Художник В. Конашевич делает книгу.
С. Маршак. Вот какой рассеянный.

"Советский художник". М., 1982. Стр. 3-12.

Ю. Герчук

На улице Бассейной

На этой улице - она в самом деле была в Ленинграде, а теперь носит имя Некрасова - жил человек Рассеянный (что известно, конечно, всем из книжки Маршака). И этого бессмертного чудака показывали сперва нам с вами, потом нашим детям, а теперь уже, быть может, и внукам, многие художники. Но, минуя последние издания с новыми рисунками, мы сегодня встречаемся вновь с той книжкой, в которой человек Рассеянный начал жить, с иллюстрированным В.М. Конашевичем первым ее изданием 1930 года. Легкие, почти небрежно набросанные подвижным, но точным пером, и условно, в два тона подкрашенные - эти иллюстрации, пожалуй, не покажутся на первый взгляд достаточно серьезными, заслуживающими, да еще более полувека спустя, такого переиздания. Но у веселых и живых рисунков Конашевича есть своя глубина, не сразу заметная внутренняя значительность. В них стоит вглядеться.

Книжка сразу встречает нас веселым беспорядком. На обложке самого Рассеянного еще нет, но ведь это он, конечно, разбросал и позабыл здесь свои вещи - очки, стакан с блюдечком, вверх ногами перевернутую картину. Да не он ли написал вот так вкось, и не по прямой даже линии заглавие книжки? Но откроем первую страницу - и мы увидим дом Рассеянного в разрезе. Он показан так, как его могли бы выстроить на сцене: в сущности только схема дома, с условно развернутыми на зрителя дверьми и окнами, и перед раскрытой стеной, на авансцене, кусочек мостовой с уличным фонарем на ней.

Так история Рассеянного сразу превращается в зрелище, в веселый фарсовый спектакль.

Здесь, на первом развороте, действие еще не началось, хотя занавес уже поднят, и мы можем разглядеть в подробностях жилище героя. Лестница ведет с мостовой в переднюю, а там, как и должно быть у Рассеянного, страшный беспорядок: вместо пальто висят на вешалке шумовка и полотенце, вместо шляп стоят на ней башмаки, а шляпы - вместо башмаков лежат под столиком. На столике - валенки, и здесь же стаканчик с зубной щеткой. Но главное - самовар. Пузатый, он стоит в этой маленькой передней прямо на полу, под вешалкой, загородив дверь, и если кто-то войдет, то, конечно, споткнется об него - вот шуму-то будет! Проснется хозяин наверху - вон он спит в своей комнате, ноги лежат на подушке, один башмак - на комоде, другой - на стуле, на стене картина с лошадью вверх ногами висит...

В. Конашевич. Разворот из 11-го издания книги С. Маршака "Вот какой рассеянный". 1936 г.

В. Конашевич. Разворот из 11-го издания книги С. Маршака "Вот какой рассеянный". 1936 г.

Но хотя весь этот беспорядок в рисунке Конашевича, так же как в стихах Маршака, смешной и нелепый, он какой-то здесь в то же время более реальный, естественный, что ли. Вот стакан с блюдцем и ложечкой стоит на полу у кровати, и рука хозяина свесилась. Это ведь он его, пожалуй, нарочно поставил, чтобы ночью достать легче было. И рядом свечка стоит под стулом - тоже может ночью понадобиться. А что палка висит на гвозде под потолком - это и вообще хорошо придумано: под ногами не путается и достать нетрудно.

Так и дальше, в тех рисунках, где Рассеянный просыпается и начинает уже по-своему, нелепо и забавно действовать, все множатся перед нами предметы безалаберного, но такого в общем понятного, торопливого и не слишком уютного быта. Быт - обуза, не стройный порядок жизни, но лишь досадная необходимость: что-то есть и на чем-то спать, как-то обуваться и одеваться, и все это - на бегу, между делом, высвобождая время и мысли для других, конечно же, гораздо более интересных занятий.

Беспорядок в доме Рассеянного не только порожден этой спешкой, но по-своему и приспособлен к ней; Это способ жить наспех, не замечая бытовых мелочей. Вот настольная лампа - характерная лампа тех лет с зеленым стеклянным абажуром - стоит не на столе, а у кровати на стуле. Может быть, хозяин читал ночью? И так понятен среди всего этого сам Рассеянный - смешной, но и симпатичный, в общем, чудак с бородкой, надевший в тесноте прихожей чужое (женское!) пальто, а когда с кухни прибежала отнимать его хозяйка со сковородкой в руке, надевающий, в полной уже растерянности, эту сковородку на голову...

В. Конашевич. Страница из книги С. Маршака "Вот какой рассеянный". 1953 г.

В. Конашевич.
Страница из книги С. Маршака
"Вот какой рассеянный". 1953 г.

Перечитывая весело-схематичные и задорные, как детские дразнилки, строчки Маршака: "Вместо шапки на ходу он надел сковороду", или: "Вместо валенок перчатки натянул себе на пятки" - я вижу, что в рисунках Конашевича, тоже, в общем, очень лаконичных и броских, приобретают эти невероятные ситуации неожиданную чисто бытовую достоверность. И сам человек Рассеянный выглядит уже не братом того сказочного дурачка, который все на свете делает наоборот и невпопад, но вполне живым персонажем из неустроенной и суматошной, словом, из вполне реальной жизни, только чуть преувеличенно забавным. Так, погружая почти фольклорную фигуру в реальный, великолепно им изученный быт, находя житейские объяснения всем его чудачествам, Конашевич делает своего Рассеянного не только смешным, но и трогательным.

Этот человек, до смешного далекий от житейских мелочей, погружен в какие-то свои, должно быть, очень важные, но чуждые повседневным заботам дела и мысли. У него своя логика жизни, и, подчиняясь этой непрактичной логике, все вещи сходят со своих мест, окружают Рассеянного веселым и странным хороводом, Здесь множество остроумных находок, выдумок, забавных деталей. К тому, что уже задано писателем (тем более - таким лаконичным, как Маршак, укладывающий целую сцену в четыре, а то и в две короткие строчки), Конашевич добавляет от себя целую кучу смешных подробностей. Их интересно разглядывать, но не утяжеляют ли эти подробные рисунки легкую и быструю книжку, не тормозят ли они ритм стихов и ход рассказа? Это не происходит потому только, что перо Конашевича бежит по бумаге с удивительной свободой и легкостью. Живое, точное, оно лишено сухости, нигде не задерживается, ничего не детализирует. Предметов много, но все они только знаки, названы, а не "рассказаны", как и в стихах.

Так начинается остроумная игра с вещами - очень мастерская и в то же время детская. Вещь на месте - для ребенка скучная, мертвая вещь, а сойдя с места, она вдруг начинает жить увлекательной и полной приключений "игровой" жизнью. Конашевич прекрасно знает это свойство детской психологии и охотно обращается к нему. Но, пожалуй, особенно артистично вещи освоены у него именно здесь, в Рассеянном, потому что, как в хорошей детской игре, они живут и эксцентрично, и в то же время по законам подлинной жизни, законам своего торопливого, неустроенного, подвижного времени.

Строчку "на улице Бассейной" Конашевич читает не как проходную, чуть ли не притянутую для эффектной рифмы к "рассеянному" ("прозвище, рифмующее характер с адресом" - по остроумному замечанию одного из критиков1), но как точное определение места действия: сегодняшняя, 1930 года, ленинградская улица с ее суетливым, развороченным, зощенковским бытом.

Имя Зощенко выплывает здесь вовсе не случайно. В том же, 1930 году вышли в свет иллюстрации Конашевича к его повести "Сирень цветет", во многом, как ни странно, близкие к рисункам в веселой детской книжке.

В. Конашевич. Иллюстрация к книге М. Зощенко      В. Конашевич. Иллюстрация к книге М. Зощенко "Сирень цветет". 1930 г.
В. Конашевич. Иллюстрации к книге М. Зощенко "Сирень цветет". 1930 г.

Немногими дробными штришками на почти пустой странице воссоздает художник точную, иронически обобщенную картину реального быта. Из-под мирискуснического изящества "чистой графики" проглядывают умная наблюдательность, острота взгляда, беспощадная точность оценки. Конечно, эти "взрослые" иллюстрации ироничнее, сложнее, а главное - злее детских. Но и там и здесь - изящнейший иллюстратор Фета, веселый сказочник, Конашевич раскрывал еще одну, для многих, может быть, неожиданную сторону своего таланта - умение на лету схватывать впечатления бегущей жизни, остро чувствовать дух и строй своего времени в его самых незаметных, будничных проявлениях (качество, так ярко проявившееся позже в его замечательных мемуарах2).

В. Конашевич. Страница из книги С. Маршака "Вот какой рассеянный". 1953 г.

В. Конашевич.
Иллюстрация к книге Н. Тихонова
"Анофелес". 1930 г.

Еще, пожалуй, ближе к "Рассеянному" другая, также адресованная взрослым книжка все того же 1930 года - "Анофелес" Николая Тихонова. Герой повести - Кучин - тоже чудак, конечно, посложнее, позапутаннее маршаковского Рассеянного. И облик этого ветром носимого старика не так уж случайно оказывается у Конашевича близким к внешности персонажа веселых детских стишков.

Но дело тут все-таки не только в бородке и пенсне героя. Сам строй этой графики, ее подвижные, нервные ритмы, легкий бег чуть вибрирующего пера, тоже роднят детскую книжку с взрослой. Схватить текущее мгновение во всей его сиюминутной характерности и свежести, острым, точным пером приколоть к бумаге - такое стремление стало характерным на рубеже 1920-х и 1930-х годов не для одного Конашевича. Это время ознаменовано поворотом иллюстраторов самых разных направлений к живому, быстрому рисованию, отмеченному зоркой, хотя и не всегда глубокой наблюдательностью.

Здесь можно раскрыть еще один маленький секрет иллюстраций к "Рассеянному". Чтобы сделать его невероятные похождения вполне убедительными, художнику понадобился какой-то живой прообраз, реальный, хорошо знакомый человек, которого он мог себе представить во всех этих невероятных ситуациях. Такой выразительной моделью послужил ему Николай Андреевич Тырса, прекрасный художник, которого глубоко уважал Конашевич (впоследствии он интересно и вполне серьезно писал о творчестве Тырсы3). Его характерная внешность и несколько эксцентричная манера поведения не раз провоцировала друзей-художников на разные шутливые изображения. Сухопарая фигура Тырсы, его очки и бородка узнаются, например, в облике незадачливого всадника, которого посадил В.В. Лебедев на строптивую "Лошадь" Маршака. Веселую серию карикатур на Тырсу (у которого хватало чувства юмора, чтобы с удовольствием их разглядывать) нарисовал в конце 30-х годов К.И.Рудаков4. И в иллюстрациях Конашевича, где эти же черты свободно обобщались и схематизировались, от облика Тырсы оставались все же, по-видимому, не только внешние, приметные детали, но главное - характерная подвижность и столь идущая чудаку Рассеянному острая эксцентричность жестов.

Впрочем, придавая забавному герою Маршака живые черты своего товарища по искусству, Конашевич, конечно, не только использовал близко лежащий материал, но и просто забавлялся, "играл в Тырсу" (точно так же как Лебедев и Рудаков), представляя его себе в немыслимых, юмористических ситуациях. И эта игра для себя, попутное развлечение художника, нужно думать, также обогатили книжку, помогли сделать иллюстрации к "Рассеянному" такими живыми и легкими, такими непринужденно детскими и веселыми.

К.Рудаков. Н.Тырса. Дружеский шарж.    В.Лебедев. Иллюстрация к стихотворению С. Маршака
К.Рудаков.
Н.Тырса. Дружеский шарж.
  
В.Лебедев.
Иллюстрация к стихотворению
С. Маршака "Верхом" в сборнике
"Сказки, песни, загадки". 1935 г.

Живая подвижность времени, раскованно, как будто мимоходом запечатленная художником в веселой детской книжке (и притом вопреки такой, казалось бы, отвлеченной и обобщенной стилистике стихов Маршака), проявилась здесь, конечно, не случайно. Конашевич был пристальным наблюдателем жизни, очень требовательным к писателю, которого брался иллюстрировать, не прощавшим ему ни одной нарушающей правду детали. "Художнику-иллюстратору, - писал он, - страшно встретить такую фальшивую черту: тогда все рухнуло, погибла вера в подлинность и не создать уже в рисунке верного образа"5. Конечно, эта подлинность материала вовсе не исключала фантазии, веселой выдумки. Но в выдумке Конашевич умел видеть зерно реальности. Чтобы убедительно нарисовать фантастические приключения Рассеянного, ему было необходимо поверить в них. "Художник должен поверить в подлинную реальность того, что он читает. Он поневоле должен читать, как ребенок, как иногда читают женщины: он должен верить, что те события, о которых он прочел, действительно происходили, что действующие лица - живые или когда-то жившие люди. Словом, он должен все принимать за правду. Эта вера в подлинность и реальность героев и обстановки повествования совершенно необходима художнику (он знает, конечно, читая, что все это вымысел; но знание пусть останется знанием, а вера - верой)"6. Конашевич написал это, размышляя об иллюстрациях для взрослых. И очевидно, работая над веселой книжкой для маленьких, он сохранил ту же удивительную способность - читал ее "так, как читают дети" и верил в подлинность всего им изображаемого и придумываемого. А без этого он, вероятно, и не стал бы одним из лучших иллюстраторов детской книги, и его рисунки к "Рассеянному" не смогли бы сохранить свое обаяние и убедительность на многие десятилетия.



Примечания

1. Петровский М. Странный герой с Бассейной улицы. - В кн. Жизнь и творчество С. Маршака. М., 1975, с. 115-116.  ↑ 

2. Воспоминания - в кн.: Конашевич В.М. О себе и своем деле. М., 1968.  ↑ 

3. Там же, с. 208-216; 249-253.  ↑ 

4. См. воспоминания Б.Ф. Семенова в кн.: К.И. Рудаков. Воспоминания о художнике. Л., 1979, с. 47.  ↑ 

При использовании материалов обязательна
активная ссылка на сайт http://s-marshak.ru/
Яндекс.Метрика