С. Маршак. Карусель.
Издательство ЦК ВЛКСМ
"Молодая гвардия", М., 1962, с. 3-28.
Б. Сарнов
С самых малых лет входит в сознание человека понятие - Родина.
Оно входит с первыми словами, произнесенными на родном языке, с первыми сказками, знакомыми ему еще до того, как он научился читать, с первыми песнями, услышанными в детстве.
Те, кто родился вскоре после Октября 1917 года на территории одной из советских республик, с самых малых лет осознали себя представителями новой, "советской нации".
Другие песни спели нам,
Другие сказки рассказали, -
говорит сегодня поэт, обращаясь к своим сверстникам, "родившимся в двадцатых".
Откуда же взялись эти новые песни и сказки? Кто сочинил их? И чем отличались они от прежних?
Чтобы ответить, хотя бы коротко, на эти вопросы, понадобилось бы написать целую книгу. Может быть, даже несколько книг.
Я расскажу здесь только об одном человеке. О человеке, который по праву считается одним из основоположников нашей детской литературы.
Не только вам, но и вашим родителям, верно с самого раннего детства знакомо его короткое, веселое имя - Маршак.
Человек растет. С каждым месяцем, с каждой неделей меняется его отношение к вещам, которые его окружают.
Сережа, шестилетний мальчик из повести Веры Пановой, мечтает, чтобы ему купили двухколесный велосипед:
"Настоящий велосипед, со спицами, со звонком, рулем, колесами, кожаным седлом и маленьким красным фонариком! И даже у него был сзади номер на железной дощечке - черные цифры на желтой дощечке!
...Сережа смотрел почти с испугом, приоткрыв рот, коротко дыша, едва веря, что все эти сокровища будут принадлежать ему".
Но вот прошел месяц. Всего только один месяц. "Сережа здорово научился ездить, научился даже съезжать с горки, бросив руль и сложив руки на груди, как - видел он - делал один ученый велосипедист. Но почему-то уже не было у Сережи того счастья обладания, того восторга взахлеб, как в первые блаженные часы...
А там и надоел ему велосипед. Стоял в кухне со своим красным фонариком и серебряным звонком, красивый и исправный, а Сережа пешком отправлялся по делам, равнодушный к его красоте: надоело, и все, что ж тут сделаешь".
Ничего тут не сделаешь, потому что человек растет. Он вырастает из своей одежды, из своей комнаты, из своего переулка. Он приезжает после летних каникул, и школьный двор, который еще так недавно казался ему целым миром, таинственным и незнакомым, - теперь просто-напросто самый обыкновенный двор, изученный и обжитый. Кубики, "Конструктор", игрушечный заводной самосвал - вещи, еще недавно имевшие для него огромную ценность, теперь вызывают лишь снисходительную улыбку. Ему смешно: неужели эти игрушки еще недавно могли его интересовать? Какие пустяки! Он уже большой. Он вырос. До них ли ему?
Точно так же бывает с иными детскими книжками.
Когда-то ты плакал, когда тебе читали вслух о злоключениях героя. Ты счастливо смеялся его удачам. Но вот прошло несколько лет. Ты уже прочел другие книги. И случайно тебе попалась в руки та, давнишняя, детская. Ты улыбаешься: какими наивными, глупыми кажутся тебе твои вчерашние слезы и смех...
Так бывает часто. Но не всегда.
Я очень хорошо помню, как в детстве мне читали "Сказку о глупом мышонке" Маршака. Мне читали ее не в первый раз, я уже знал заранее о предстоящем печальном конце. Но всякий раз, когда доходило до того, как мышка-мать приглашала в няньки к мышонку кошку, снова и снова к горлу моему подкатывали слезы. А когда звучали последние строки:
Прибежала мышка-мать,
Поглядела на кровать,
Ищет глупого мышонка,
А мышонка не видать... -
я ревел безудержно, громко, размазывая слезы по лицу, как ревут только в четыре года.
Сейчас, перечитывая эту старую сказку Маршака, я не реву в голос. И не плачу втихомолку. Но я не стыжусь своих детских слез, они не кажутся мне глупыми и наивными. По правде сказать, мне и сейчас жаль глупого мышонка, отвергнувшего добрую тетю Лошадь и всех остальных и поверившего лицемерной кошке. Мне жаль его, и всякий раз, когда я дохожу до последних строк, меня начинает тревожить сосущее тоскливое чувство, очень похожее на то, которое в детстве вызывало у меня слезы.
Прошло тридцать лет. А я все еще не вырос из этой сказки, как не вырос из других детских книг - из "Детства Никиты", из "Школы" Гайдара, из "Детства Темы", из книг Житкова и Пантелеева...
Почему это так? И почему так бывает не со всякими детскими книжками, а лишь с некоторыми, с немногими?
Очень просто. Почему человека перестает интересовать игрушечный самосвал? Да потому, что он проникся сознанием, что самосвал ненастоящий. А он уже вступил в тот возраст, когда ему интереснее смотреть на настоящий, чем наслаждаться всей полнотой обладания игрушечным.
Стихи Маршака - настоящие.
Но разве бывают ненастоящие стихи? И если бывают, чем отличаются они от настоящих?
Вот книжка. На первой странице - мальчик и девочка, аккуратно причесанные, с тщательно отглаженными галстуками. Они обмениваются аккуратными, вежливыми, тщательно отглаженными фразами:
- Шура, ты пойдешь сегодня гулять?
- Да, я скоро пойду гулять...
Как звучал бы этот разговор, если бы он происходил не в книжке, а на самом деле? Я думаю, приблизительнo вот так:
- Шурка!.. Выходи-и!..
- Сича-ас!..
Конечно, совсем неплохо, если дети называют друг друга вежливо: "Шура", а не "Шурка"... Но почему-то, прочитав такой вежливый, отглаженный разговор, вы невольно почувствуете: "Так не бывает". И доверия к этой книжке у вас уже не будет, хотя все, что расказано в ней, вполне могло бы произойти и, наверное, даже не раз происходило с вами или вашими приятелями.
А вот в книге Алексея Толстого "Золотой ключик, кии приключения Буратино" происходят вещи неправдоподобные, неслыханные. Куклы, собаки, даже насекомые разговаривают, дерутся, переживают множество забавных и страшных приключений... Где это видано, чтобы деревянный человечек, которого только что вырезали из обыкновенного полена, показывал язык, говорил, бегал? И тем не менее, когда вы читаете про все эти удивительные дела, вам ни на секунду не приходит в голову, что "так не бывает", потому что мысли, и слова, и поступки, и чувства игрушечных деревянных человечков настоящие, не игрушечные. Как самый обыкновенный мальчишка, Буратино ленится, не хочет учить уроки и чистить зубы, обещает быть хорошим и не умеет выполнять своего обещания. Как самый обыкновенный мальчишка, на вопрос: "У вас в кармане два яблока. Некто взял у нас одно яблоко. Сколько у вас осталось яблок?", он отвечает: "Два".
- Почему?
- Я не отдам же Некту яблоко, хоть он дерись!
И поэтому вы верите в существование этого выдуманного героя. Верите, как если бы он был настоящим, живым, хорошо вам знакомым мальчишкой.
А в плохих книжках все наоборот. Мысли, слова, поступки, чувства героев - ненастоящие, игрушечные... Поэтому и сами герои все на одно лицо, словно вдруг ожили, задвигались и заговорили прилизанные мальчики и девочки, нарисованные на картинках в букваре.
Каждый из вас, наверно, читал "Приключения Тома Сойера". Вы помните послушного, прилежного Сида? Главная отличительная черта Сида состоит в том, что он отлично знает, каким хотят его видеть взрослые, и очень удачно притворяется тем мальчиком, за которого его принимают. Тем ненастоящим, игрушечным, как любил говорить Алексей Максимович Горький, "отвратительно прелестным мальчиком", которых во все века рисовали на картинках в букварях.
Книги и стихи, которые писали для детей в старое, предреволюционное время, почти сплошь предназначались для таких вот несуществующих в природе отвратительно-прилежных мальчиков и девочек. Даже хорошие, настоящие поэты, сочиняя стихи для детей, приседали на корточки, начинали сюсюкать и изъясняться в совсем несвойственной им манере. Был, например, в начале нашего века очень известный поэт Валерий Брюсов. Его "взрослые" стихи многие люди помнят и любят до сих пор. Горький уважительно называл его "самым культурным литератором на Руси". Но тот же Брюсов для детей писал так:
Любо василечки
Видеть вдоль межи,
Синенькие точки
В поле желтой ржи.
Надо ли удивляться, что такие искусственные, слащавые стишки мало кто читал. Читали другие. Читали "Степку-растрепку", которого пересказал по-русски какой-то не шибко грамотный и не вполне владеющий языком немец. О герое этого произведения сообщалось, что
Он чесать себе волос
И ногтей стричь целый год
Не желал и стал урод.
Детям нравилось, что герой "Степки-растрепки" - живой, настоящий мальчишка, озорной и веселый. Но как это убого и безграмотно! Какой неуклюжий, спотыкающийся, нелепый стих, как не по-русски составлена фраза.
Молодая советская литература продолжала дело великой русской литературы. Она создавалась не на пустом месте.
Тем, кто создавал советскую литературу для детей, пришлось гораздо труднее. Они вынуждены были начать с самого начала. Прежде всего надо было решить: кого взять себе за образец? У кого учиться?
Маршак выбрал себе двух учителей. Первым был Александр Сергеевич Пушкин. Вторым - фольклор, устное творчество народа. Впрочем, был один, быть может, самый главный учитель - дети.
На первый взгляд это выглядит не очень правдоподобно. В самом деле, как это может быть, чтобы сложному и трудному своему искусству поэт учился у детей?
А вот, представьте, учился.
Есть у Маршака одно маленькое стихотворение. Оно, правда, адресовано взрослым. Но если вы хотите понять, в чем главный секрет вечной молодости поэзии Маршака, вдумайтесь как следует в эти строки:
Когда вы долго слушаете споры
О старых рифмах и созвучьях новых,
О вольных и классических размерах, -
Приятно вдруг услышать за окном
Живую речь без рифмы и размера,
Простую речь: - А скоро будет дождь!
Слова, что бегло произнес прохожий,
Не меж собой рифмуются, а с правдой -
С дождем, который скоро прошумит.
Маршак много размышлял в своей жизни о том, каким должен быть стихотворный размер, и о том, какими должны быть рифмы в стихах, написанных для детей. Но давным-давно он понял главное: слова в стихах должны во что бы то ни стало "рифмоваться с правдой". Если стихи о дожде - то с холодными и звонкими каплями дождя. Если они об игре в мяч - с гулким хлопаньем мяча о мостовую, со стуком маленькой и крепкой мальчишеской ладони:
Я
Тебя
Ладонью
Хлопал.
Ты
Скакал
И звонко
Топал.
Ты
Пятнадцать
Раз
Подряд
Прыгал
В угол
И назад.
А потом
Ты покатился
И назад
Не воротился.
Покатился
В огород,
Докатился
До ворот,
Подкатился
Под ворота,
Добежал
До поворота,
Там
Попал
Под колесо.
Лопнул,
Хлопнул -
Вот и все!
А вот еще несколько срок из другого стихотворения Маршака:
Раз, два -
По полену.
Три, четыре -
По колену.
По полену,
По колену,
А потом
Врубился в стену.
Топорище - пополем.
А на лбу остался шрам.
Никак нельзя сказать, что автор этих стихов мало думал о том, каким ему писать размером. Недаром ритм, быстрое, учащенное дыхание этого стиха, так напоминает любимые детские считалки:
Шла кукушка
Мимо сети,
А за нею
Малы дети
И кричат:
- Кук-мак!
Убирай
Один Кулак!
И ритм и рифмы - все здесь расчетливо подобрано, крепко подогнано опытной, умелой рукой. Но настоящей поэзией эти стихи Маршака делает то, что слова в них рифмуются не только "меж собой". Они "рифмуются с правдой". Со свежим запахом только что расколотого березового полена, со звонким стуком топора, с веселой растерянностью незадачливого "мастера-ломастера".
Маршак не зря прислушивался к ритму детских считалок. Видно, неспроста эти "нелепицы", часто лишенные всякого смысла сочетания слов, не стареют, живут десятки, а то и сотни лет, умудряясь пережить многие, далеко не бессмысленные стихи, написанные настоящими поэтами. В самой природе этих считалок есть что-то очень нужное ребятам, очень близкое им. Нет, не случайно так часто стихи Маршака начинаются, как считалки:
Раз, два, три, четыре,
Начинается, рассказ -
В сто тринадцатой квартире
Великан живет у нас.
И совсем уж не случайно его стихи, даже те, которые ничуть не похожи на считалки, взяли у детских считалочек свой веселый, легкий, задорный ритм. Ритм, в который так и хочется окунуться, который освежает, как сильный, чистый, холодный душ:
По Бобкин-стрит, по Бобкин-стрит
Шагает быстро мистер Смит
В почтовой синей кепке,
А сам он вроде щепки...
И свое умение видеть предмет, который он описывает, Маршак тоже взял у детей. Разве взрослый решится так описать человека: "А сам он вроде щепки"...
Друг и сверстник Маршака, герой его стихотворения "Почта", замечательный детский писатель Борис Житков восхищался детскими рисунками. Он говорил, что каждый человек в детстве замечательно умел рисовать, потому что "знал, что главное. И всегда с главного начинал".
"Он рисовал штык, а потом к нему пририсовывал солдата. Штык был вдвое выше солдата и всегда острый. Солдат всякого убьет штыком... Нарисовал дом, трубу, а из трубы дым. Если в трубу не проходит дым, это не труба, а тумба. И всегда спрашивал: "кто здесь главный?", "кто главнее?", "что главнее?" - искал самого главного. Художники ахают над детскими рисунками: "Гениально! Потрясающе! Скажите, откуда они, шельмецы, это знают?" А шельмецы знают одно: что надо ему изобразить главное, а остальное - к главному пририсовать, и то лишь для пользы главного.
В быке для них главное рога. С рог и начинают..."
Это умение увидеть в предмете самое главное проявляется не только в детском рисунке. Маленькую девочку попросили описать море. Словами описать. Она написала одну фразу: "Море было большое".
Антон Павлович Чехов, который знал толк в трудном искусстве описывать предмет словами, говорил, что это самое великолепное описание моря, какое он когда-либо читал.
Стихотворные строки Маршака часто бывают похожи на это описание моря. Его стихи, поэмы, сказки хорошо было бы иллюстрировать рисунками детей. Вот, например:
Плывет пароход по зеленым волнам,
Плывет пароход из Америки к нам...
Так и видишь рисунок, на котором нарисованы крупно, каракулями бурные волны и огромный, во весь лист, пароход... И ничего больше. Совсем как в детской песенке: "Синее море, белый пароход..."
Но, как я уже говорил, не только у детей учился Маршак. Помимо детской песенки и детского рисунка, строки Маршака о зеленых волнах и о пароходе сразу же заставляют вспоминать строки другого поэта:
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет...
Тоже как детский рисунок: крупно, во весь лист - туча, одна-единственная огромная туча на все небо, и так же крупно, во весь лист - бочка, одна-единственная на все море.
Вы, конечно, сразу узнали, откуда эти строки и кому они принадлежат? Ну, конечно, Пушкин, "Сказка о царе Салтане".
Читая Пушкина, особенно хорошо понимаешь, что слова в настоящих стихах всегда "рифмуются с правами".
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько...
Если спросить у знатоков, хороша ли рифма "легонько" - "тихонько", знатоки наверняка ответят, что рифма эта очень примитивна, что рифмовать так - стыдно, что это почти то же самое, что рифмовать слова одного корня, например, "ушел" и "пришел".
А теперь забудьте о "старых рифмах и созвучьях новых" и вслушайтесь в эти строки. Ведь, правда же, вы отчетливо слышите и тихий плеск волны, и скрип досок, и шуршанье мокрой гальки о днище бочки? Словно вы не в книжке прочли про это. Словно все это было взаправду и было с вами. Словно это вы сами сидели в бочке и умоляли волну смилостивиться, и это вас послушалась волна, и вы почувствовали, как страшные черные волны стали вдруг прозрачными, ласковыми, светло-синими и бережно вынесли бочку на низкий берег, и вы, еще секунду назад читавшие себя погибшими, вдруг поняли: "Спасены"!
А вот еще несколько строк из той же сказки:
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
Как мускулисты, энергичны эти строки! Здесь что ни слово, то действие, поступок. И энергия стиха прямо-таки заставляет каждого читателя самого ощутить физическое усилие, которое совершил князь Гвидон, чтобы выйти из наглухо заколоченной бочки.
Этой стремительной энергии стиха настойчиво учился у Пушкина Маршак:
Человек сказал Днепру:
- Я стеной тебя запру!
В этих двух строчках - весь Днепрогэс! Стих Маршака передает работу, движение, даже если поэт рисует не борьбу человека с Днепром, а самого обыкновенного продавца мороженого:
Взял мороженщик лепешку,
Всполоснул большую ложку,
Ложку в банку окунул,
Мягкий шарик зачерпнул,
По краям пригладил ложкой
И накрыл другой лепешкой...
Здесь тоже, что ни строка - то действие, поступок: "взял", "всполоснул", "окунул", "зачерпнул", "пригладил", "накрыл".
Все слова - глаголы. Все отвечают на вопрос: "что сделал?". И ни одного прилагательного или наречия. Ни одного слова, отвечающего на вопрос: "как?" В самом деле, а как "зачерпнул"? Быстро или медленно? Умело или неуклюже? Об этом не сказано. Вернее, не сказано словами. Но разве есть другие слова, которые могли бы лучше, чем эти шесть строк, передать, как быстро и ловко орудует мороженщик своей большой ложкой?
Каждый настоящий поэт приносит в литературу свои поэтические открытия. Он наносит на поэтическую карту свою землю: архипелаг, или остров, или совсем крошечный островок. Но редко кому удается открыть в поэзии целый материк. Казалось бы, в наш век поэтические материки давным-давно уже открыты, нанесены на карту, описаны.
Маршак сумел открыть свой материк. Этот материк - огромная область человеческого труда. Труда самого простого, будничного, не обязательно даже овеянного романтикой дальних странствий, трудных и опасных приключений.
Все знают, что дети могут часами стоять и смотреть, как работает точильщик, или как монтер карабкается по столбу, или как водопроводчики лезут в канализационный люк...
Маршак сумел жадными, любопытными детскими глазами взглянуть на профессию почтальона, пожарного, продавца мороженого, хирурга, печатника, плотника, столяра, лесоруба... И в простом, будничном труде этих людей он нашел золотые россыпи поэзии. Да и могло ли быть иначе? Ведь письмо, заклеенное разноцветными марками, или пожарный в медной каске, или мороженщик обыкновенны только для и взрослых. Для мальчишки пожарный - это сказочный витязь, всесильный, всемогущий. Недаром все дети мечтают о профессии пожарного. Именно таким богатырем, волшебником, покоряющим стихию огня, чуть ли не сказочным пушкинским дядькой Черномором выглядит у Маршака старый пожарный Кузьма:
Широко бушует пламя...
Разметавшись языками,
Лижет ближние дома.
Отбивается Кузьма.
Ищет в пламени дорогу,
Кличет младших на подмогу,
И спешат к нему на зов
Трое рослых молодцов.
Топорами балки рушат,
Из брандспойтов пламя тушат,
Черным облаком густым
Вслед за ними вьется дым.
Пламя ежится и злится,
Убегает, как лисица.
А струя издалека
Гонит зверя с чердака.
И, совсем как в сказке, побежденная стихия на человечьем языке молит победителя:
Вот уж бревна почернели...
Злой огонь шипит из щели:
- Пощади меня, Кузьма,
Я не буду жечь дома!
Поэтическое открытие, как и всякое другое открытие или изобретение, входит в жизнь, становится достоянием многих людей только в том случае, если в нем есть нужда, настоятельная жизненная потребность.
Не случайно именно в 20-е годы нашего века, в самые первые годы советской власти, у нас возникла и так расцвела немыслимая в дореволюционной России литература для детей.
Время было трудное. Истощенная войной молодая республика в ту пору еще не могла дать писателям многого. Не было бумаги. Не хватало типографий. Но она дала им нечто куда более важное: свежий воздух, очищенный революционной грозой, - тот единственный в мире воздух, в котором только и могло существовать настоящее искусство. И еще кое- что, столь же необходимое, дала она им: читателя.
Кто был читателем первых книжек Маршака? Кто был первым читателем тех книг, с которых ведет свое начало советская литература для детей?
Вот один из этих первых читателей вспоминает сегодня о своем детстве:
Сейчас поверят в это разве?
Лет двадцать пять тому назад,
Что политически я развит,
Мне выдал справку детский сад...
Меня и нынче брат мой дразнит.
Он этой справки не забыл...
Но политически я развит
Действительно в те годы был!
Я с глубочайшим интересом
Журнал "Прожектор" раскрывал.
Я кулака с тупым обрезом,
Улегшись на пол, рисовал.
Худой, с флажочком неразлучным
По полу я маршировал,
И в каждом человеке тучном
Буржуя я подозревал.
Я знал про домны Приазовья
И что опять бастует Рим...
Да, я к друзьям пылал любовью
И был к врагам непримирим.
Шестилетний человек, который с глубочайшим интересом разглядывает взрослый журнал, с ненавистью думает о буржуях и всей силой своей души желает победы бастующим рабочим Рима, - да, такого читателя детская литература еще не знала, такими идеями не жила, таких тем не касалась. Этот читатель не был отгорожен от мира стенами детской. С ним не так просто было найти общий язык.
Маршак одним из первых ввел в поэзию для детей целый океан новых идей, новых представлений. И никогда при этом он не теряет из виду читателя-ребенка.
Вспомните его насмешливый рассказ в стихах о том, как "мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, делец и банкир", приехав в Советский Союз, отказался занять приготовленный для него роскошный номер в гостинице, потому что в другом номере той же гостиницы жил негр, и как пришлось незадачливому мистеру ночевать на стуле в вестибюле.
В основе поэмы - почти анекдот. Маршак весело и остроумно высмеял спесивого американского богача, его презрение к людям другого цвета кожи. Не унылое осуждение, а именно смех вызывает нелепое поведение мистера Твистера при виде негра, встретившегося ему на лестнице советской гостиницы "Англетер":
Вдруг иностранец
Воскликнул: - О боже!
- Боже! - сказали
Старуха и дочь.
Сверху по лестнице
Шел чернокожий,
Темный, как небо
В безлунную ночь.
Черной
Рукою
Касаясь
Перил,
Шел он
Спокойно
И трубку
Курил.
А в зеркалах,
Друг на друга
Похожие,
Шли
Чернокожие,
Шли
Чернокожие...
Каждый
Рукою
Касался
Перил,
Каждый
Короткую
Трубку
Курил.
Эти зеркала, превратившие одного чернокожего в целый легион негров, как бы удесятерили ужас, овладевший семейством мистера Твистера. И еще смешнее, еще нелепее выглядит этот их глупый ужас.
"Мистер Твистер" - сатирическая поэма. Но поэт в ней не только разоблачает, не только высмеивает, не только издевается. Прочитав эту поэму, маленький советский человек с гордостью думал о стране, в которой ему посчастливилось родиться и жить, единственной стране мира, где могущественный "владелец заводов, газет, пароходов" оказывается беспомощным и жалким.
Если ночлега
Нигде
Не найдем,
Может быть,
Купишь
Какой-нибудь
Дом?.. -
наивно предлагает мистеру Твистеру дочь. Но Твистер уже давно понял, что в этой стране не поможет всесильная чековая книжка.
- Купишь! -
Отец отвечает
Вздыхая: -
Ты не в Чикаго,
Моя дорогая.
Дом в Ленинграде
Купить бы я рад...
Да не захочет
Продать Ленинград...
До предела напуганный странными порядками этой необыкновенной страны, мистер Твистер даже слегка порастерял уверенность в незыблемости своего чикагского благополучия. Недаром, когда он засыпает на стуле в прихожей ленинградской гостиницы, ему снится такой вещий сон:
Вот перед ними -
Родная Америка,
Дом-особняк
У зеленого скверика.
Старый слуга
Отпирает подъезд.
- Нет, - говорит он, -
В Америке
Мест!
Да, Маршак сказал в своей поэме о многом: справедливости и человечности советского строя, о неизбежности крушения власти богачей во всем мире. И обо всех этих больших и сложных вещах он умел рассказать стихами, звонкими, как песенка, стремительными и броскими, как подписи к картинном, легкими и запоминающимися, как считалка.
В творчестве Маршака "Мистер Твистер" не единственный пример высокого умения говорить с ребятами на самые важные и самые сложные темы современности.
Вспомним еще раз знаменитое его стихотворение о строительстве Днепрогэса:
Человек сказал Днепру:
- Я стеной тебя запру.
Ты
С вершины
Будешь
Прыгать,
Ты
Машины
Будешь
Двигать!
Да разве одно только это стихотворение?
Вспомним "Вчера и сегодня", "Откуда стол пришел", "Быль-небылицу" и другие поэмы, сказки и стихи, в которых Маршак широко и свободно знакомит малыша с окружающим его миром. Не случайно эти стихи Маршака вызвали так много подражаний на языках разных народов СССР.
Конечно, далеко не каждое произведение Маршака открывало новые, еще никем не описанные стороны нашей жизни.
В самом деле, что нового в таких стихах Маршака, как "Детки в клетке", "Вот какой рассеянный"? Во все времена детям рассказывали про зверей, пели колыбельные песенки. Не только на улице Бассейной в Ленинграде - в любом городе любой другой страны мог жить рассеянный человек, который по ошибке пытался надеть чужое пальто и брюки вместо рубахи.
Но нет, и эти стихи Маршака были по-настоящему новыми. Новым в них было то, что поэт говорил со своим маленьким читателем так, как прежде с ним не говорили.
Основоположник советской литературы Алексей Максимович Горький писал в одной из своих статей, что ребенок "познает окружающий его мир прежде всего и легче всего в игре, игрой. Он играет и словом и в слово, именно на игре словом ребенок учится тонкостям родного языка, усваивает музыку его и то, что... называют "духом языка".
Это уважение к игре ребенка, отношение к ней как к важному и нужному ему делу - черта новой, советской литературы для детей. Оно всегда было свойственно Маршаку. В этом и состоит новизна его озорных, веселых стихов, даже если они не несут в себе никакого нового содержания.
Каждый из вас, наверно, когда был помоложе, любил стихотворение Маршака "Вот какой рассеянный". А задумывались вы когда-нибудь над тем, что заставляло вас по многу раз с наслаждением слушать этот перечень нелепых поступков "рассеянного с улицы Бассейной"?
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки -
Оказалось, это брюки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Вместо шапки на ходу
Он надел сковороду.
Вместо валенок перчатки
Натянул себе на пятки.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Читая или слушая, как вам читали взрослые эту незамысловатую историю, вы испытывали радость от сознания своего превосходства: "Уж я-то не ошибся бы! Уж я-то не спутал бы рубашку с брюками, не надел бы вместо шапки сковороду!"
Совсем недавно научившись разговаривать, только-только узнав такие слова, как "вагоновожатый", "трамвай", "вокзал", вы с удовольствием вслушивались в путаную речь героя стихотворения:
- Глубокоуважаемый
Вагоноуважатый!
Вагоноуважаемый
Глубокоуважатый!
Во что бы то ни стало
Мне надо выходить.
Нельзя ли у трамвала
Вокзай остановить?
В чем причина этого удовольствия маленького читателя? Обнаружить ее не так уж трудно. Еще бы! Каждое неправильно произнесенное слово доставляет ему радость: он-то знает, как надо правильно его произносить. Он так хорошо усвоил и запомнил все эти трудные слова, что вот может даже играть ими.
Именно это и имел в виду Горький, когда писал в своей статье: "На игре словом ребенок учится тонкостям родного языка".
Маршак участвовал в создании советской литературы для детей не только как поэт, но и как редактор, как организатор.
Многим из вас должно быть знакомо имя Л. Пантелеева. Вы, наверно, читали его повести "Часы" и "Пакет", его рассказы "Честное слово", "Буква "ты" и многие другие.
Вот как Л. Пантелеев вспоминает о начале своей литературной работы:
"Очень большую роль сыграла встреча с Маршаком. Он открыл во мне способности детского писателя и ухватился за меня, как ухватывался тогда за все мало-мальски яркое, самобытное, подающее надежды... Без Маршака я не представляю себя писателем. Писать он меня никогда не учил, он помог мне развить вкус, открыл окно в большой мир настоящего искусства... Не зная английского языка, я часами слушал Блейка, Шекспира, Бернса, Вордсворта, Киплинга, Китса по-английски и испытывал наслаждение..."
В одной статье не расскажешь обо всем, что успел сделать Маршак за свою долгую жизнь. Но есть одна сторона его деятельности, о которой не сказать никак нельзя: это его работа переводчика.
Маршак "открыл окно в большой мир настоящего искусства" не только тем своим друзьям, которым он, как Л. Пантелееву, часами читал по-английски Шекспирa и Бернса, Китса и Киплинга.
Он сделал стихи этих поэтов достоянием русской Поэзии. Некоторые из них, например стихи народного поэта Шотландии Роберта Бернса, в переводах Маршака впервые зазвучали на русском языке во весь голос.
Разве перечислишь имена всех поэтов, стихи которых Маршак перевел на русский язык! Среди них есть английские, немецкие, итальянские, чешские, польские, украинские, белорусские, казахские, литовские, латышские, армянские. Рядом с классиками мировой литературы, поэтами, умершими несколько десятков, а то и сотен лет тому назад, в этом списке немало имен наших современников, поэтов, живущих и работающих сегодня. Одного из них вы хорошо знаете - это Джанни Родари. Маршак был первым, кто познакомил нас с его стихами и заставил их полюбить. Это в его переводах вы узнали стихи про "Спальный вагон" и про то, "Чем пахнут ремесла?". А уж вслед за Маршаком Джанни Родари стали переводить и другие советские поэты.
Из книг Маршака вы узнали про Шалтай-Болтая, про дедушку и внука, которые никак не могли решить, кому ехать верхом на осле, про веселого и храброго Робина Гуда, про маленьких героев пиктов, которые умерли, не открыв завоевателям тайны своего волшебного верескового меда.
Читая все эти народные стихи и баллады, мы даже не думаем о том, что одни из них родились на Западе, другие на Востоке. Мы давно уже привыкли считать их чем-то своим. Да так оно, в сущности, и есть.
Поэт не просто познакомил нас со стихами и песнями разных народов. Он сделал их достоянием нашей национальной культуры.
Полвека работает в литературе Самуил Яковлевич Маршак. В этом году ему исполняется семьдесят пять лет. Поэт, прозаик, драматург, переводчик, критик, редактор, он трудится не только для детей. Многое из созданного им обращено к взрослому читателю. Но все свое знание богатейших сокровищ мирового искусства, весь свой огромный литературный опыт, все силы своего ума и сердца Маршак отдал созданию большой литературы для маленьких. В этом тоже сказалось, что Маршак - советский писатель. Ведь именно об этом мечтал Горький, когда говорил, какой должна быть советская детская литература:
"В основе детской литературы должно быть вдохновение и творчество. Ей нужны не ремесленники, а большие художники. Поэзия, а не суррогаты поэзии. Она не должна быть придатком к литературе для взрослых".