"Я думал, чувствовал, я жил". - М.:
Советский писатель, 1971. С. 259-271.
Р. Райт-Ковалева
|
Эту книгу дал я Рите, |
О С.Я. Маршаке писали и будут писать очень много. Часто говорилось, что в нем одном было несколько Маршаков: Маршак - детский поэт, Маршак-драматург, Маршак - переводчик и лирик, теоретик, редактор, педагог. О каждом можно написать целый том воспоминаний, большую диссертацию, - интереснейшая тема.
Но здесь мне хочется рассказать о Маршаке домашнем, об отдельных разговорах и встречах, закрепленных в надписях на подаренных мне книгах. За шутливыми строчками стихов стоят долгие дни дружбы, совместной работы и вечная моя благодарность за помощь, за поддержку в трудные дни, когда Самуил Яковлевич упорно и настойчиво заставлял меня браться за работу, казавшуюся мне непосильной. Он и на томике своих стихов написал: "Рите - будущему автору книги о Бернсе". В 1966 году эта книга вышла в ЖЗЛ третьим изданием, посвященная - увы! - уже не живому Маршаку, "подарившему Роберта Бернса русскому читателю", а светлой его памяти...
Мы познакомились в Ленинграде в 1924 году. В тот вечер, за ужином, С.Я. подсел ко мне и стал расспрашивать о Маяковском, о Бриках, о тогдашних литературных спорах. Не помню, как я "высказалась", - наверно, очень категорически, но Маршак рассмеялся и сказал:
- Ого, да она левее самого "Лефа"! Это уже опасно!
Прошло года два. Встречались мы редко и как-то "шапочно", поэтому я очень удивилась и обрадовалась, когда мне домой позвонил Маршак и сказал, что прочел мою книжку "Красный Треугольник".
Эта была маленькая книжечка для детей об одном из самых больших ленинградских заводов. Меня подбила на это дело Мария Михайловна Шкапская: талантливый поэт, ставший журналистом, она занималась историей заводов, главным образом популярной серией для школьников. Поэтому я и описала завод с точки зрения двух стандартно вопрошающих школьников - мальчика и девочки, - которых водит по цехам всеведущая московская корреспондентка. Дети ахали и восхищались, девочка, соответственно, игрушками и ботиками, мальчик - машинами и шинами, а корреспондентка разъясняла им производственные процессы, попутно восхваляя новый тогда метод бригадной работы. Книжка была мило иллюстрирована фотографиями с подписями (по лефовскому принципу) и получила одобрение тех "треугольниковцев", которые терпеливо водили меня по заводу целую неделю подряд.
Вскоре мне позвонил Маршак.
Он начал сразу: "Вот что, голубчик, я только что прочел вашу книжицу..." И, объяснив, что это пока еще "вообще не книжка", но что видеть я умею и писать тоже могу, попросил "завтра же, ровно в десять утра", прийти к нему, так как он хочет сделать из меня "хорошего детского писателя".
Я очень обрадовалась, что можно пойти в гости к Маршаку, совершенно не подумав о цели визита.
С Маршаком в кабинете сидел хмурый парнишка в толстом белом свитере.
- Это - Леня Пантелеев, один из авторов "Республики Шкид", - сказал Маршак.
Леня угрюмо покосился на меня - видно, помешала - и ушел, а Маршак рассказал мне о нем, о его друге, Белых, и об их книге, не то уже вышедшей, не то выходившей в Детгизе при участии Маршака. И, рассказывая мне о своей работе с начинающими авторами, Маршак тут же подробно изложил план той книги, которую я - молодой физиолог - должна, вот именно ДОЛЖНА написать для детей.
Все, кому посчастливилось слышать, как Маршак рассказывает какой-нибудь свой замысел, помнят, до чего это интересно. Маршак был мастером устной речи, блестящим импровизатором, с колоссальной, сохранившейся до конца жизни, памятью на стихи и прозу.
Я слушала, поражаясь этому дару, но, когда он остановился, рассказав чуть ли не по главам мою "будущую" книгу, я робко сказала, что все это, конечно, очень увлекательно, только я вовсе не собираюсь стать детским писателем.
И тут Маршак рассмеялся.
Век не забуду, как он хохотал. Он снял очки, вытирал слезы, переводил дух - и снова заливался смехом. Не совсем понимая, в чем дело, я смеялась вместе с ним - уж очень это было заразительно.
Отдышавшись, он сказал:
- Это как в старом анекдоте: один человек дал объявление: "Ищу спутника для поездки за границу", и ранним утром его разбудил бешеный звонок. Он испуганно открыл двери: оказывается, пришел человек - сказать, что он с ним не поедет...
- Вы еще подумайте! - сказал мне С.Я. на прощанье. И потом, при редких, но всегда хороших встречах, спрашивал:
- Значит, не поедете?
Каждая новая его книжка была радостью не только для моих детей, но и для меня.
"У нас есть все маршаки", - говорила моя маленькая дочка о детских книжках, а сын моей приятельницы, уговаривая мать пойти с ним в зоосад, на ее слова: "Да ты же всех видел!" - возразил: "А Маршака?"
Много лет С.Я. был с нами - и с детьми и со взрослыми - только в своих книгах. В короткие приезды в Москву я его почти не встречала.
Во время войны, на Севере, со стен на нас смотрели плакаты с подписями Маршака, в газетах мы читали его стихи. В Интерклубе, куда приходили моряки со всех концов света, я пыталась (конечно, прозой!) переводить на английский хлесткие строки Маршака, вроде:
Рада мама, счастлив папа.
Фрица приняли в гестапо, -
и радовалась, когда мои слушатели смеялись, - значит, дошло!
В 1944 году мы вернулись в Москву, без сына... То же горе грозило семье Маршака: безнадежно заболел его младший сын.
В феврале сорок пятого, накануне Победы, внезапно умер Осип Максимович Брик. Мы встретились с С.Я. на квартире у Бриков, обнялись и заплакали...
Только через три с лишним года мы оказались рядом, на Рижском взморье, в писательском Доме творчества и очень обрадовались друг другу. Каждый вечер гуляли по берегу, без конца говорили о всяком, - вернее, рассказывал Маршак, а я слушала. Тогда я познакомилась с Софьей Михайловной, и С.Я. рассказал мне об их поэтической встрече на пароходе, о жизни в Англии, о первых своих переводах из Блейка и Китса. Он тут же сочинил шутливые английские стихи:
Oh, Rita Rait!
I am your knight
Although у have no spear.
Oh, Rita Rait,
Уоur eyes are bright,
And soft as dewy air1.
Но этому мирному отдыху скоро пришел конец: вдруг за завтраком Самуилу Яковлевичу подали огромный конверт из Госиздата: гранки перевода шекспировских сонетов. Самуил Яковлевич пришел в полное отчаяние: он ждал эти гранки гораздо позже, в кои-то веки решил отдохнуть, а тут свалилась такая махина...
- Давайте я вам помогу править, - предложила я, - вдвоем мы сделаем все быстрее.
И мы засели за работу.
Всякий, кто работал с Маршаком, помнит, какой это был "запойный" человек. Его немыслимо было оторвать от стола, заставить вовремя пообедать, отдохнуть, уж не говорю - пойти погулять. Ежедневно мы сидели до позднего вечера, почти без перерывов. Сначала я читала вслух каждый сонет по-английски, потом - перевод. Потом - все варианты, сравнивая строку за строкой, выбирая лучшую по звучанию, по близости к тексту. С.Я. очень любил слушать свои стихи со стороны: впоследствии, уже в Москве, работая над Бернсом, я прочла ему все переводы, наверно, раз пять-шесть, причем при каждом варианте хотя бы одного слова, одной строки он требовал, чтобы ему читали все стихотворение с начала до конца.
И когда вышли сонеты - крупное событие в литературной жизни страны! - я получила книгу 22 апреля 1949 года с надписью:
Немало прожито и много пережито,
Пока рождался этот скромный том,
В него войдите, как в знакомый дом,
Вы - первая читательница, Рита!
А на предпоследнем издании сонетов, 26 января 1964 года, после того, как мы снова сверили вместе всю книгу с подлинником и Самуил Яковлевич из-за чьей-то мало обоснованной критики чуть не испортил некоторые строки, уже ставшие почти пословицами, он мне написал: "Дорогой Рите, которая вовремя остановила нож, занесенный мною над моими сонетами. Благодарный С. М."
С того лета на взморье до марта 1964 года, когда мы вместе отбирали переводы из Блейка для журнала "Иностранная литература", мы немало поработали с Маршаком. Мое дело было - "придираться", и я это делала весьма добросовестно, хотя должна оговориться, что чаще всего придираться было не к чему, разве только помочь выбрать окончательный вариант. Арбитром в наших редких спорах всегда бывала Тамара Григорьевна Габбе - человек необычайного чутья и понимания, талантливый переводчик и драматург, любимая ученица и близкий друг Самуила Яковлевича.
Ее решение было окончательным: в каждом спорном случае я только говорила: "Давайте спросим Тамару Григорьевну" - и этим снимала с себя всякую ответственность.
Иногда я упрямилась, особенно в толковании английского текста. С.Я. сердился, называл меня "схоласткой" и "начетчицей", но все же бывали случаи, когда он со мной соглашался. Конечно, я ничего не предлагала, не подсказывала - это было бы просто глупо: прислушиваясь к "придиркам", С.Я. сам находил новое, точное и красивое решение.
Несмотря на блестящее знание английского, - а Маршак знал язык, как редко кто его знает, - мы иногда вылавливали и какую-нибудь смысловую "блоху". Так в одной из сатир Бернса С.Я. принял слово "фарт" - fart - за сокращенное название монеты "фартинг" - farthing - и очень смеялся, когда я ему сказала, что означает это малоприличное выражение.
Мы читали не только переводы. Я часто спрашивала, приходя к Маршаку: "Есть новое?", и С.Я., всегда немного взволнованно, подавал мне листок: "Ну, читайте!"
Об этом чтении вслух есть надпись на детской книжке:
Маршак - известный грамотей,
Он пишет сказки для детей,
А эти сказки Рита
Читает знаменито!
В это время я переводила с болгарского повесть Друмева - первого болгарского прозаика девятнадцатого века. И об этом есть четверостишие:
Перевели вы славно, Рита,
Болгарского митрополита.
Теперь с родного языка
Переводите Маршака!
У меня в это время были очень неприятные, шумные соседи и на мою просьбу - не включать слишком громко - одновременно! - телевизор и проигрыватель - невозможно работать! - соседка свысока бросила: "Работают на службе, а дома только кустари работают. Вы что же, кустарь?"
Я рассказала об этом С.Я., и он тут же написал на своем двухтомнике:
Поэт-кустарь, поэт-надомник
(Работающий на дому)
Подносит скромный сей двухтомник
Вам - консультанту своему.
Иногда я торопилась домой - готовить обед. На очередной книжке - четыре строчки:
У Риты сегодня с харчами слабо.
Я ей подарю "Курочку-рябу",
Потом подарю немножечко круп,
Из курочки-рябы сварится суп.
"Придиралась" я иногда к самым неожиданным вещам. Скажем - в каких-то стихах попался жук, у которого что-то делали "надкрылья".
Спрашиваю: "А вы уверены, что у этих жуков есть надкрылья?" - и уже достаю энциклопедию: даже если С.Я. твердо знает, что надкрылья есть, он все равно себя проверит.
А если энциклопедия не помогает - начинаются звонки по телефону. Однажды мне показалось неточным какое-то астрономическое выражение - то ли звезды попали не туда, то ли видны были не в то время года. Из энциклопедии ничего не узнали.
"Голубчик, надо позвонить какому-нибудь астроному, только непременно крупному, чтобы ошибок не было", - волнуется Маршак. Я вспоминаю, что когда-то, в студенческие времена, встречала известного теперь астронома Б.А. Воронцова-Вельяминова, и говорю об этом С.Я. Отступления нет - приходится звонить профессору Воронцову-Вельяминову, объяснять ему, кто говорит и по чьему поручению мне надо узнать то-то и то-то. И профессор с удовольствием объясняет все, что надо, я записываю, С.Я. его благодарит, а в стихах звезды становятся на свое место.
При чтении вслух особенно чувствуется, с каким мастерством Маршак умеет передать живую интонацию, живой голос. Как-то, читая ему Ованеса Туманяна, я нарочно прочла слова Кота-скорняка с "восточным" акцентом. Попробуйте сами:
Папаху шить - не шубу шить,
Для друга можно поспешить!
И С.Я. вспомнил свои старые стихи про Петлюру, где неподражаемо передается украинский колорит при помощи ритма и двух-трех украинских слов:
Пан Петлюра сдвинул брови,
Оселедец почесал,
И, подумав, Клемансови
Ультиматум написал...
День за днем Петлюра хмурый
Из Версаля ждет письма,
Да беда, что у Петлюры
Нынче адреса нема.
Некоторые надписи нельзя понять без комментариев. Так, на книге "В начале жизни", подаренной мне в Крыму, написано:
Она умна, она мила
И тем навеки знаменита,
Что Фолкнера перевела
И сократила Демокрита.
...Нижняя Ореанда. Чудесный золотой октябрь. Я приезжаю к С.Я. из Ялты, почти каждый день он, как всегда, в работе. Его сестра и неизменная помощница, Лия Яковлевна Ильина, талантливый автор "Четвертой высоты" и других книг для детей, уже совершенно выбивается из сил: надо срочно отсылать предисловие к книге их покойного брата, М. Ильина, писателя, знакомого всему миру. Издательство торопит, это последняя корректура, но Самуил Яковлевич, перечитав еще раз книгу брата, непременно хочет что-то добавить к своему предисловию. А это может сорвать выход книги в срок.
Леля призывает меня на помощь. Я читаю предисловие вместе с Маршаком и молча прикидываю, что можно сократить. В конце концов с уговорами и угрозами (книга не выйдет!) я намечаю сокращения: у самого Mapшакa рука не подымается: все в предисловии важно, все нужно... Но я нашла целую страницу подробных выписок из книги, касающихся Демокрита, и - ..."сократила Демокрита", причем надпись на книге ясно сказала мне, что С.Я. на меня не сердится.
А как не прокомментировать такие стихи:
Печальнее ее история,
Чем у Ромео и Джульетты:
От Павловской лаборатории
Она дошла до оперетты.
И все ж я рад ее визиту,
Ее улыбке благосклонной.
Зачем скрывать? Люблю я Риту
И в новой роли примадонны.
(3. XI. 1954 г. на стихах Бернса, III изд.)
Разумеется, ни в какой оперетте я примадонной не служила: просто перевела текст старинной английской комедии для композитора Г.Г. Крейтнера, написала какие-то стишки - вышла очень веселая, хотя и вполне "безыдейная" музыкальная комедия "О, Сюзанна!".
Занятно, что все эти четверостишия и восьмистишия рождались буквально у меня на глазах; впрочем, не только у меня: все, кому Маршак делал надписи, знают, как он их тут же импровизировал. И не только коротенькие посвящения: при мне минут за двадцать он написал целую поэму почти без помарок.
Шла верстка нового издания Бернса, и С.Я. срочно прислал за мной на Мозжинку - академический поселок под Звенигородом, где я жила со своей старинной приятельницей - Ларисой Евгеньевной Габрилович-Масловой. Л.Е. - страстная поклонница гомеопатии, и Маршак как-то написал ей на книге:
"Стихи читать приятно в дозе
Сугубо гомеопатической.
Поэтому пишу Вам в прозе
На этой книге поэтической!
Дорогой Л.Е. на добрую память от С. Маршака".
Я уехала в Москву, оставив на попечение Л.Е. двух щенков - плод преступной страсти нашей чистокровной пуделихи Норы и шпица без полхвоста. Самуил Яковлевич обещал доставить меня обратно не позже шести часов, но работа затянулась, и он никак меня не отпускал.
- Неудобно перед Ларисой, - говорила я, - там щенки, я ей везу треску для кошки, туфли...
- Ничего, я напишу ей письмо, и она не рассердится.
Я пошла звонить по телефону, а С.Я. взял чистый лист бумаги.
Когда я вернулась, лист был исписан, С.Я. улыбался про себя и замахал рукой.
- Погодите, погодите, я сейчас.
Вот что я увезла на Мозжинку - крупным красивым почерком С.Я. написал:
Ларисе Евгеньевне Масловой
У боженьки
На Мозжинке
Есть тихий-тихий дом.
Два брата-полупуделя
Скулят тихонько в нем.
На волю очень хочется
Им выбежать тайком,
Но Рита-переводчица
Их держит под замком.
Но Рита в путь-дороженьку
Отправилась в Москву,
Чтоб привезти на Мозжинку
И туфли и треску.
Щенят она оставила.
Им нужен глаз да глаз.
И вот она заставила
Стеречь обоих -
Вас!
Вдова вы академика,
Из-за какой вины
И Ромула и Ремика
Вы сторожить должны?
Питая к вам симпатию,
Я думаю начать
На днях гомеопатию
Подробно изучать.
Хочу принять "нукс-вомика",
Чтоб долее прожить,
Чтоб Ремика и Ромика
Для Риты сторожить.
И может быть, в обители,
Где воют Ромул, Рем,
Поэта в заместители
Возьмут к Ларисе М.
Весной 1963 года я была в Шотландии. Уже с 1953 года по настоянию Самуила Яковлевича я занималась биографией Бернса и переводами его великолепной прозы. В 1954 году в "Новом мире" была опубликована подборка писем и дневниковых записей Бернса - "Бернс о себе" - по книге шотландского художника Гендерсона, с большими дополнениями. К двухтомнику переводов Маршака из Бернса, где было множество новых стихов, С.Я. буквально заставил меня написать большую вступительную статью. И наконец, после нескольких публикаций в журналах, к 200-летию со дня рождения Бернса, в 1959 году, вышла моя книга "Роберт Бернс" (издательство "Молодая гвардия", серия "Жизнь замечательных людей").
На двухтомнике со вступительной статьей С.Я. написал мне:
Спасибо Вам за вашу прозу.
Она, подобно паровозу,
Легко везет тяжелый груз
Стихов шотландских в наш Союз.
А на моей книге, которую мы вместе подарили моей дочери, написано:
Пусть увидит Маргарита,
Как отлично ездит Рита
Не в абрамцевском вагоне,
А в Шотландии, на пони.
Но в Шотландию я попала только через три года.
Пригласил меня Эмрис Хьюз, депутат парламента от Эйршира. Этот округ так и называется Burns Country - родина Бернса.
Эмрис Хьюз - "Амвросий Иванович", как его окрестил Маршак, - и его жена Марта ("Марфа Петровна") были связаны с С.Я. многолетней дружбой. Они часто гостили у него в Москве и в Ялте, а в 1955 году в старинном доме Хьюзов, в шотландском поселке Камноке, гостила советская делегация, приехавшая на юбилей Федерации клубов имени Бернса, - С.Я. был почетным президентом этой Федерации.
И когда я приехала в Камнок, меня поместили "в комнате Маршака".
В течение двух недель, что я провела в Шотландии, Маршак был рядом со мной. В Доме-музее Бернса стояли все его переводы, в книги записей его рукой были вписаны строки стихов, добрые пожелания. На фермах, где жил Бернс и где теперь живут правнуки и праправнуки его земляков, при одном упоминании о "мистере Маршаке" люди начинали улыбаться, кивать головой, говорить всякие хорошие слова "о добром русском джентльмене". В дамфризской таверне "Глобус", где сохранилась в неприкосновенности комната, куда приезжал Бернс со своей фермы, хозяйка таверны "Ма Браун", указывая на высокое кресло, сказала, что "в этом кресле любил сидеть "Рабби Бернс", а последним тут сидел "человек, сделавший Бернса русским, - мистер Маршак".
Все, кто встречал С.Я. на бернсовских торжествах, вспоминали его великолепную речь на банкете в Эдинбурге. Во всех газетах огромными буквами напечатали заключительные слова этой речи: цитируя Бернса, попросившего перед смертью, чтобы дамфризские волонтеры - "эти горе-вояки" - не палили над его могилой, Маршак сказал: "И не позволяйте всем горе-воякам палить над миром!"
Как всегда, слишком поздно начинаешь сожалеть, что не записывала все, о чем приходилось говорить с С.Я. А потом находишь в столе торопливо исчерканную страничку и не сразу понимаешь, в чем дело: наверху - "не аккумулятор, а генератор...", потом - выписки из газетной статьи, где какой-то молодой поэт поучает своих сверстников, дальше - в кавычках: "людьми пренебрегать нельзя, надо питаться ими" - и пометка: "записано на собрании тогда-то...". А внизу - приписка: "для С.Я. - о молодых поэтах".
...Осень 1962 года. Самуил Яковлевич готовит статью о современных молодых поэтах - она вышла в "Новом мире" уже без него.
Он читал мне черновик, и я рассказала ему о том, как один молодой поэт, уговаривая своих коллег обязательно ездить и "набираться впечатлений", с наивностью мало сведущего в технике человека все время обыгрывал слово "аккумулятор" и "зарядиться - разрядиться". В общем, по его словам, выходило, что поэт - какой-то аккумулятор впечатлений, причем ездить за ними надо подальше, а если перестать ездить, то душа потеряет свой заряд (или даже "потенциал"?) и окажется пустой. Тогда надо опять ехать - и опять заряжаться. И тут же я рассказала С.Я., как об этом же говорил на собрании один довольно известный сочинитель песен, убеждая всех, что людьми надо питаться".
Мы посмеялись, и вдруг С.Я. очень серьезно сказал: "Но поэт ведь не аккумулятор, а генератор! Он РОЖДАЕТ, генерирует тепло, свет, свой мир... Голубчик, вы мне найдите эту статью, выпишите из нее эти слова - пригодятся..."
И сейчас, вспоминая все те милые мелочи, о которых написано здесь, я подумала: сколько еще нужно вспомнить, сколько забыто и упущено.
Но мне кажется, что из многих воспоминаний, собранных в этой книге, создастся очень цельный образ Маршака - человека необычайно щедрой и широкой души, в которой "генерировалось" столько тепла и света, что люди до сих пор чувствуют это тепло, эту ласку...
Три поколения выросли на детских стихах Маршака. Его непревзойденные по изобретательности, точности и красоте переводы, его тихая, мудрая лирика и емкая, лаконичная и четкая проза навсегда вошли в русскую литературу.
А для всех, кто его знал, он останется одним из лучших примеров беспощадной строгости к себе, неутомимого трудолюбия, непоколебимой веры в то хорошее, что заложено в человеке, и неистощимого, веселого, молодого лукавства, которое пробивалось в самые серьезные минуты и осталось в памяти друзей в виде надписей на книгах.
Примечания
1. О, Рита Райт, я - ваш рыцарь, хотя и без копья, О, Рита Райт, ваши глаза сияют, они нежны, как росистый воздух. ↑