В.В. Стасов. Письма к деятелям русской культуры
в 2 томах. Т. 2. - М.: "Наука", 1967. С. 12-18.
Подготовка писем и комментарий Н.Д. Черникова.
От авторов сайта
Письма В.В. Стасова С.Я. Маршаку c двумя отсутствующими здесь письмами публиковались также в газете "Неделя" 5-11 июля 1964 г.
СПб.
Воскресенье, 18 мая 1903.
Утро
Любезный Маршак, Маршачок, Маршальчок, Усачок, Судачок и всякая другая небывальщина уж ты, пожалуйста, не будь в претензии, что я так давно не писал тебе. Что делать! Невозможно было. И не то, чтобы именно "здоровье мешало". Оно, правда, у меня тут всего было: и нога (сильно ушибленная) разболелась, так что надо было пугаться и лечиться, и потом старинные мои головокружения пошли, а это дело тоже пугательное и несносное, - да, да, всего этого у меня нынче было вдоволь. Однако не эти пасквили были главной причиной! Главный пасквиль был тот, что пришлось марш-маршем во весь галоп всякие работы справлять, и я себе (впрочем по обыкновению) спуска не давал. Я принужден был зараз с несколькими типографиями возиться - ну, и тут уж не до писем! А все-таки результаты вышли не очень-то. Хоть бы вот, наприм[ер], с Шайлоком1. Казалось бы, все сделано, а выходит, словно ничего не сделано!! Все уже я заново переработал, многое прибавил, другое изменил, заменил, - наконец набрали, держали мы несколько раз корректуру - и, однако же, дело все-таки ни с места! Бедная тетрадочка моя лежит смиренно в цензорских лапах, лежит, лежит, лежит, выспалась там, я думаю, 15 или 16 раз, и все-таки оттуда не выцарапается покуда! Да еще спрашивается: не вышибут ли ей там, кулаком каким-нибудь держимордским, парочку зубов, или вывернут руку, или отрубят ногу!! Как отгадать! Такие времена любезнейшие пришли! А впрочем, кто знает, может тетрадочка милая воротится целиком, цела и невредима, как ни в чем не бывало. Все бывает. Но такая мне была обида и помимо всяческих лап загребущих: наш издатель, на которого мы, по глупости, так надеялись как на каменную гору, ни за что не захотел еврейской орнаментальной обложки, в золоте и красках, которую выдумал и сочинил я сам, и нарисовал по моему указанию Бернштамм2. "Это что за еврейства такие? - воскликнул он, - И не красиво! И не интересно! Да и просто вредно! За это "еврейство" орнаментов каких-то ни один человек ни одного экземпляра не купит!!.." Вот тебе и национальность, вот тебе и понимание, вот тебе и рассудок, вот и тебе пробы чего-то нового! Нет, хоть край носа высунуть из банальной французятины и немцузятины - разбой, пожар!! Так вот и пришлось поджать смиренно хвост: "На чужой каравай рот не разевай! А пораньше вставай, да свой затевай!" Так я и сделаю. Получив новый урок, я уже, кажется, никогда больше не послушаюсь чужих уговариваний, просьб и советов! Только срама и досады наберешься. Ведь как Давид3 уверял, что тот "толстосум" на все согласен, всему мною выдуманному по части орнамента и художества, - сочувствует и симпатизирует. Как бы не так. Ничего этого не бывало. Все только иллюзии и фата-моргана дурацкая! Я поверил, поддался, пошел говорить, совещаться, показывать эскизы, и жестоко был прищемлен! Ах, какая проклятая досада, какой стыд, как я попался!! У Давида (по его доброте и честности) все только иллюзии и фантазии. Он всем и всему верит - а потом другие попадаются, как в мышеловку. Вот точно так же было и с изданием Антокольского4 и юбилея Ораса5. Давид меня уверил (чуть не с торжественными клятвами), что все сделано, все условлено, все устроено, и стоит только начинать печатать и издавать. И однако на поверку вышло, что все это только дым и пар летучий! Когда я заговорил с Ефроном6 обо всем этом, он вдруг и отвечает, сухо и холодно: "О, об этом надо еще поговорить, подумать..." Я просто осовел от неожиданности и досады. Но Ефрон продолжал: "Да и что такое издавать "письма художника"? Что в этом толку? На что это? Художник должен делать свое дело, писать картины, делать статуи, - а то вдруг - письма, письма! Что за письма и статьи такия? На что они? Это совсем не его дело!!.." - "Тут бедный соловей, услыша суд такой, вспорхнул и полетел за тридевять земель". Вот что нынче со мной творится: в соловьи попал! Что делать - всяко бывает. Впрочем, скажу Вам: как ни досадно, как ни противно все это было, но я куража своего все-таки не покинул. Напечатается, или нет, мой Шайлок по-русски, но я напечатаю его все-таки и по-французски (Давид переведет, или я сам), и там будут опять новые прибавки, и еврейский орнамент, и сценки Шайлока (в красивых рисунках), а Антокольского я принялся пристраивать и печатать помимо меценатов-толстосумов, невежд-мужиков разбогатевших! Кажется, на днях организуем все дело, и примемся печатать письма и статьи Антокольского.
Но что же это я все только про себя и про свои дела. Есть у меня на станке рабочем и на моей наковальне, тоже и много других. Наприм[ер], недавно уехал в деревню к Софье Адольфовне7 Плоткин-трагик. Я одно время все думал про него, что он только посредственность, и ничего особенного от него ждать нечего. Но в последний день я вдруг был им поражен и удивлен и он уехал успокоенный и сильно обнадеженный, а я остался у себя дома, бесконечно обрадованный и счастливый: я увидал и услыхал настоящий большой талант! Какое счастье!! Он, за несколько последних недель много и глубоко передумал и обдумал взвесил то, что я и другие ему замечали, иное принял, другое оставил в стороне, но подал мне теперь такия сцены из "Шайлока" и "Ричарда III" (Шексп[ира]), что хоть бы сейчас на большой театр в Лондон, Париж, Берлин. Вот как. Какое счастье для меня! Про тебя я хочу слышать только про твое здоровье и поправку, покуда! Все остальное - потом. Мне Софья Адольф[овна] сообщила, что решено (тоже покуда) ничего нового с тобою не предпринимать, а во все лето заботиться только о твоем здоровье и стараться его вполне восстановить во всей силе. С сентября позаботятся о всем остальном, сколько окажется для тебя полезным и хорошим. Я слышал разные предположения - но, покуда ни одним не доволен, и, сколько от меня может зависеть, ни на одно не соглашусь. Но до осени - только здоровье, здоровье и здоровье!
Твой В. С.
Наше семейство переезжает в Парголово в чет[верг] 22-го мая, но я туда перееду (на свои 2 месяца каникул) лишь 1-го июня. Писать же мне, во все лето, надо прямо в Библиотеку. Мне тотчас будут пересылать оттуда.
См. ответ С.Я. Маршака от 13 июня 1903 г.
______________
Письма публикуются по подлинникам Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский дом).
1. Критический этюд В.В. Стасова "Венецианский купец Шекспира". СПб., 1904. ↑
4. Книга "Марк Матвеевич Антокольский, его жизнь, творения, письма и статьи". СПб., 1905. ↑
5. Юбилей Г.О. Гинцбурга в связи с 70-летием со дня рождения и 40-летием его общественной деятельности состоялся 26 января 1903 г. в Большом зале Петербургской консерватории. ↑
6. Ефрон Илья Абрамович (1847-1917), издатель. ↑
Любезный Маршачок, я получил твое письмецо (от 13-го мая, т. е. от четверга) только сегодня, часа в три, в Библиотеке, так как вчера был большой праздник, и в Библиотеке нас никого не было. Но как жаль, как жаль, что ты так поздно вздумал написать мне, ах, как жаль!!! Ведь завтра Троицын день, послезавтра Духов день, все громадные праздники, так называемые "двунадесятые", т. е. такие, когда ни единой души не будет в Библиотеке, и мне не с кем повидаться и некого порасспросить насчет "былин". Ведь дело идет, у нас с тобой, не о "былинах" вообще, а о "былинах" в казенном преподавании, а я об нем-то ровно ничего не знаю! Надо док спросить, надо казенные учебники посмотреть. Я, конечно, могу тебе указать (что делать, надо!) на собственную большую-распребольшую рацею о былинах, но, во-первых, ты ее, кажется, уже и сам знаешь (она перепечатана в III томе Полного собрания моих сочинений)1, а, во-вторых, тебе всего лучше эту рацею вовсе даже и не вспоминать для гимназии: я думаю, если бы ты вздумал хоть капельку на ней основаться, то тебе ничего другого наверное не поставили бы, кроме огромнейшего нуля! Поэтому, с этими двумя большими праздниками на носу, мы с тобой ничего лучше не можем придумать, как отложить это дело до вторника 18-го мая: ты тогда прийди ко мне в Библиотеку, я тебе справлюсь обо всем, и дам тебе (пожалуй хоть на дом) какие угодно книги, и сколько тебе понадобится. Ничего другого, покуда, не могу. Экая жалость, что ты мне раньше всего этого не сказал: уже давно все было бы сделано. А то, мы теперь уперлись носом в праздники! И тут уже и сели мы с тобой на мель!
Теперь о прочем. Я очень рад, что наконец-то ты вздумал написать мне пару слов! А как давно у меня не было о тебе ни слуху, ни духу. Ты мне предоставлял думать, что ни придет мне в голову, тебе - дескать - все равно, а тебе было некогда и не до того! Ах, как странно, ах, как странно! Я уже думал, что ты от нас совсем отвалился: как, и почему, и отчего, и зачем - неизвестно! Однако же, вот теперь оказывается, что тебе и в самом деле было некогда - ну что ж, тогда дело резонное, и надо покориться. Я-то здоров, так себе, ничего особенного, а вот наш Александр Васильевич2, бедный, совсем расхворался, все почти лежит, редко выходит из своего кабинета и сидит и разговаривает вместе с нами. У него что-то в сердце не так, и старость дает себя знать (ведь 86 лет!) и какие-то роды мучительных припадков в груди, от которых он стонет и вопит (особливо ночью и под утро), так вопит и стонет, что у меня просто холодеет сердце, и много раз подумаешь: "Вот сейчас конец!" Ты знаешь, моя комната рядом с его кабинетом. Мы все в ужасе! Однако все надеемся на лучшее время, и на поправку, особливо надеемся на дачу, на Парголово, на воздух и зелень, на солнце! Что-то будет, что-то будет? Я совсем не в состоянии работать, делать что-нибудь. А как надо! Да сверх того, я все это время собирался к Льву Великому в Ясную Поляну, мы сколько об этом переписывались, и даже еще сегодня утром он прислал мне телеграмму: "Радостно ждем вас в мае". Как бы полетел я к нему тотчас, так хочется, так нужно и давно уже - не знаешь, удастся ли мне когда-нибудь с ним еще повидаться и его послушать, и с ним поговорить - ведь ты знаешь, он для меня с Шекспиром первые два человека во всем мире, не взирая на все пятна и прорехи, да, да вот я прикован по рукам и по ногам, я сам не знаю, смею ли, должен ли я теперь тронуться с места? А уж как хочется повидаться со Львом - и сказать нельзя!! Так вот, как со мною теперь.
А ты как бедняжка? Неужели только и есть, что гимназия и экзамены в настоящую минуту?! Бедная ты муха, за ногу привязанная на ниточку и кое-как летающая по комнате. Ну да я все верую, что ты тоже все-таки и другим миром дышишь, нашим, настоящим. Наверное читаешь, и думаешь, и горишь все по-прежнему. Если утеплять себя, озябнуть уже более ни от чего нельзя. И я надеюсь на тебя и за тебя.
До свиданья. Твой В. С.
См. ответ С.Я. Маршака от 16 мая 1904 г.
______________
1. Исследование В.В. Стасова "Происхождение русских былин" опубликовано в журнале "Вестник Европы", 1868, кн. 1-4 6-7. См. также "Собрание сочинений В.В. Стасова", т. 3. СПб., 1894. ↑
2. А.В. Стасов, старший брат В.В. Стасова. ↑
Старожиловка.
Среда, 28 июля 1904
Любезный Маршак, Сам, крепко жалею о всех твоих неподелках, физических и не физических. Надо их изменить, и поскорее, до корней. Я рассказал уже их, в письме Софье Адольфовне, а завтра (четверг), буду лично, на словах, рассказывать их барону Давиду.
Сообразимся с ним обо всем. А тебе, покуда, желаю много храбрости, твердости, бодрости и выдержки, и, сверх того, вполне молодецки выдержать твои экзамены. Вполне ожидаю этого от тебя, и надеюсь на блестящий успех. Твой всегда
В. Стасов.
Искренно поздравляю тебя с первым напечатанным твоим стихотворением1. Оно прекрасно.
______________
1. Упоминаемое стихотворение С.Я. Маршака "20 таммуза" опубликовано в журнале "Еврейская жизнь", 1904, № 6. ↑
Сам, я был так доволен, получив наконец-наконец твое письмо, и главное потому, что ты, по-видимому, совсем здоров.
Горького я с лета все больше и больше люблю и ценю. Ведь я прежде довольно мало его знал, а теперь, теперь совсем дело другое: я перечел все его 6 томов, на иное я нападаю и в претензии (но такого немного!), а все главное все больше и больше составляет мое восхищение. "Нововременцы" и "декаденты" насмехаются надо мною, что я осмелился назвать Горького человеком, совершенно из одного и того же теста сделанного с Байроном и Виктором Гюго, насмехаются, а вот сами вовсе не знают ни Байрона, ни Виктора Гюго, ни Горького. Посмотрим, чья возьмет?
А я тебе скажу, что у нас Горький был даже раз в гостях, целый вечер, совсем один, и какой это был для нас восторг! Даже читал, рассказывал, какую пропасть, то про себя, молодого, да и всяческих времен, а то про других. Какое это было восхищение!
Твой В. С.
Наши дамы все тебе кланяются и твердо помнят. Часто у нас идут разговоры про тебя. Ведь ты парень ладный, и мы все это всегда находили и находим.
См. ответ С.Я. Маршака от 2 декабря 1904 г.
______________
Примечание авторов сайта
В этой публикации письма пропущен абзац: "Я желаю знать, что ты почитываешь, когда есть немножко свободного времени, от уроков, знакомых, гостей и т. п. Знать про чтение человека, это немножко совсем то самое, что доктор: возьмет левую руку, а сам вынет из кармана часы и сосчитает пульс. Вот мне тоже и хочется посчитать у тебя пульс".
См. вариант, опубликованный в газете "Неделя".
Ответ на письмо от 27 марта 1905 г.
Любезный Сам, наконец-то я снова получил от тебя письмо! Оно мне, конечно, доставило много удовольствия, тем больше, что этого удовольствия я подождал порядочно-таки давно. А ведь, когда долго прождешь еды и питья, какой аппетит появляется, и как приятны становятся все глотки, особливо первые, и какие необыкновенные калейдоскопы начинают играть и встряхиваться во рту, на языке и в горле. Так-то вот и теперь у меня случилось. Разноцветные узоры заиграли в голове и в памяти, и я с превеликим смакованием переворачивал с одной стороны на другую всякие прежние наши с тобой дела и делишки, разговоры и беседы, рассказы и предприятия. Кажется, все довольно исправно идет там у тебя, только вот здоровье. Да что тут поделаешь, я тоже распеваю у себя дома не очень-то исправные песенки, все что-то покряхтывает и поскрипывает, а разве можно такие дела похвалить? Всего меньше у тебя - такого еще юнца, да что тут прикажете делать, от поганых болезней ничем не спасешься. И какая это, чья такая подлая душа завела эти болезни, и на что они, и кому нужны - хоть тресни, а с места с ними не сойдешь. Знаешь, как утром проснешься, и еще лежишь в постели, и принесут новые газеты, "Сын Отечества", и "Русь", и что там еще есть, вот и лежишь, и первым делом начинаешь отыскивать на 2-й и 3-й странице, нет ли чего-нибудь про Горького и его здоровье? Как он, что он? - Найдешь в газете что-нибудь про него, ну, и радуешься, хотя известия и не всегда утешительные, а не то - слишком малые и короткие. Недавно он написал мне небольшое письмо, несколько строк, которые привезла мне от него Анна Михайл[овна] Померанцева, видевшаяся с ним в Москве, накануне отъезда его оттуда в Крым. Потом, мне пишет иногда про него, из Ялты, моя Софья. Но я все надеюсь, что когда ты с ними станешь видеться в Крыму, ты мне напишешь про него (авось и не раз) больше, а может и лучше, чем другие. Нельзя ли? Ты знаешь, я этого человека с прошлого лета крепко полюбил, и это у меня я думаю никогда уже не пройдет. Он большой писатель, но вдобавок и такой большой человек! Этакую историю не часто встретишь. Так вот, и изволь ты мне побольше о нем писать. Меня, недавно, сильно восхитила одна новая его вещь: "Часы". Говорят, это у него давно уже написано, но нынче, перед печатью, он все вновь прошел большою и широкою кистью. Эта вещь с одной и той же палитры с "Человеком", а ты знаешь, как я высоко ставлю эту чудную шутку, кажется, вообще вопреки всем. Ведь у нас всеми признано, что "Человек" - вещь, Горькому не удавшаяся. Какое идиотство! Да что тут много растабарывать, ведь я уже давно привык видеть, что самые капитальные создания на свете признаются только после долгого и упорного боя, и что их впускают за забор каменной огромной ограды публичного понятия и вкусов - только после кровопролитной войны. Разве Льва Толстого впустили в ограду не очень поздно, после того, как все даже немножко устали от воскурения фимиама и энтузиазма к цветочкам Тургенева в продолжение лет 25-30!! А когда этот же Тургенев написал вдруг, совершенно неожиданно, две свои крупнейшие вещи: "Отцы и дети" и "Порог" (этот последний - истинный chef d’oeuvre, даром, что всего строк 20!), тогда публика наша и Тургенева признала свихнувшимся, поблекшим, и мало достойным входить за ограду. Так-то вот и с Горьким! А когда я указывал, что он настоящий Байрон наших последних годов, то только мне и раздалось в ответ, что хохот и визг. А правду-то сказал, все-таки, я. Ну, да что.
Да, но вот что кстати: куда мне писать к Максиму Горькому? Не знаю адреса, а писать к нему смерть хотелось бы. Вот-то парень, так парень! Во все мои 81 годы пожалуй другого такого почти что и не встречалось. А уж у меня ли не было знакомых первого калибра, дальнобойных орудий первеющего калибра. Ну, да что!
В. С.
Пиши!
______________
Письма В. В. Стасова к С.Я. Маршаку (4-е и 5-е) публикуются в сокращенном виде. - Н. Ч.