меня вопросительно-удивленно и ответил: "Это очень серьезный философский вопрос". А все дело в том, что я пропустил артикль и мой вопрос прозвучал так: что есть время?
Маршак поступил в Лондонский университет на отделение филологии. Он с особым рвением изучал английские и шотландские народные баллады. Здесь он впервые прикоснулся к строкам Р. Бёрнса и В. Блейка.
День суматошный. Но вот появилась небольшая пауза между первой и второй половиной дня. Можно позволить себе час духовного отдыха. Самуил Яковлевич хочет познакомить со стихами Роберта Бёрнса.
Чай налит, в комнате тишина.
Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.
При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство -
Штамп на золотом,
А золотой -
Мы сами!
Маршак читает с увлечением. Он заканчивает чтение, сжав левую руку в кулак и размахивая ею в такт стихам:
Настанет день и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.
При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день,
Когда кругом
Все люди станут братья!
А потом шли любовные стихи о Дженни, "замочившей все юбчонки, идя через рожь", Макферсоне - воплощении отваги, непримиримости и бесстрашия, Финдлее - лихом парне, готовом на все ради пылкой любви. Стихи "Финдлей" Самуил Яковлевич читал на два голоса. Женщина вопрошала притворно-строго, Финдлей отвечал ей решительно, и его слова Маршак читал с лихостью, повышал голос, приосанивался.
Когда Самуил Яковлевич уставал, он принимался за эпиграммы.
А вот еще один такой вечер. Зима. С Беговой улицы в квартиру лишь изредка доносится звук проходящего трамвая. Давно остыл чай, в столовой накурено, но никто этого не замечает.
- Хотите, почитаю еще один перевод! Я его только что закончил.
На соседнем стуле около Маршака его потертый портфель. Из вороха бумаг он достает ту, которая ему теперь нужна.
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
Чтение окончено, в столовой полная тишина. Это оттого, что слушатели покорены глубиной мыслей, чеканностью стиха. Маршак чувствует настроение людей. Грозные складки на его лице исчезают, глаза улыбаются - он понимает, что достиг своего.
Пройдет время, выйдет книга переводов, и многие будут потрясены этим, шестьдесят шестым, сонетом Шекспира. Его будут считать знаменитым среди самых знаменитых.
Снова поиски в потертом портфеле, снова лист бумаги, поднесенный близко к толстым очкам, снова глуховатый голос поэта:
Увы, мой стих не блещет новизной,
Разнообразьем перемен нежданных.
Не поискать ли мне тропы иной,
Приемов новых, сочетаний странных?
Я повторяю прежнее опять,
В одежде старой появляюсь снова,
И кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово.
Все это оттого, что вновь и вновь
Решаю я одну свою задачу:
Я о тебе пишу, моя любовь,
И то же сердце, те же силы трачу.
Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной.
Мы выходим из подъезда глубокой ночью. Улица безлюдна, по проезжей части гуляет метель. Лишь теперь, в этот поздний час, заметно, что Самуил Яковлевич устал. Одетый в тяжелую шубу, он с трудом впихивает себя в машину.
- До свидания, милый, - слышится его голос.
В темноте отчетливо видно, как светится в кабине папироса: Маршак снова закурил.
Дома я достаю с верхней книжной полки пятитомное издание произведений Шекспира. Немало лет этим томам, украшенным виньетками и заставками, напечатайным на плотной бумаге, с рисунками лучших английских художников. Выпущенное в 1904 году издательством Брокгауза - Ефрона, это собрание по своему времени считалось одним из лучших.
С опозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда, из очерка С.А. Венгерова узнаю "биографию" сонетов. В 1609 году у издателя Торпа оказался полный список сонетов, ходивших в литературных кругах Англии. Он выпустил их в надежде на хорошую прибыль. Его расчеты не оправдались: сонеты не вызвали интереса. Следующее их издание появилось почти тридцать лет спустя, в 1640 году. Затем сонеты настолько забыли, что даже Стивенс, знаменитый комментатор Шекспира, издатель его классического собрания в 1773 году, не пожелал их напечатать.
Положение изменилось с начала XIX века. Во многом это определялось восторженной оценкой сонетов В. Вордсвортом. Сонеты он назвал "ключом, которым Шекспир отпер свое сердце".
Прекрасным знатоком Шекспира в нашей стране был профессор М.М. Морозов. Маршак и Морозов относились друг к другу с большим уважением и любовью. Особенно часто им приходилось встречаться, когда они готовили для Театра имени Моссовета перевод "Виндзорских насмешниц".
В своих лекциях М.М. Морозов - а читал он их блестяще - подчеркивал, что именно переводы Маршака вызвали широкий интерес почитателей поэзии к сонетам Шекспира. "Мы видим шекспировские сонеты как бы сквозь прозрачный кристалл, - говорил Морозов, - сохранив глубину подлинника, Маршак придал переводам ясность, доступность. Переводы, таким образом, стали фактом русской поэзии".
Гёте писал, что есть два принципа перевода. Или это "переселение" иностранного автора к нам так, чтобы мы могли видеть в нем соотечественника. Или, наоборот, мы сами должны отправиться к чужеземцу, приспосабливаясь к его условиям жизни, складу его языка.
Маршак сумел "переселить" великого поэта и драматурга к нам и сделал это так, что В. Шекспир с его сонетами стал как бы нашим соотечественником.
Именно благодаря переводам мировая литература принадлежит всему человечеству и не знает ни границ, ни возраста. У нее свой счет времени, своя жизнь.
По словам А.А. Фадеева, С.Я. Маршак в нашей поэзии идет по пушкинской линии. Александр Александрович подчеркивал это свое утверждение: такое направление ко многому обязывает. И в искусстве перевода, если брать его именно как искусство, пушкинское начало означает творчество. О духе творчества в искусстве перевода говорил еще В.Г. Белинский:
"От подражания происходит только мертвый список, рабская копия, которые лишь по наружности сходны со своим образцом, но в сущности не имеют ничего с ним общего... Творчество в духе известной поэзии, жизнью которой проникнулся поэт, есть уже не список, не копия, но свободное воспроизведение (reproduction), соперничество с образцом. Для доказательства достаточно указать на "Торжество Победителей" и "Жалобы Цереры" - пьесы Шиллера, так превосходно переданные по-русски Жуковским".
Думаю, читатель убедился в том, как по-русски передает поэтов других народов С.Я. Маршак.
Если не ошибаюсь, в 1956 году мне пришлось в очередной раз побывать в Англии; поездка посвящалась советско-английским культурным связям. Вновь мы любовались сокровищами Британского музея, с интересом наблюдали многолюдные митинги в Гайд-парке, посещали рабочие кварталы.
На встречах затрагивались вопросы искусства, литературы. Конечно, мы в таких случаях не могли забыть имя Роберта Бёрнса, тем более что были под властью переводов С.Я. Маршака. (Здесь уместно заметить, что Р. Бёрнса начали переводить у нас с начала прошлого столетия; в столетнюю годовщину смерти поэта (1896) появилась в продаже небольшая книжечка. Переводами Бёрнса занимались И. Козлов, В. Курочкин, М. Михайлов, Д. Минаев. И.С. Тургенев и Н.А. Некрасов намеревались переводить Р. Бёрнса, но своего намерения не выполнили.)
Однажды мы, сопровождаемые англичанами, посетили старейший драматический театр Олд Вик. Заговорив о литературе, мы стали восторгаться Бёрнсом.
- Какой же это поэт! - вдруг возмущенно воскликнул один из англичан и от волнения сдернул свои очки.
- Мужик, да к тому же шотландец, не может быть поэтом! - шумел он.
При всем уважении к хозяевам мы не могли согласиться с ним; спор разгорался.
- Уж не в этом ли театре, услышав гимн "Боже, храни короля", Бернс крикнул: "Лучше сыграйте песню французской революции!" - с некоторой долей ехидства сказал кто-то из нас.
- Спьяну можно сказать что угодно, - неуклюже пытался парировать англичанин.
...В воспоминаниях Поля Лафарга о Марксе и Энгельсе можно прочитать, кто были любимыми поэтами Маркса: "Данте и Бернс были его любимейшими поэтами. Ему доставляло большое удовольствие, когда его дочери читали вслух сатиры или пели романсы шотландского поэта Бёрнса".
Маршак как бы вновь открыл Бёрнса для советского читателя.
Многие знают выражение Маршака "многопольное хозяйство": надо на одной грядке проводить посев, на второй прополку, на третьей подкормку, на четвертой снимать урожай. А когда урожай будет снят, надо добытое просушить, очистить от сорняков и только после этого пускать в дело. Еще он говорил: переводы надо копить, а не фабриковать. Нельзя сфабриковать том переводов, так же как нельзя поручить писателю написать собрание сочинений.
У меня хранится тонкая книжечка небольшого формата с дарственной надписью сына поэта И.С. Mapшака. "Вам, - пишет он, - давно слышавшему многие из этих стихов от моего отца, - с добрыми пожеланиями". Томик этот - "Избранное" Вильяма Блейка в переводе С. Маршака.
О том, как в полном смысле слова копились Маршаком эти переводы, можно судить по таким данным. Два цикла его переводов - всего 14 стихотворений - впервые были опубликованы в журнале "Северные записки" в 1915-1916 годах. Он начал работать над ними в 1913-1914 годах и уже в то время предполагал подготовить книгу избранных стихотворений В. Блейка.
Судьба распорядилась по-другому.
В течение пятидесяти лет Маршак многократно возвращался к стихам любимого поэта, пополнял предполагаемую книгу новыми переводами и совершенствовал то, что было подготовлено им ранее. При жизни он не сумел исполнить свой план. Книга увидела свет лишь после смерти С.Я. Маршака. В нее вошли лирика, "пророческие книги", афоризмы.
Блейк пленил Маршака талантом, глубоко демократическими тенденциями, ненавистью к любым проявлениям зла. Самуил Яковлевич был убежден в том, что советского читателя необходимо познакомить с Блейком.
- Вы увидите, как будет вознесен этот поэт,- говорил Маршак. - Его полюбят и оценят не потому, что он будет вновь открыт - переводов Блейка у нас почти нет, - а потому, что он близок нам по своему духу, образу мыслей.
Маршак как бы предугадал события. В 1957 году по решению Всемирного Совета Мира отмечалось двухсотлетие со дня рождения В. Блейка.
Постигая искусство перевода еще в молодые годы, Самуил Яковлевич посвятил ему полвека жизни. После смерти Маршака издательство "Прогресс" выпустило в серии "Мастера поэтического перевода" книгу его переводов. В нее вошли стихи 23 поэтов, множество баллад и песен из английской и шотландской народной поэзии, стихи для детей, эпиграммы. Среди авторов - В. Шекспир, Д. Донн, Д. Мильтон, В. Блейк, Р. Бернс, В. Вордсворт, Д.Г. Байрон, П.Б. Шелли, Д. Китс, Г. Гейне, Ш. Петефи. А в собрании сочинений С. Mapшака представлены переводы более 70 поэтов. Лишь страстная одержимость, увлеченность помогли Маршаку в таком долгом и нелегком труде.
- Вот чего стоят восемь строк, - сказал он однажды, поднимая над столом ворох исписанных листов.
Но кроме одержимости, нужна была общая высокая культура, знание литературы. Что отобрать из накопленного духовного наследия? В какой взаимосвязи показать творчество того или другого поэта? Маршак брал на себя лишь ту задачу, которая была для него посильна. Мне представляется, что его творческая лаборатория убедительно подтверждает слова В. Белинского о том, как надо изучать поэта, его личность: "Во-первых, не всякий, кто пишет стихи, выражает свою личность: выражает ее тот, кто родился поэтом; во-вторых, не всякая личность, но только замечательная стоит изучения; в-третьих, не всякий человек есть личность, но многие люди по своей безличности походят на плохо оттиснутую гравюру, в которой, как ни бейся, не отличишь дерева от копны сена, лошади от дома, а деревянного чурбана от человека. Природа ли производит, или воспитание и жизнь делают их такими - это не касается до предмета нашей статьи и далеко отвлекло бы нас, если б мы вздумали об этом рассуждать; нам довольно только сказать, что есть на свете безличные личности, что их, к несчастью, гораздо больше, чем личных, и чем личность поэта глубже и сильнее, тем он более поэт".
Маршак звал только к высшим образцам поэзии. Он переводил только тех поэтов, которые родились поэтами, которые выдержали проверку временем, полностью сохранив жизненность, красоту и силу своего творчества. Он переводил строки тех поэтов, которые несли человечеству высшую правду - она доступна только истинно великому искусству.
Дом № 14/16 стоит на улице Чкалова, неподалеку от Курского вокзала. Эта улица - часть кольцевой магистрали, одной из самых загруженных в городе. Потоки автомобилей движутся в несколько рядов. В часы "пик" очереди около светофоров растягиваются чуть ли не на километр. В воздухе стоит неумолчный гул моторов.
Дом № 14/16 - обычный, многоэтажный, каких в городе много. Если пройти через узкий, заставленный легковыми машинами двор и в конце его повернуть направо, мы очутимся перед подъездом № 13. Теперь надо подняться на третий этаж. Здесь в квартире № 113 жил Самуил Яковлевич. Здесь рождались стихи мастера, и отсюда они, словно птицы, выпускаемые рукой волшебника, разлетались по стране, пересекали границы.
Кабинет Маршака занят книгами. На самом почетном месте произведения А.С. Пушкина, издания поэта начиная с прижизненных. Рядом книги М.Ю. Лермонтова издания 1842 года. Здесь же прекрасный подбор лучших образцов русской поэзии.
Были и другие, дорогие для хозяина реликвии: в письменном столе хранились книги с автографами В.В. Стасова, А.М. Горького, В.В. Маяковского, А.Н. Толстого. Таких книг с дарственными подписями около четырех тысяч. Только от А. Твардовского Маршак получил 40 книг.
Самостоятельное собрание - шедевры западноевропейской литературы. Здесь есть свои достопримечательности - издание сочинений Ч. Диккенса 1846 года, одетое в сафьяновый переплет. Таким подарком была отмечена англичанами работа С.Я. Маршака по переводу на русский язык лучших произведений английской поэзии.
Стол Маршака всегда был завален рукописями, гранками, очередной версткой, книгами. Так было не только дома. Если Маршак оказывался в подмосковном санатории, то и там стол приобретал такой же вид.
Самуил Яковлевич обычно не расставался со своим старым, потрепанным портфелем. Только он мог выуживать из вороха бумаг стихи, которые он хотел прочитать, или рукопись молодого писателя, или очередные письма по каким-либо важным с его точки зрения вопросам. Усаживаясь на стул, Маршак закуривал папиросу, брал на колени портфель, открывал его и начинал копаться в бумагах.
- Куда-то листок запропастился, - приговаривал он, перебирая содержимое, пока наконец не находил то, что нужно.
Дома поиски книги или рукописи нередко сопровождались баталиями с секретаршей Розалией Ивановной.
- Розалия Ивановна, это же черт знает что такое! - гневался Маршак. - Ведь вчера эти страницы были здесь, на подоконнике. Куда вы их засунули!
- Никаких страниц я не трогала, - парировала Розалия Ивановна.
Сухонькая, седая, она бесшумно двигалась по квартире, суетясь и поправляя очки. Она давала "отпор" поэту, обвиняя его в том, что у него самого нет порядка, что так работать невозможно. Одновременно Розалия Ивановна успевала подходить к телефону, исчерпывающе объяснять, когда будет отправлена такая-то верстка, когда были посланы стихи, почему Маршак не может выступить по радио.
Неорганизованность Маршака была кажущейся. В нем жил дух дисциплины, трудолюбия. Порядок и организованность в натуре Маршака проявлялись по-своему. Определение им своей работы как многопольного хозяйства очень удачно.
В этих записках ничего не сказано о Маршаке как драматурге, а ведь если бы он не написал ничего, кроме пьес, его и тогда можно было бы признать литератором первой руки: не зря его пьесы ставили лучшие театры. В МХАТе пьесу "Двенадцать месяцев" подготовили под руководством одного из наиболее талантливых учеников К.С. Станиславского - М.Н. Кедрова. "Умные вещи" ставил Малый театр. В пьесе "Горя бояться, счастья не видать", сочной, яркой, полной мудрого народного юмора, показанной Театром имени Е. Вахтангова, роль царя играл Р.Н. Симонов. Мы были на премьере вместе с Самуилом Яковлевичем, и он от души радовался мастерству, с каким играли актеры.
И в то же время, верный своему принципу, он искал новые возможности для лучшего сценического воплощения. "Двенадцать месяцев" были с восторгом приняты в Японии. Маршак показывал очень удачное издание на японском, которое ему прислали с благодарственным письмом. А он все еще беспокоился, так ли играют во МХАТе ту или иную реплику, не надо ли чуточку изменить декорацию, поправить свет для сцены в лесу и т.д. Каждое представление он переживал так, словно видел его впервые.
Принято считать, что Маршак отличался рассеянностью, что он не был достаточно собран. Это, на мой взгляд, верно лишь отчасти, применительно к его быту. Маршак, уходя, забывал палку или галоши, случалось, забывал даже портфель. Возможно, что и свой быт он не умел устроить должным образом. Его дача в Болшеве была очень неудобной, сырой. Взамен он ничего не сумел найти и, уже будучи тяжело больным, продолжал жить в Москве.
Неорганизованность покидала Маршака тогда, когда дело касалось общих интересов, необходимости сделать доброе дело для людей. Я и раньше знал об огромной переписке Самуила Яковлевича. Но изумили итоговые данные. Даже по неполным подсчетам оказалось, что в эпистолярном архиве Маршака 20 тысяч писем! Последнее письмо, ответ ученикам белгородской школы № 16, было написано в Кунцевской больнице за день до его смерти, 3 июля. Ученики писали Маршаку о том, что их товарищ, подвергая себя опасности, вытащил из ямы с варом увязшую девочку. Вот какой ответ был написан школьникам под диктовку Маршака:
"Дорогие ребята.
Ваше письмо получено во время тяжелой болезни Самуила Яковлевича. Сейчас он находится в больнице.
Он был рад хорошим вестям от вас и обещал написать, когда немного поправится.
Самуил Яковлевич просит передать привет вам всем, вашей учительнице Софье Ивановне, а маленького героя Володю просит крепко обнять и расцеловать".
Первые сохранившиеся письма Самуила Маршака "милому дорогому дедушке" относятся к 1902 году, они шли из глухой провинции, каким был в ту пору Острогожск, к В.В. Стасову, сыгравшему большую роль в судьбе поэта.
Это и есть связь времен, событий. Через жизнь и деятельность Маршака мы связываемся с другой эпохой.
В 1975 году было опубликовано два неизвестных письма В.В. Стасова. Одно из них, от 4 января 1903 года, адресовано видному скульптору И.Я. Гинцбургу. Описывая очередной дружеский музыкально-художественный вечер в своем доме, Владимир Васильевич подробно рассказывает о Маршаке: "Я поставил его перед средним окном залы, дал ему в руки стул для прочной и надежной позиции, и он пошел, пошел, пошел прямо вскачь с места... Повально вся наша компания (Кюи, Глазунов, Лядов, оба Блуменфельда и т. д. и т. д.) была им просто поражена! С ним стали все сразу обращаться как с настоящим большим поэтом, а не с маленьким мальчишечкой. Одна из капитальнейших и удивительнейших его вещей - это "Франческа да Римини", стихотворение, которое он написал по моему указанию и просьбе на другой день после концерта во Дворянском собрании, где играли эту чудную, едва ли не гениальную фантазию для оркестра Чайковского. Я его взял в тот день с собою в концерт, и он так способен понимать верно талантливую музыку, отличать ее от всякой другой, посредственной или плохой, что пришел в неописанное восхищение! Видя это, я и попросил написать свои впечатления в стихах. Это было недавно. И он сделал то, что все мы были поражены, даже Кюи, который очень мало склонен хвалить кого другого, да еще относительно того, что касается музыки! Да, этот мальчишка, если проживет и не собьется с рельса, будет что-то крупное!!!" О многом говорит это письмо, потому и не хотелось скупиться, урезать выдержку. Оно напоминает о том, как надо выискивать талант. Оно учит тому, как надо отшлифовывать талант, воспитывать истинный вкус на высших художественных образцах.
Юный Маршак вырабатывал, я бы сказал, беспощадную требовательность к себе, он далек был от самоуспокоения, самолюбования. Литература была для него святая святых, профессия литератора - ответственнейшей. Поэтому исключались какие бы то ни было скидки, компромиссы. Для того чтобы занимать такую позицию, нужно было еще одно условие - сила воли, твердость характера. Он писал:
Да будет мягким сердие, твердой - воля!
Пусть этот нестареющий наказ
Напутствием послужит каждой школе,
Любой семье и каждому из нас.
Вся деятельность Маршака подтверждает, что он строго следовал этому принципу.
Между тем внешний облик Самуила Яковлевича никак не выдавал в нем человека сильной воли. Грузный, с тяжелой походкой, часто рассеянный, деликатный в обращении - таким его видели окружающие. Кукрыниксы показывали мне дружеский шарж на Маршака: с листа смотрел улыбающийся широким ртом добродушный человек.
Могучий характер Маршака, его способность противостоять самым суровым житейским бурям проявляли себя неоднократно: он пережил не одну трагедию. Скончалась его жена Софья Михайловна. Это была невероятно тяжелая потеря для Маршака, связанного со своим верным другом чувством глубокой любви и нежности. В феврале 1946 года от туберкулеза легких скончался младший сын Самуила Яковлевича Яков. Он учился в Институте химического машиностроения.
Похоронив сына, Самуил Яковлевич через несколько дней зашел ко мне. Ему было так тяжело, что он просил ничего не говорить о Яше. После смерти Маршака в рукописях были найдены стихи, по которым можно представить, что творилось в душе отца:
Чистой и ясной свечи не гаси,
Милого, юного сына спаси.
Ты подержи над свечою ладонь,
Чтобы не гас его тихий огонь.
Вот он стоит одинок пред тобой
С двадцатилетней своею судьбой.
Ты оживи его бедную грудь,
Дай ему завтра свободно вздохнуть.
Судьба не щадила Маршака. В ноябре 1953 года скончался его брат И.Я. Маршак (М. Ильин).
С годами Самуил Яковлевич чувствовал себя все хуже. Теперь он уже не был грузный. Болезнь пожирала его, он худел с каждым днем. Костюм висел на нем, словно с чужого плеча. Ворот рубашки стал непомерно широк. И прекрасная маршаковская улыбка все реже вспыхивала за стеклами очков.
Физический недуг с каждым годом сужал возможности Маршака, отсекал от него многие человеческие радости. И опять проявлялась его сила воли. Никто никогда не видел Самуила Яковлевича в состоянии угнетения, отчаяния. В этом больном, израненном житейским горем теле жил сильный дух. После смерти Маршака нашли неопубликованные стихи. В бессонные ночи он жил воспоминаниями о любимых людях, как бы снова встречался с ними. Бумаге поэт доверял свои мысли:
Я еду в машине. Бензинная гарь
Сменяется свежей прохладой.
Гляжу мимоездом на бледный фонарь -
Последний фонарь за оградой.
Стоит он в глуши и не ведает сам,
Как мне огонек его дорог.
Высокий фонарь сторожит по ночам
Покрытый цветами пригорок.
В углу за оградой - убогий ночлег
Жены моей, сына и брата,
И падает свет фонаря, точно снег,
На плющ и на камень щербатый.
В столицу бессонную путь мой лежит.
Фонарь за домами затерян.
Но знаю: он вечный покой сторожит,
Всю ночь неотлучен и верен.
В последний раз я увиделся с Маршаком в декабре 1963 года в его квартире. Снова он был плох. Но не болезнь была темой разговора. Ему хотелось рассказать, что он готовит предисловие для выходящей в Англии книги стихов А. Твардовского; что Расул Гамзатов снова порадовал прекрасными стихами; что молодые-то у нас талантливы, но только им надо больше знать, учиться, а не скакать на одной ножке; что есть поэты, которые любят кокетничать, хотя поэзии кокетство противопоказано.
- Теперь, - говорил он,- надо только работать и работать. И самое главное - чтобы не было новой грозы. Надо собирать всю интеллигенцию мира. Когда были Максим Горький, Ромен Роллан, Анри Барбюс, порой кажется, было легче работать. Но сейчас сил еще больше, коллективный разум литераторов могуч... Хорошо бы побывать в Узбекистане, Таджикистане, еще раз взглянуть на Англию. И было бы чертовски здорово забраться даже в Юго-Восточную Азию, например в Индонезию. Как вы думаете, это возможно?
- Конечно, возможно, дорогой Самуил Яковлевич.
В добром взгляде мастера нет и тени сомнений. Он верит в то, что путь его длинен.
Я слушал Маршака весь вечер.
Невероятно велика и удивительно прекрасна дорога, которую он прошел. И если бы представить себе всех, кого он встречал на этой дороге, все страны, в которых он искал драгоценные жемчужины слова, чтобы отдать их людям, если бы представить всех, у кого он учился, кого он учил, если бы собрать всех героев его произведений - картина получилась бы грандиозная.
Было поздно, когда я вышел на Садовое кольцо. Город замирал, в окнах гас свет, и даже около Курского вокзала, где обычно особенно оживленно, движение стихало. В свете фонарей кружил серебристый снег.
Наступала та кратковременная, казалось бы, минутная пауза, после которой Садовое кольцо вновь оживает, предвещая наступление нового дня.
Так не хотелось думать, что приходит к человеку тот последний миг, когда свет потухает навечно и все погружается во мрак, и нет уже блеска ума, памяти, накопившей вороха знаний, нет таланта, который приводил людей в восторг и нес им свет и радости.
Вот еще стихи, которые были опубликованы после смерти Самуила Яковлевича:
Исчезнет мир в тот самый час,
Когда исчезну я,
Как он угас для ваших глаз,
Ушедшие друзья.
Не станет солнца и луны,
Поблекнут все цветы.
Не будет даже тишины,
Не станет темноты.
Нет, будет мир существовать,
И пусть меня в нем нет,
Но я успел весь мир обнять,
Все миллионы лет.
Я думал, чувствовал, я жил.
И все, что мог, постиг
И этим право заслужил
На свой бессмертный миг.
Мир продолжает существовать - и этому миру продолжает светить добрая звезда Маршака.