Главная > О Маршаке

"Я думал, чувствовал, я жил". - М.:
Советский писатель, 1988. С. 188-196.

Н. Волотова

Как создавался "Робинзон"

Осенью 1923 года в редакции литературного журнала "Петроград", издававшегося "Петроградской правдой", возник разговор, что хорошо бы организовать в Петрограде и детский журнал. Для этого имелась типографская база и главное - бумага. В разговоре, насколько я помню, участвовали редактор "Петроградской правды" Иван Михайлович Майский, старый партиец Николай Павлович Баскаков, писатель Николай Никитин и еще несколько человек, в том числе мой муж, писатель Сергей Семенов (сама я была актрисой, но часто заходила в редакцию к мужу и присутствовала при разговоре). Придумали "детское" название журналу. Оно не должно было быть вычурным, как у дореволюционных журналов для детей богатых родителей - вроде какой-нибудь там "Жар-птицы" или "Синей птицы". Решили дать ему имя самой простой птички - "Воробей". Стали обсуждать, кого бы пригласить для руководства детским журналом. И кто-то сразу сказал:

- Надо поговорить с Маршаком!

- А кто такой Маршак?

- Ну, он в ТЮЗе литературной частью заведует, отличные стихи пишет для детей.

И тут же, должно быть, учитывая живость моего характера и мои актерские способности, дали мне ответственное поручение:

- Найдите-ка вы, Наташа, Маршака. Скажите ему, что мы хотим привлечь его как организатора и редактора детского журнала. А вы будете секретарем редакции.

Я, по правде, почти ничего тогда не знала о Маршаке. Слышала про его пьесы и какие-то стихи для детей (наверно, "Детки в клетке" и "Дом, который построил Джек"), а в ТЮЗе его не видела. И еще знала, что он живой, веселый и энергичный человек. Позвонила ему по телефону. Он отвечал сдержанно и деловито. Что-то в таком роде:

- Да, да. Поговорить можно. Зайдите за мной завтра. У меня занятия с группой в педагогическом институте (ныне Институт имени Герцена). В девять часов вечера я освобожусь, и мы потолкуем. Подождите меня, пожалуйста, в вестибюле.

Было это, должно быть, в сентябре. На улицах - темень. Шел сильный дождь, и я захватила с собой зонтик. Петроградский педагогический институт дошкольного образования занимал целый квартал между Мойкой и улицей Герцена. Вошла с парадного входа на набережной Мойки. В вестибюле тускло горит одна лампочка, полумрак, пусто, осведомиться не у кого. Села и стала ждать. Слышу - кто-то спускается по лестнице. Спросила про Маршака.

- Да, занятия у них кончились. Но они там еще о чем-то разговаривают. Наверно, Маршак скоро освободится.

(Как я позже узнала, это был кружок людей, интересовавшихся детской литературой; "хозяйкой" кружка была исследовательница фольклора, преподавательница детской литературы Ольга Иеронимовна Капица, а литературным руководителем - Самуил Яковлевич: об этом кружке рассказывается в воспоминаниях Е. Приваловой и Е. Верейской.)

Наконец Самуил Яковлевич спускается с лестницы. Подходит, присматриваясь в полутьме, и обращается ко мне очень вежливо:

- Вы меня ждете? Здравствуйте. Я Маршак. Слушаю вас.

Здороваюсь, называю себя и спрашиваю:

- Что же, мы тут поговорим?

- Нет, по дороге.

- Да ведь дождь идет.

- У вас же есть зонтик?

Мы вышли на набережную, он взял меня крепко под руку, я расправила зонт, и мы зашагали по лужам, прижавшись друг к другу, как будто сразу подружившись.

- Самуил Яковлевич, в издательстве "Петроградской правды" есть возможность издавать детский журнал - есть бумага, типография. Мне поручили предложить вам стать его литературным редактором. А политическое руководство будет осуществлять Злата Ионовна Лилина (заведующая гороно), вы ее знаете?

- Разве я мог бы работать в партийной печати? Я же беспартийный. А вдруг я в бога верю?

Но с шутливого тона он быстро перешел к серьезному. У меня было ощущение, что мы друг другу понравились и понимаем друг друга, что его уже увлекла идея создания журнала, что он согласен.

- Хорошо, я подумаю. А вы мне еще позвоните.

Придя домой, я сказала мужу, что разговор был удачным.

- Ты знаешь, Маршак, оказывается, очень славный и милый.

Самуил Яковлевич стал приходить в редакцию, а я начала усердно ему помогать в качестве официального секретаря "Воробья". Работали там все вместе: и те, кто делал утреннюю газету, и те, кто - ежемесячный "взрослый" журнал, и те, кто - журнал для детей. Собирались вечером, часам к восьми, и сидели за полночь. "Журналистам" было очень неудобно: в одной комнатке оба журнала, тесно, суетливо. Самуил Яковлевич сидел втиснутый за крошечный столик. Но сразу придал делу большой размах, определил "направление главного удара". Для первых номеров мы располагали только мало связанными со временем произведениями литераторов-профессионалов. Были стихи Николая Тихонова о птице марабу, Дмитрия Цензора "Котенкины именины", Елизаветы Полонской про пчел, рассказ Михаила Слонимского о Наполеоне на острове Святой Елены, повесть английского писателя Джедда о Бразилии в пересказе Чуковского. Самуил Яковлевич сразу стал поворачивать журнал к настоящей жизни, к современности. Он бросил лозунг: чтобы детская литература стала здоровой и полнокровной, ей нужны бывалые люди (слово "бывалые" и придумано было Маршаком). И, как говорится, на ловца и зверь бежит. Маршак привлек к работе в журнале ослепительно красивого молодого человека, похожего на артиста-итальянца, Виталия Бианки. Тот пришел к нему в кружок с какими-то слабыми стихами, а Самуил Яковлевич, расспросив подробно о его жизни и узнав, что он страстный охотник и к тому же с детства много слышал о зоологии (отец Бианки был ученым-орнитологом), выбрал для него подлинную литературную дорогу - рассказы из жизни животных. И даже форму необыкновенную придумал для коротких рассказов в журнале: постоянный, переходящий из номера в номер отдел "Лесная газета" (из этих публикаций потом составилась одна из лучших книг Бианки).

Следом за Бианки в редакции стали появляться и другие бывалые люди, а за "Лесной газетой" - и другие придуманные Маршаком постоянные журнальные отделы ("Бродячий фотограф" и "Наш дневник" - иллюстрированная хроника текущих событий, "Лаборатория" - с короткими рассказами о науке и технике, "Погляди на небо" - с описаниями астрономических явлений и т. д.). Пришел штурман дальнего плавания и мастер на все руки Борис Житков, пришли астроном В. Шаронов, инженер-химик М. Ильин, шлиссельбуржец М. Новорусский, Евгений Шварц, тогда еще только актер. В журнале публиковались "из первых рук" очерки о раскопках археологов в Крыму, о работе печатников и кинематографистов, о перелете Москва - Пекин, о санитарии, о соляных копях, о революционных событиях в России и за рубежом. А почувствовав живой пульс и талантливость нового дела, к нему потянулись и "большие" профессиональные писатели для взрослых (с каждым из них Маршак тоже проделывал немалую редакторскую работу) - поэт Николай Тихонов, с легкой руки Маршака напечатавший у нас отличные прозаические повести "Вамбери" и "От моря до моря", и Константин Федин (рассказ "Бочки"), Борис Пастернак и Осип Мандельштам, Алексей Чапыгин и Борис Лавров, Михаил Слонимский и Александр Слонимский, Вениамин Каверин и Виктор Шкловский. В журнале приняли участие прекрасные художники: Б. Кустодиев, А. Бенуа, В. Сварог, Н. Тырса, К. Рудаков, В. Конашевич, В. Лебедев, В. Владимиров, В. Ходасевич, А. Пахомов и др. На "необитаемом острове" литературы для детей возникло преуспевающее хозяйство. И летом 1924 года Маршак вполне обоснованно дал нашему журналу новое имя: "Новый Робинзон", объяснив его в предисловии к первому номеру журнала с этим названием:

"...Ну, а вся наша теперешняя жизнь? Разве она не Робинзоновская?.. Русские рабочие и крестьяне сейчас делают то, что до них еще никогда и никто не делал... И наш "Новый Робинзон" - только маленький молоточек среди десятков тысяч огромных рабочих молотов, кующих новую жизнь..."

Пожалуй, самым разносторонним и деятельным (после Маршака) сотрудником нашего журнала стал Борис Житков, работавший во многих отделах одновременно. Это был острый, нервный и не слишком сговорчивый человек. Творческие отношения между ним и Маршаком были такими сложными, что в них и "сунуться" было нельзя. Оба высоко ценили друг друга и все же часто спорили. У Бориса Степановича была тяга к психологизму в литературе. Еще раньше, до того, как он пришел в редакцию, у него уже была готова рукопись сложного психологического романа для взрослых "Виктор Вавич" (печататься Житков впервые начал у нас). Но он был замечательным рассказчиком и обладал необыкновенной, точной и конкретной памятью, и Самуил Яковлевич заставлял Житкова писать просто - о фактах и событиях, которые тот наблюдал на протяжении своих обширных странствий и о которых необыкновенно хорошо рассказывал в товарищеских беседах. Житков поначалу этому противился, но в конце концов поддавался. И создавал при этом свои лучшие произведения, такие, как "Про слона", "Черная махалка", "Дяденька" (позднее, уже без влияния Маршака, он написал основанного на других принципах "Почемучку", вещь, на мой взгляд, более слабую, чем то, что он печатал тогда).

В редакционную работу Маршак уходил целиком, отдавая ей все силы, весь свой ум, талант, опыт. Припоминаю, например, такой эпизод. Из типографии пришла верстка. Мы сидим с ним над ней целый вечер. Всё обсуждаем и примеряем очень тщательно - что подверстать под прозой, куда поместить стихи, куда - картинку. Сто раз все проверили, перевернули и наконец, уже к полуночи, обо всем, казалось, договорились и разошлись.

Дома меня заждались, усаживают пить чай. Вдруг - телефонный звонок.

- Наташенька, что там у нас помещено на пятой странице?

- Сейчас посмотрю, Самуил Яковлевич. - Раскрываю портфель, вынимаю захваченную для приведения в божеский вид корректуру. - Под такой-то подрисуночной подписью - такая-то подборка стихов. (Домашние кричат на меня: "Чай стынет!")

- Но это же невозможно, Наташенька! Берите сейчас же извозчика (я заплачу) и приезжайте ко мне.

На часах уже половина первого. Я еду к Таврическому саду на Потемкинскую улицу. И мы с Маршаком все переверстываем заново. Часа в три ночи он провожает меня по пустым улицам, находит извозчика и усаживает в пролетку. Что такое лень, было ему просто неизвестно. Он мог жаловаться на головокружение, хвататься за сердце, охать, но ему никогда ничего не было лень сделать, чтобы все в журнале получилось как можно лучше. Никогда ничего не лень!

Некоторое представление о его отношении к журналу дает сохранившееся письмо Самуила Яковлевича ко мне и моему мужу, написанное им 2 августа 1924 года в Крыму, где он проводил месячный отпуск (я послала ему туда последний, 7-й номер "Воробья", полученный из типографии после его отъезда). И, как видно из письма, он продолжал заниматься "правкой" номера даже после его выхода.

"Дорогие Наталья Георгиевна и Сергей Александрович,

Спасибо за письмо Н.Г. и за "Воробья".

Номер очень хорош. Пожалуй, лучший за все время. Я дал его здесь ребятишкам - с жадностью проглотили все. Отделы придают журналу остроту и сезонность. Художественная часть не плоха, и даже скудный Новорусский читается с интересом. Содержание достаточно разнообразно. Мы растем.

Недостатки такие. В "Урагане"1 во второй части первой главы (стр. 17) не сказано, что действие переносится в Париж. Читатель-ребенок будет в затруднении.

В примечании к "Тюремным Робинзонам"2 не говорится, что дело происходит в Шлиссельбурге и что автор - один из тюремных Робинзонов.

В "Фотографе" шоколадные яйца попали в "Прокатку", как и "Чудеса" (нужен другой шрифт для заголовков)3.

Выбор сюжетов в "Фотографе" нужен менее случайный и более сезонный.

В "Дневнике" - больше фактов, событий.

Просьба насчет стихов к картинке не очень удачна4.

Ну, да ладно. Все это выровняется. Зимой заработаем на славу.

Душенька Наталья Георгиевна, а ведь стихов Мандельштама в конверте не оказалось5. Грязнова6 пришлите, но дождитесь моего нового адреса. Завтра мы едем на Южный берег Крыма, откуда я Вам напишу.

Что слышно в Госиздате? Было ли объяснение с Ангертом7, разговоры насчет сборников?

Прислал ли стихи Верховский?8

До сих пор я мало поправился. По целым дням СПЛЮ. Надеюсь, что Южный берег разбудит и оживит меня.

Я пишу брату9 и прошу его поискать у меня рассказ Боженко и загадки Бекетовой10. Но все же потормошите и Бермана11.

Поклонитесь от меня Борису Степановичу и Бианки. Целовать их не прошу, боясь гнева Сергея Александровича.

Я очень соскучился по "Воробью" и по всем Вам. Милые, когда получите мой адрес, сейчас же отпишите и пришлите рукописи.

Ваш С. Маршак.

Наталья Георгиевна,

Примите выражение самого искреннего сочувствия по поводу смерти Вашего дяди12. Я его хорошо знал и даже ссорился с ним в КУБУ. Он был очень хороший человек.

С.М.".

В этом письме весь Маршак, с его безустальной заботой о деле, его юмором и добротой.

Отчетливо запомнился мне день 21 января 1924 года. Стоял жуткий мороз. Самуил Яковлевич жил тогда в доме отдыха КУБУ в Детском Селе (ныне город Пушкин). Я ему привезла очередную корректуру. Он был очень потрясен известием о смерти Ленина. Встретил меня со слезами на глазах. Был бесконечно заботлив, хлопотал, чтобы я согрелась после морозной дороги, достал для меня чай. И мы сели за верстку, чувствуя, как хорошо, что мы в эту минуту работаем (а я ведь и ехала, чтобы "обогреться" совместным переживанием горя).

В ходе работы Маршак постоянно со всеми советовался. И не только редакторской работы - даже когда писал стихи. Он и со мной советовался. И не потому вовсе, что я обладала каким-то особенным критическим чутьем. Ему нужно было свои мысли на ком-то оттачивать, как на точиле. Он сочинял тогда свою "Книжку про книжки". Принесет, бывало, в редакцию новый кусок, прочтет, а потом начинает выпытывать мнение чуть ли не о каждой строчке:

- Послушайте. А вот если я так сделаю? Так лучше?

В нашу "объединенную" редакцию часто захаживали московские гости - Есенин и другие. Посидят у нас, а потом мы все вместе куда-нибудь отправляемся. Но не на квартиру, а в какой-нибудь подвальчик (их тогда много расплодил нэп). Самуил Яковлевич вообще был "домашним" человеком. Но все-таки изредка тоже шел с нами. Собравшиеся ужинали, выпивали, шутили, читали стихи. Он удивительно умел веселиться - чисто, без пошлости, с необыкновенной выдумкой и задором.

Осенью 1924 года я уехала с мужем в отпуск, передав свои дела Л.В. Берману, а когда вернулась, пошла работать в театр. Но дружба между мной и Маршаком сохранилась навсегда, хоть встречались мы с ним потом не часто.

Хорошо мне запомнилась встреча в 1948 году на Рижском взморье. Я лечилась в Кемери и приехала в Дом творчества писателей в Дубултах, чтобы повидать отдыхавшего там Самуила Яковлевича. Мы провели некоторое время на пляже - я, Маршак и писательница Рита Райт с дочкой и ее бешено веселившимся пуделем, который вбегал в море, выбегал на берег и носился по песку, отряхиваясь от воды. И вдруг перед нами возник суровый милиционер, заявивший, что, согласно постановлению местных властей, собак без привязи на пляже держать не полагается. Блюститель порядка потребовал было уплаты штрафа, но Маршак, прочитав ему отрывок из своего "Пуделя":

Старушку в контору
Позвал управдом,
А пудель погнался
За рыжим котом.
Свалился он в кадку
С холодной водой,
А выскочил гладкий
И очень худой, -

так его "расшевелил", что тот не смог удержаться от улыбки, сказал что-то уже на этот раз дружественное и мирно удалился. Пока они разговаривали, все вокруг затаив дыхание наблюдали за этим своеобразным поединком: чья возьмет - официальность милиционера или затейливость Маршака.

Но вдруг Маршак сказал:

- Наташенька, мне надо поработать. Вы не будете скучать? Рита Яковлевна, вы свободны?

Райт охотно согласилась, и тогда Маршак дал ей в руки верстку "Сонетов" Шекспира в своих переводах, а сам стал читать сонеты по-английски. Сперва он прочтет сонет в подлиннике, потом она - в переводе. Потом она немного подумает и скажет:

- Ах, вы так это понимаете? Как интересно! Ну-ка, прочтите еще раз по-английски.

Как всегда, вместо того чтобы попросту подписать готовую верстку, ему было не лень все выверять заново. А "точилом" на этот раз была Рита Райт, глубокому знанию английского языка которой он особенно доверял.

Два эти следовавших один за другим эпизода - с милиционером и "Сонетами" - снова напомнили, может быть, главную "формулу" Маршака: искрящийся талант и "никогда ничего не лень".



Примечания

1. Продолжение рассказа Б. Житкова (начало было в № 6).  ↑ 

2. Содержание предыдущих глав к продолжению очерков революционера М. Новорусского о его 18-летнем заточении в Шлиссельбургской крепости.  ↑ 

3. В отделе "Бродячий фотограф" у нас шли снимки (с подписями) участков прокатки металла, резины и кожи, а дальше - участка изготовления шоколадных яиц и снимок фарфоровой фигурки милиционера. ↑ 

4. В конце номера была помещена картинка, изображающая сахарную голову (с руками, ногами и расстроенным лицом), сахарные щипцы, молоток и кипящий чайник, и просьба к читателям сочинить к картинке стихи. ↑ 

5. После этого письма в журнале были напечатаны стихи О. Мандельштама "Одеяльная страна" (декабрь 1924 года) и "Чистильщик", "Полотер" и "Кооператив" (апрель 1925 года).  ↑ 

6. Вероятно, рассказ В. Грязнова "Пуговичный Коминтерн" (№ 8 за 1924 год).  ↑ 

7. Главный редактор ленинградского отделения Гиза, с которым, кажется, велись переговоры об издании сборников произведений, напечатанных в журнале.  ↑ 

8. Юрий Никандрович Верховский, поэт, переводчик, историк литературы. ↑ 

9. Илья Яковлевич Маршак (псевдоним М. Ильин), который вел отдел "Лаборатория Нового Робинзона".  ↑ 

10. Поэтесса Мария Андреевна Бекетова, тетка А.А. Блока.  ↑ 

11. Писатель Л.В. Берман, тогда - начинающий поэт, вел отдел журнала "Дневник", а впоследствии стал секретарем редакции. ↑ 

12. М.Л. Хейсин, ученый-кооператор, работал в системе КУБУ - Комиссии по улучшению быта ученых.  ↑ 

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика