Главная > О Маршаке

Наброски по памяти. -
М.: Искусство, 1987. Изд. 2-е. С. 75-85.

Николай Соколов

Наш сосед "Маршачок"

Шел третий день войны с фашистской Германией.

На улицах Москвы только что расклеен наш первый плакат "Беспощадно разгромим и уничтожим врага!". На плакате изображено, как красноармеец протыкает штыком голову Гитлера, протягивающего когтистую лапу.

Ежедневно мы, Кукрыниксы, собираемся втроем в общей квартире моей и Крылова, чтобы работать над карикатурами и плакатами.

В один из таких дней к нам приходит взволнованный Самуил Яковлевич Маршак.

- Что если нам попробовать работать совместно? Карикатуры и плакаты - ваши, а стихи к ним - мои? - тяжело дыша, предлагает Маршак.

Мы тут же соглашаемся, считая это очень удачным.

И начиная со следующего дня, мы собираемся за нашим рабочим столом уже вместе с Маршаком. Забывая об усталости, работаем часто бессонными ночами. Делать лучше, быстрее, больше - вот что было единственным стремлением нашего содружества, которое мы в шутку назвали "Маршкукрыниксы".

Несмотря на то, что Самуил Яковлевич часто болел и чувствовал себя почти все время плохо, к тому же он был значительно старше нас по возрасту, мы были свидетелями того, с каким энтузиазмом принялся этот человек за работу.

Маршак ни в чем не хотел от нас отставать. Работа шла, как правило, за одним столом. Рисовались карикатуры и плакаты, и тут же писались к ним стихи. Стол был завален бумагой, красками. Здесь же были разложены фотографии фашистских главарей и их жертв. Эти материалы нужны были нам как документальные свидетельства, усиливавшие злость нашей сатиры.

Шуршат карандаши по бумаге, что-то бурмочет Самуил Яковлевич, глядя на наш плакат, сохнущий на полу, потом он пишет стихи, низко склонясь над столом.

Все четверо молча трудятся. Ку рисует с фотографии шарж на Гитлера и незаметно для себя делает выражение своего лица похожим на гримасу Гитлера. Кры и я бьемся над черновиком карикатуры в "Правду". Редакция уже ждет от нас сегодня рисунок и стихи. Маршак задумывается, прикуривает папиросу, снова пишет, потом обращается к нам:

- Вот послушайте стихи к той карикатуре!

Он читает злые стихи про Гитлера, объявившего себя убежденным вегетарианцем, противником убийства животных, выпустившего по этому поводу даже медаль со своим профилем. Заканчиваются стихи так:

"Как известно, у медали
Есть другая сторона,
И на ней мы прочитали
Роковые письмена:
                - Не нужна мне кровь
                           овечья,
                - А нужна мне
                           человечья!"

Мы показываем Маршаку карикатуру. Близко поднеся ее к лицу и подняв на лоб очки, он внимательно всматривается в нее, смеется. Только опасается, что при уменьшении рисунка в газете пропадут детали.

В распоряжении редакции "Правды" всего одна машина - понятно, идет война, но все же за нами эта машина пришла, и мы, все четверо, поехали с готовой карикатурой и стихами по темной, пустынной Москве.

Однажды, подъезжая к редакции, мы вдруг увидели, как мелькнуло внезапно возникшее из темноты и быстро приближавшееся к нам белое пятно. Мгновение - и в открытое окно машины, возле которого сидел Маршак, с треском врывается какая-то жердь, едва не ударив в лицо. Скрип тормоза - и в окне мы видим всю в пене морду белой лошади, испугавшейся нашей машины и чуть не убившей оглоблей Маршака. Более чем нелепо - во время войны погибнуть от оглобли.

Иногда уже начинало светать, а мы только возвращались из редакции на свою Чкаловскую улицу. Случалось и так, что большая часть ночи из-за воздушных тревог проходила в дежурствах во дворе. Маршак, очень много куривший, всегда находил в подъезде какой-нибудь темный закуток под лестницей и там выкуривал папиросу за папиросой или дремал. А вырвавшись во двор, пытался найти кого-нибудь из нас, чтобы быть вместе. Спотыкаясь в густой осенней темноте и стуча палкой, он бродил по двору, пока не сталкивался с нами. Иногда мы слышали его хрипловатый голос:

- Кукрыниксы! Где вы?..

Маршак терпеть не мог, когда его заставляли во время тревог спускаться в подвал убежища. Его буквально силой загоняли туда.

- Не пойду! - кричал он. - Я с Кукрыниксами буду во дворе. Возьмите меня отсюда! - обращался он к нам, что мы обычно и делали, услышав его голос.

А в то же самое время в убежище продолжали сидеть, пряча глаза, вместе с женщинами, некоторые мужчины, значительно моложе Маршака.

Наконец радио объявляет, что угроза воздушного нападения миновала, - отбой.

Мы возвращаемся в квартиру работать. Маршака просим пойти отдохнуть. Куда там! Он идет с нами продолжать прерванную работу. Однако усталость берет свое - он дремлет, а затем незаметно засыпает, сидя в кресле, с зажатой в кулаке потухшей папиросой. Мы не будим его. Проснувшись, он обиженно говорит:

- Почему вы дали мне заснуть?

- Вы же только дремали, Самуил Яковлевич! - успокаиваем его.

Удивительная требовательность к себе, настоящий патриотизм, мужество и, конечно, острейший талант, который Маршак отдавал, не щадя сил и здоровья, для приближения дня победы, - все эти качества были присущи ему в полной мере.

За годы войны нам с Самуилом Яковлевичем пришлось работать не только над карикатурами и плакатами для "Окон ТАСС", но и над оформлением цветных оберток для пищевых концентратов, получаемых бойцами нашей армии на фронтах, и над листовками, предназначенными для "разложения войск противника". Листовки заполнялись карикатурами и текстом на немецком языке, они служили пропусками для вражеских солдат, сдающихся в плен нашим частям. До сих пор у нас хранится одна такая листовка, пробитая осколком и найденная у убитого немца, не успевшего сдаться в плен. Ее прислали нам с фронта.

А вот какие стихи помещались на различных обертках для армейского пайка наших бойцов:

"Посмотри - у русских каша,
Будем кашу есть!
- Извините, каша наша
Не про вашу честь".

Или:

"Вкусен пар из котелка!
- А не хочешь ли штыка?"

"Хотел отведать каши
Владетельный барон -
Теперь на грядке нашей
Пугает он ворон..."

"Бойцу махорка дорога,
Кури и выкури врага!"

Разгром фашистских войск под Москвой явился для всех первой ощутимой радостью. Наше боевое содружество - художников и поэта - продолжалось всю войну, вплоть до последнего дня. Карикатуры и плакаты со стихами попадали не только в разные города страны, но и на фронт, в боевые части, даже в партизанские отряды. Многие стихи хорошо запомнились бойцам и партизанам.

Вот некоторые из них:

"Днем фашист сказал крестьянам:
- Шапку с головы долой!
Ночью отдал партизанам
Каску вместе с головой".

Или:

"Сверкая глазами, полковник-барон
Скомандовал: "Руки по швам!"
Но, видя, что чешется весь батальон,
Скомандовал: "Руки по вшам!"

Мы нередко получали письма с фронта, в них говорилось о наших карикатурах и плакатах, попадавших к бойцам в землянки, на полевые аэродромы. В письмах этих рассказывалось о том, какой дружный смех вызывали карикатуры и стихи, как поднимали они настроение у бойцов, шедших на боевое задание. Такие отзывы с фронта вселяли в нас энергию, желание как можно лучше и оперативнее работать. Когда же нам доводилось выезжать на фронт, мы видели там эти плакаты воочию. Иногда мы устраивали своеобразные фронтовые выставки наших совместных с Маршаком работ.

Кончилась война. Страна отпраздновала День Победы. Наша дружба с поэтом С.Я. Маршаком, укрепившаяся в суровые военные годы, продолжалась. Встречи с ним по-прежнему были жизненной необходимостью.

Однажды, созвонившись по телефону, я пришел к Самуилу Яковлевичу. Мы, как всегда, расцеловались.

Маршак только что вернулся из Ялты и Коктебеля. Сидели, беседовали. Он говорил:

- Ваши общие работы выигрывают оттого, что каждый из вас вносит в них свою индивидуальную тонкость. Конечно, коллективность вам многое дала, но что-то и отняла. Официальная линия вашей работы - правильная, нужная, но с годами надо думать и о расширении своего индивидуального творчества. Это и всему коллективу в целом очень поможет. Обязательно творите для собственного удовольствия. Живите не только умом, но и чувствами. Нужно рисковать. Нельзя играть в жизни только в беспроигрышную лотерею. В последние годы я тоже стараюсь как можно шире развивать свою деятельность, занимаюсь переводами, стараюсь не замыкаться, как раньше, только в стихах для детей, хотя я очень это люблю и не хочу бросать.

Узнав, что я принес с собой свои собственные стихи, Маршак стал просить:

- Обязательно прочтите, не стесняйтесь, дорогой.

Еле согласившись и даже как-то испугавшись, я все же прочитал Маршаку несколько коротких стихов, давно написанных мною для сына, когда он был маленьким. Я нарисовал тогда к ним несколько цветных картинок.

Вот о чем были стихи:

"Эта лошадь в цирке пляшет,
А сестра в колхозе пашет".

Маршаку понравилось, он сказал:

- Я мог так написать.

Попросив его не смущать меня такими словами, я прочитал про цыпленка:

"В скорлупе сидеть мне тесно
И совсем неинтересно,
Я разбить ее хочу.
Разобью и улечу".

И дальше:

"Вместе ноги промочили,
Получили оба грипп.
Нас лекарствами лечили,
Я дрожал, а он охрип".

К следующим моим стихам была готова картинка - изображен тигр, одетый в коричневый с черными полосами пиджак и такие же брюки. На тигре - шляпа с пером и ружье за спиной.

"Брюки в полоску, пиджак полосатый.
Вышел охотиться хищник усатый".

За этими строками следовали стихи про жирафа:

"Длинная шея жирафа
Похожа на столб телеграфа".

На прилагаемой картинке я нарисовал провода на голове жирафа, идущие к рожкам.

Меня удивило то внимание, с каким слушал мои "сочинения" Самуил Яковлевич. Какой же я поэт?! Ведь это типичная самодеятельность! На это Маршак ответил:

- Пишите, никого не стесняйтесь. Этим нужно заниматься. Вы можете, у вас получается. Вообще я заметил, что художники видят иначе, чем писатели.

Я признался Маршаку, что очень стесняюсь и не решаюсь читать мои стихи даже таким близким людям, как Куприянов и Крылов. Он соглашается:

- И это понятно. Ну ничего, все равно пишите...

Неожиданно Самуил Яковлевич спрашивает:

- А хотите, я вам прочту свои лирические стихи? Только они мрачные...

И я, сидя в тихом, уютном кабинете этого мудрого человека, слушаю умные, тонкие, философские стихи, посвященные его умершему другу Тамаре Григорьевне Габбе.

Будучи настоящим большим поэтом, он не переносил в искусстве натурализма, протокольности.

Однажды я вспомнил и пересказал Маршаку мой разговор с художником М.В. Нестеровым, который считал, что драматизм содержания в картине нельзя передавать средствами "запугивания", как это, по его мнению, имеет место в картине И.Е. Репина "Иван Грозный и сын его Иван" благодаря "обилию крови". В этом смысле картину В.И. Сурикова "Утро стрелецкой казни", написанную "без единой капли крови", Нестеров считал не менее драматичной. В ответ на мой рассказ я услышал от Маршака следующее:

- Да-да, это очень верно! Вы знаете, когда во время моего пребывания в Англии я был на экскурсии в лондонской тюрьме, нам показывали большой топор, которым отрубали когда-то людям головы. Один из присутствующих англичан сказал: "Жаль, что на нем нет крови..."- Маршак возмущен: - Как это ужасно!

Кончился первомайский парад на Красной площади.

Мы с Маршаком пробираемся к ГУМу, чтобы скорее попасть домой. Он заметно устал, простояв три часа на трибунах. Но пробраться не так-то легко.

- Товарищ майор! Пропустите, пожалуйста, мы хотим пройти к Дому Союзов, там машина. Познакомьтесь, это настоящий Маршак, он очень устал, мы идем домой... - говорю я.

Военный в парадном мундире и белых перчатках берет у меня удостоверение Маршака, раскрывает, делает под козырек, щелкает каблуками.

- Пожалуйста, товарищ Маршак, проходите!

- Спасибо, милый! - тихо бормочет Самуил Яковлевич и протягивает руку майору. Тот встряхивает ее.

- Очень рад познакомиться!

- И я тоже...

Проходим несколько шагов, снова шеренга военных, снова я обращаюсь к начальству, говорю те же слова. Маршак в это время то прислоняется к стене, то, опираясь на палку, наклонив голову и закрыв глаза, тяжело дышит.

Снова улыбка капитана, радость знакомства, рукопожатие. После того как пройдены все преграды, мы выходим на простор Манежной площади. Маршак смотрит вокруг и спрашивает:

- Это Театральная площадь?

- Нет, что вы!

- А почему же тут Большой театр?

- Это Манеж.

- А как похож, и колонны есть.

Давно уже известно, что Самуил Яковлевич совсем не знает Москву, и не потому, что он долго жил в Ленинграде, а просто ему не приходится ходить по ней пешком. Некогда. Он ездит на машине, иначе невозможно всюду поспеть. А иногда, быть может, ему хочется даже разыграть незнание.

Бывали и смешные случаи. Как-то раз в темноте он вышел из машины на перекрестке и, не зная, куда идти, спросил прохожего:

- Скажите, где улица Кирова?

- Не знаю, я тоже пьяный... - ответил тот.

Но зато в машине Маршак чувствовал себя почти как дома.

Однажды летом, во время моей встречи с Самуилом Яковлевичем в Доме творчества писателей в Малеевке, он решил подарить мне только что изданный первый том своих сочинений, сделав на нем такую надпись:

"Дорогому
Николаю Александровичу
Соколову
с искренней любовью.

С. Маршак
Малеевка


Едва живой
Кустарь-надомник
Дарит Вам свой
Четырехтомник.
Пока примите
Первый том,
Как извещение
О том,
Что к декабрю
Иль январю
И остальное подарю!

21.VII-1958 г.
                        С.М."

Мне был особенно приятен такой подарок от Маршака, потому что получил я его в свой день рождения. Тогда же вечером несколько человек собрались на лужайке у костра. Маршак с увлечением читал нам свои стихи, был очень веселый, шутил.

Самуил Яковлевич часто болел. И болеть он начал еще в юности. А.М. Горький в одном из писем В. В. Стасову писал, что он познакомился с двумя молодыми людьми, оба они одаренные. Один из них - пятнадцатилетний начинающий поэт "Сэм" (тогдашний псевдоним Маршака), другой - юный скульптор Гинцбург. "Сэма" Горький обещал полечить у себя на даче в Крыму, а Гинцбургу решил помочь устроить поездку за границу.

Зимой, года через три после окончания войны, мы с Маршаком оказались вместе в одном из санаториев Подмосковья. Чувствовал он себя, как всегда, плохо, жаловался врачам и медсестрам.

- Я всю ночь не спал, - почти стонал он и показывал на кончики пальцев рук.- Кровь до сих пор не доходит... Ноги онемели, голова кружится...

Лечиться он любил. Сидя как-то в коридоре этого санатория в ожидании процедуры, я довольно долго наблюдал лечащегося Маршака. Коридор был длинный, и по обеим его сторонам уходило вдаль много дверей. И я видел, как через каждые десять-пятнадцать минут из какой-нибудь двери появлялась фигура Маршака и, стуча палкой, медленно растворялась в другой двери, потом снова появлялась и исчезала в соседней и т.д. За одной из таких дверей в течение нескольких минут его трясли в каком-то седле... Побывав за всеми дверями, он с измученным видом подошел ко мне и сказал умирающим голосом:

- Коленька, для того чтобы лечиться, нужно обладать колоссальным здоровьем...

В том же санатории напротив комнаты Маршака помещалась дежурная медсестра, очень миловидная. Поэтому некоторые отдыхающие чаще, чем нужно, заглядывали в эту комнату.

Маршак решил подшутить над ними и на табличке с надписью "Медсестра", висевшей на двери, поставил над первой буквой "е" две точки, после чего это слово стало читаться как "Мёдсестра".

Он не был одержим желанием острить во что бы то ни стало, но, когда это случалось, шутки его всегда бывали очень тонкими. Маршак терпеть не мог завзятых "остряков".

Не всегда жизнь баловала Самуила Яковлевича благополучием. Тогда он нуждался в дружеской поддержке.

Пережив смерть своей жены, красивой, спокойной по характеру женщины, с которой прожил всю жизнь и которая ухаживала за ним, как за капризным, трудным ребенком, потеряв также после тяжелой болезни младшего сына, Маршак, несмотря на тяжесть пережитого, умел взять себя в руки, отдаваясь любимому делу - поэзии. При всех горестях и переживаниях она становилась для него своего рода лекарством и жизненной поддержкой.

Мы бывали свидетелями как его неудач, так и его одержимости в счастливые моменты творчества.

Работа над стихами для Маршака никогда не бывала легкой, даже если надо было написать всего две строчки. Бесконечное недовольство, казалось бы, уже признанным талантливым сочинением все еще не давало покоя ему. В годы войны бывало так, что сданные уже в печать стихи он бесконечно исправлял, звоня в редакцию. Такая требовательность поэта к себе казалась даже капризом. Конечно, это было неверно. Хорошо известна реакция Маршака на предложение одного редактора для "легкости" работы писать всего две строчки:

- Вы думаете, что маленькие часы легче делать, чем большие?

Прошло уже много времени с той поры, когда мы встречались с Маршаком. Его уже нет в живых. Часто вспоминаю я этого удивительно талантливого, умного, интересного человека с большой благодарностью, чувствую, как не хватает его, - не хватает в жизни, в искусстве, в делах.

Иногда думаешь: а как бы отнесся Маршак к тому новому, что ты нарисовал или написал? Что посоветовал бы?.. Вспоминаешь о нем и заставляешь себя строже, требовательнее относиться ко всему, что делаешь.

К этому он умел побуждать людей своим личным примером.

Когда я выхожу из ворот нашего дома на Чкаловскую улицу и смотрю на мемориальную доску с портретом Самуила Яковлевича Маршака, на это задумчивое лицо и характерный жест руки, очень верно переданный скульптором, я мысленно здороваюсь с ним, как с живым, как с многолетним нашим соседом по дому и настоящим, большим старшим другом в жизни и в искусстве.



От авторов сайта: На фасаде дома, где жили С.Я. Маршак и художники Кукрыниксы, установлены две мемориальные доски работы скульптора Юрия Чернова - памяти Самуила Яковлевича Маршака и Кукрыниксов.

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика