С. Маршак. Избранные переводы.
- М., ГИДЛ, 1959.
Александр Аникст
Эта книга названа скромно: "Избранные переводы". Скромно, - потому что может показаться, будто роль автора ограничилась лишь передачей на русском языке стихотворений, сочиненных другими на языках иностранных. Так, собственно, и смотрят многие на художественный перевод и, в частности, на переводную поэзию. Есть даже представление о том, что перевод вообще не искусство, а лишь своего рода литературное ремесло.
А вот попробуйте, переведите! Некоторым читателям (увы, не только им, а даже кое-кому из переводчиков) кажется, будто достаточно владеть стихотворной техникой да знать иностранный язык, чтобы быть в состоянии перенести стихотворение или поэму. Некоторые и приступают к переводу поэзии, вооруженные лишь этими средствами. То, что выходит из-под их пера, как бы ни были они добросовестны, действительно является ремесленным переводом.
Особенность таких переводов состоит в том, что они дают представление о содержании подлинника, рассказывают нам, в чем его буквальный смысл. Но разве содержание лирического стихотворения исчерпывается этим? Попробуйте, перескажите своими словами стихотворение Пушкина "Я помню чудное мгновенье..." Что останется от него? Простой факт встречи с красивой женщиной. Сумеем ли мы при этом передать всю гамму разнообразных и глубоких чувств любви, радости, томления, мечты об идеале, восхищения красотой как чудеснейшим даром жизни... Да разве воспроизведешь все это словами иными, чем то, в каких выразил это поэт?
Владение словом - искусство. И в том случае, когда оно применяется для выражения своих мыслей и чувств и тогда, когда оно служит для передачи на своем языке мыслей и чувств, выраженных другим поэтом на иностранном языке.
Неверно, будто поэтический перевод - это всего лишь литературное ремесло. Ремесленным может быть и так называемое самостоятельное творчество. Различие между поэзией оригинальной и переводной не в том, что первая является творчеством, а вторая - будто бы не является им. Критерии художественности одинаково действуют как в отношении оригинальных, так и переводных стихотворений.
В одном отношении творчество поэта-переводчика даже труднее, чем творчество оригинального поэта. Второй не связан ничем, он волен и может прибегать к любым средствам для создания своего произведения. Поэт-переводчик скован взятым на себя обязательством воспроизвести на своем языке существеннейшие черты подлинника. Он должен подчинить свое воображение замыслу другого поэта, и хотя известное изречение гласит, что переводчик прозы - раб, а переводчик поэзии - соперник, на самом деле поэт-переводчик все-таки не свободен, ибо соревнуется он с иноземным поэтом на условиях, поставленных ему подлинником.
От поэта-переводчика требуется определенная внутренняя дисциплина, умение проникнуть в чужое мироощущение. И надо сказать, что не все хорошие поэты в равной мере способны на такое проникновение. Есть немало прекрасных поэтов, которые по самому складу своей натуры не способны переводить, не могут выйти из круга своих индивидуальных ощущений и такой же индивидуальной манеры.
Существует мнение, что для создания поэтического перевода вовсе не требуется умение проникнуться чужим мироощущением, - достаточно, мол, просто хорошо понять подлинник. Нет, его надо пережить! Рассудочное понимание произведения поэзии схватывает лишь одну его сторону. Именно оно и порождает то, что оказывается не более чем ремесленным переводом. Для подлинной поэзии необходимо чувство, прошедшее через горнило жизненного опыта. Если оно есть, тогда возникает подлинная поэзия. То же относится и к поэтическому переводу. Один поэт переводит - и получается рассказ о чуждых ему чувствах, другой выражает в переводе продуманное и прочувствованное им самим. Нечто подобное существует в театре, где, как известно, определились два главных направления: театр представления и театр переживания. Я думаю, что подлинно поэтический перевод рождается через глубокое переживание оригинала. Тогда-то перевод по-настоящему открывает нам поэта, писавшего на языке, которого мы не знаем.
Русская литература богата мастерами, которые не просто переводили стихи, а в полном смысле слова воспроизводили на русском языке произведения иноязычных поэтов. Создателем русской школы поэтического перевода и ее первым великим мастером был В.А. Жуковский. Белинский высоко ценил эту его деятельность. Оп писал о том, что Жуковский усвоил русской литературе многие прекрасные произведения иностранных поэтов. Именно "усвоил", то есть сделал для русских читателей своими "Одиссею" Гомера, стихи и баллады немецких и английских поэтов XVIII века, "Орлеанскую дену" Шиллера, "Шильонского узника" Байрона.
Читая эти переводы, мы ощущаем, что вступаем в живое общение с поэтом другой страны и другой эпохи. Нам даже кажется, что между нами, читателями, и этим поэтом нет никакого посредника: он сам говорит с нами на нашем родном языке, и мы узнаем не только его мысли, но и особый, неповторимый, только ему присущий способ выражения их.
Так переводил на русский язык песни Беранже поэт В.С. Курочкин, так заговорил по-русски Байрон-драматург в переводе И.А. Бунина. И кто же скажет, что бунинский перевод "Песни о Гайавате" Г. Лонгфелло не принадлежит к ярким образцам русской поэзии!
Полный перечень шедевров нашей переводной поэзии включает и многое другое, не названное здесь. Я не стану его приводить, ибо сейчас речь идет не о количестве, а о качестве - о том, когда перевод перестает быть только переводом и становится явлением подлинной поэзии. К переводам такого рода принадлежат и творения С. Маршака. Он создает не переводы, а полноценные художественные произведения. О нем неправильно говорить как о "переводчике". Он - поэт и тогда, когда создает оригинальные стихи, и тогда, когда переводит других поэтов.
Впрочем, утверждая это, я чувствую, что ломлюсь в открытую дверь. Советские читатели давно уже оценили С. Маршака как одного из талантливейших представителей советской поэзии. Доказывать это нет никакой необходимости, ибо все знают, какими событиями нашей поэзии явились стихи Бернса и сонеты Шекспира в переводах С. Маршака. Русская поэзия стала богаче, русские читатели обрели новый источник эстетического наслаждения.
С. Маршак своим творчеством еще раз подтвердил ту истину, что подлинно художественный перевод является "высоким искусством", как назвал К. Чуковский эту форму литературной деятельности. Мы любим переводы С. Маршака за то, что они не являются переводами в формальном смысле этого слова. Мы их и не воспринимаем как переводы, ибо в них живут мысли и чувства самого С. Маршака, переданные нам в совершенной поэтической форме. Мы ощущаем в его "переводах" его взгляд на жизнь, его личность, на них лежит печать его поэтической индивидуальности, и так же, как мы узнаем настоящего поэта по одной - двум строчкам, в которых звучат только ему принадлежащие интонации, так безошибочно угадывается С. Маршак в каждой созданной им строке, даже если она из "переводного" стихотворения.
Содержание творчества дает поэту жизнь. Формы своего искусства он создает, вбирая и перерабатывая опыт многих предшествующих поколений художников. Но, может быть, это относится только к оригинальным поэтам? Ведь поэту-переводчику чужая книга дает не только ту форму, в которой он должен передать подлинник, но уже и готовое содержание. Значит ли это, что для него источником творчества не является сама жизнь? Не следует ли из этого, что если поэзия - отражение действительности, то перевод - отражение отражения?
Многие переводы действительно являются таковыми. Но никто не скажет этого о переводах С. Маршака. Откуда же их поэтическая полноценность? Она идет от жизни, от того, что поэт, переводя, никогда не ограничивается буквальным смыслом. Он ищет жизненной основы подлинника. И только когда в житейском опыте своем или других людей он найдет то, что породило эмоцию, лежащую в основе стихотворного подлинника, тогда обретает он и слова для выражения ее. Жизнью, реальными чувствами людей подсказаны поэту слова его стихов, даже если перед нами только "переводы". Поэтому-то мы и слышим в переводных стихотворениях С. Маршака живые человеческие голоса.
Создает ли он оригинальные стихи для детей или переводит, С. Маршак всегда исходит из своего глубокого знания детской души. Образы "взрослой" поэзии С. Маршака также подсказаны ему жизнью. Но, конечно, как это свойственно поэзии вообще, одной такой подсказки недостаточно. Нужно обладать особым поэтическим чутьем, чтобы выловить из действительности ее поэтические дары. И нужно обладать умением отшлифовать алмазы, даримые поэту природой.
Может быть, надо было бы попытаться определить характер поэзии С. Маршака из нее самой. Но у литературоведов и критиков есть привычка определять одного поэта сравнениями с другими. Я поступлю именно так.
Как в бесконечности вселенной звезды группируются вокруг больших светил, образуя планетные системы, так и в богатом мире поэзии есть свои планетные системы. С. Маршак принадлежит к тем поэтам, чья орбита имеет своим центром солнце нашей поэзии - Пушкина. Ему обязаны все русские поэты, но орбита некоторых отстоит очень далеко, и пушкинские лучи туда почти не доходят. С. Маршак греется под солнцем Пушкина, оттуда черпает он многое из того тепла, которое согревает и нас.
Когда беседуешь с Маршаком, он постоянно вспоминает о величайшем и непревзойденном гении русской поэзии. То и дело он произносит фразы, начинающиеся так: "А вы помните, как сказал Пушкин?" Или: "Когда Пушкин хотел выразить..." И тут же следуют примеры. С. Маршак знает наизусть всего Пушкина, он вдумывается в каждое слово любимого поэта, притрагивается к пульсу его стиха, проверяет себя и других Пушкиным.
И Пушкин для него не только мастер слова и стиха - он для него учитель отношения к жизни. С. Маршак сохранил удивительно гармоничное восприятие жизни. И это отнюдь не оттого, что он стоит в стороне. Нет, в борьбе социальных миров он безоговорочно определил свое место среди тех, кто борется за коммунизм и своим пером участвует в классовых битвах нашего времени, направляя стрелы сатиры против угнетателей народов, расистских изуверов, поджигателей войны.
В этой гармоничности, духовной цельности, в нравственном здоровье, в искрометном жизнелюбии - существо поэтической натуры С. Маршака, секрет его обаяния. Есть, может быть, нечто наивное в его взгляде на мир, но это не наивность простака, а наивность нравственно здорового человека, который разумом понимает, но душой не может воспринять, почему иные люди злы, завистливы, жестоки и тем самым нарушают свою собственную человеческую природу. Это ощущение наивности имеет своим источником редкую чистоту духа поэзии С. Маршака. В ней, в этой моральной чистоте, нет ничего ханжеского. Наоборот, ханжество и лицемерие - враги, которых С. Маршак не устает осмеивать. Но он делает это не с гневом сатирика, а с веселым озорством юмориста, который знает, что как ни гонят ханжи природу в дверь, она все равно влетит в окно.
В поэзии С. Маршака живет инстинктивное, врожденное неприятие всего, что уродует, калечит жизнь и людей. Она вся проникнута чувством того, что нормальная жизнь может быть только красивой. И поэт удивительно умеет чувствовать красоту, не прилизанную или идеализированную, а подлинную красоту жизни - в бесконечном цветении природы, ярких проявлениях человеческого духа, в любви, дружбе, гуманности. И оттого, что С. Маршак любит настоящую жизнь, в нем нет ни капли сентиментальности. Это последнее обстоятельство мне хотелось бы особенно подчеркнуть, и, может быть, тогда окончательно станет ясно, что, говоря о некоторой наивности, присущей поэзии С. Маршака, я имел в виду совсем не то, что обычно связывают с этим понятием. В том смысле, в каком я употребляю это слово, наивными были древние греки с их здоровым, гармоническим духом, не отделявшие себя от мира природы.
Это сравнение не случайно. Детство человечества, каким была греческая античность, навсегда оставило нам память о духовной культуре, сочетавшей ум и наивность, фантазию и анализ, единство физического и духовного, жизнелюбие и сознание трудностей бытия.
У Маршака хотят отнять звание детского поэта, опасаясь, что такое определение его творчества снизит его действительное значение. Я согласен с этим в той мере, в какой нельзя считать его поэтом только для детей. Он, конечно, поэт для всех. И для взрослых больший поэт, чем для детей. Для детей он слишком свой, они не в состоянии оценить, насколько он поэт, именно потому, что его великолепная наивность, о которой я говорил, присуща здоровым детским натурам. А для нас, взрослых, она поистине поэтична. Об этом прекрасно писал К. Маркс: "Мужчина не может снова превратиться в ребенка или он становится ребячливым. Но разве не радует его наивность ребенка и разве сам он не должен стремиться к тому, чтобы на высшей ступени воспроизводить свою истинную сущность. Разве в детской натуре в каждую эпоху не оживает ее собственный характер в ее безыскусственной правде".
Поэзия С. Маршака "на высшей ступени", на ступени мужественной зрелости, воспроизводит нам человеческую сущность в ее "безыскусственной правде". Вот почему она так радует нас, вот почему она нужна нам. И это определяет самое существо поэзии С. Маршака, ее содержание, тональность, ее общественно-воспитательный смысл, ибо она воспитывает духовную цельность, нравственную чистоту, здоровую любовь к жизни и всему прекрасному, что в ней есть.
Мировая лирика полна мотивов грусти, печали, тоски. Может быть, ни в чем так не проявилось значение Пушкина-лирика, как в том, что он был поэтом радости. С. Маршак и в этом его последователь. Его поэзия проникнута подлинным лиризмом, но это не тот лиризм, который побуждает в нас чувства меланхолические. Лирика Маршака радостна. И если встречаются в ней грустные мотивы, то под его пером они приобретают такую эмоциональную окраску, что невольно вспоминаешь пушкинское - "печаль моя светла".
Здоровое жизнелюбие С. Маршака ни в чем так ярко не проявляется, как в его юморе, пронизывающем буквально все его творчество. Юмор - неотделимая часть натуры С. Маршака. Без этого его невозможно и представить себе. Эта сторона его поэтической природы - а юмор у С. Маршака именно поэтичный - связана с той чертой, которую мы определили понятием наивности. Вспомните, как любят смех дети. Они во всем ищут повода для веселья, и в этом сказывается их здоровая натура. Больные дети не умеют смеяться. Смех взрослого бывает разным. Есть нечто низменное в смехе злорадном. Но и взрослые умеют смеяться, как дети. Таких справедливо любят. Зрелый годами человек подтверждает, что он сохранил свою истинную сущность, в частности, своим чувством юмора.
Природа юмора у С. Маршака связана с его нравственным здоровьем, душевной чистотой и вечной молодостью духа. Это умный и справедливый смех. Он выражает торжество лучшего в человеке, его смелости, находчивости; умение побеждать трудности.
Все черты поэзии С. Маршака, о которых я говорил, выражают не только его личность; смысл их не ограничивается и тем, что они делают живой для нашего времени одну из лучших традиций русского национального духа, идущую от Пушкина. Жизнерадостность С. Маршака, его оптимизм, глубокая человечность, его юмор и даже просто органическая веселость - все этго в нем и от нашего времени, которое отмечено не только трудностями, но и богато великими победами человеческого духа, героикой борьбы и светлыми надеждами, претворение которых в действительность совершается на глазах у людей благодаря их собственному самоотверженному труду. В этом смысле С. Маршак - один из самых ярких выразителей гуманизма и оптимизма советского народа, и я полагаю, что если бы Василий Теркин читал стихи, то его любимым поэтом был бы С. Маршак.
Я далеко не исчерпал всего, что можно было бы сказать о поэтической индивидуальности С. Маршака. Главное в том, что он поэт не потому, что пишет стихи, а потому, что обладает поэтическим взглядом на жизнь. Этим он нас и покоряет. Вот почему он становится личным другом каждого читателя. Он очень свой для всех нас, и в этом всегда истинное чудо поэзии, ибо все мы разные, не похожие друг на друга и в хорошем и в дурном, а настоящий поэт всех нас роднит своей человечностью, и от встреч с Маршаком всегда остается ощущение легкой приподнятости, чувство приятной, обволакивающей сердце теплоты.
Но, если С. Маршак такой поэт, который обладает способностью воздействовать на других, как же он совмещает это с работой переводчика? В переводах С. Маршака также проявляется его поэтическая индивидуальность. Но тогда нас могут спросить: "А можем ли мы доверять его переводам как переводам? В самом ли деле мы читаем Бернса в его переводе, или это все тот же Маршак?"
Действительно, случается, что крупные поэты, переводя, не столько стремятся передать подлинник, сколько через посредство данной формы творчества выражают лишь свою индивидуальность. Типичный, хотя далеко не единственный пример этого - переводы Шелли, выполненные К. Бальмонтом.
С. Маршак, конечно, тоже переводит по-своему, но он не переводит подряд, как это делал тот же К. Бальмонт. С. Маршак переводит лишь тогда, когда он находит у другого поэта то, что соответствует его, маршаковскому, взгляду на жизнь и искусство. В мировой поэзии он выбирает лишь родственное ему по духу. Читая данный сборник, можно увидеть и понять, что любит Маршак в жизни и в поэзии.
Сборник не случайно открывается народными балладами. Дело тут совсем не в хронологии. Для С. Маршака сущность поэзии определяется ее народностью. Старинные народные баллады Англии и Шотландии привлекли внимание поэта именно потому, что в произведениях народной фантазии и народной мудрости он находит живые истоки всякого творчества. Здесь, в народе, видит он самые плодотворные истоки поэзии. Народное сознание как нельзя больше сродни поэтическому сознанию С. Маршака. Здесь мы и находим корни того взгляда на жизнь, который ему присущ. В народном творчестве перед нами предстает во всей своей первозданной прелести то гармоническое и наивное мировосприятие, которое, как нам кажется, присуще и поэзии С. Маршака. И посмотрите, что выбирает для перевода из балладного богатства С. Маршак. Он отбрасывает всю мистику, чертовщину, которая, например, так увлекала романтика В. Жуковского. В балладах его привлекают их реалистические черты, жизненная правда, увиденная мужицким поэтом средневековья, его трезвый, реальный взгляд на жизнь, но вместе с тем и непокорный плебейский дух, презрение к господам, насмешки над их тупостью и жестокостью. С. Маршак любит проявления народной смекалки, геройства, смелой удали, он угадывает в юморе подавленного в ту пору народа его веру в свое светлое будущее.
Вероятно, именно поэтому особенно близким из всех иностранных поэтов оказался для С. Маршака гениальный певец шотландского народа Роберт Бернс (1759 - 1796). Бернс не был поэтом какого-либо литературного направления. В эпоху, когда сентиментализм и преромантизм уступали место романтизму, он был поэтом-реалистом, и корни его творчества были в жизни и поэзии его народа. Гений Бернса поднял все то, чем дышала народная песня, на высоту великого искусства. Труд и нужда, любовь и борьба рядового шотландского фермера обрели у Бернса значение огромных поэтических фактов. Его поэтическое чувство природы - это чувство человека труда, повседневно покоряющего ее и в то же время связанного с ней всем существом. Его отношение к людям и обществу определяется том, что он бедняк и собственность в нем не убила человечности. Поэтому лирический герой Бернса - это свободный человек. Правда, он все время чувствует гнет нужды, гнет богатых. Но так как свободу он ценит выше всего, то он предпочитает свою "честную бедность" всем почестям и материальным благам.
А как умеет он любить, этот свободный человек! Его чувства естественны и прекрасны. Никакого жеманства, чопорности, полное презрение к ложным "светским" условностям, и какая сила страсти! Сколько в нем удали, иногда просто так, от буйного кипения сил, а когда надо, то ради самого святого дела - борьбы за свободу. И здесь даже страх смерти не остановит этого "простого" человека. Мы видим, что совсем он не прост, а, наоборот, необыкновенно богат духовно, хотя и лишен лоска показной внешней культурности. И жизнь свою он хочет строить не по лживым законам дворян и буржуа, а по своему разумению человека труда и природы.
Все это передано С. Маршаком в его стихах, как свое. Если бы это не было так, никогда бы не зазвучали у С. Маршака стихи Бернса, не ощутили бы мы их, не восприняли бы лежащего в их основе поэтического духа.
Нам могут сказать, что это не вяжется с известной нам биографией С. Маршака, городского жителя, знакомого с природой лишь издали. Но тот, кто судит так о поэзии, ничего в ней не понимает, как не понимает и в поэтах. Недостаточно жить в деревне для того, чтобы стать народным поэтом. Сложная работа мысли и чувств, происходящая в сознании поэта, - вот что приближает или отдаляет его от народа, в зависимости от направления мыслей. Творчество в том и состоит, что духовный мир поэта вбирает в себя мир реальный; именно способностью осуществить это достигаются те высоты искусства, когда художник обретает право говорить от лица народа, а его поэзия становится голосом народа.
Здесь нужно счастливое сочетание творческой индивидуальности, поэтического дара и общественных позиций писателя. Р. Бернса переводили и до Маршака. Поэт русской революционной демократии прошлого века М. Михайлов отлично чувствовал свободолюбивый пафос Р. Бернса, но как-то уж очень по-народнически звучат в его переводе стихи великого шотландца. Мы ценим талантливую Т.Л. Щепкину-Куперник - ей кое-что удалось в переводах из Бернса, - но где же было ей, выросшей на салонной ростановской романтике, постичь дух вольного горца да еще плебея. Из наших поэтов, кроме С. Маршака, только Э. Багрицкому Бернс оказался по-настоящему близок, но и Багрицкого увлекла лишь одна стихийно-бунтарская сторона поэзии Р. Бернса.
Одним словом, для меня С. Маршак - это прежде всего его баллады и его Бернс. Здесь видится мне то главное в поэте Маршаке, о чем я писал выше.
Встреча С. Маршака с Шекспиром началась с отдельных сонетов. Как всегда, он выбрал те, которые соответствовали его поэтическому духу. Постепенно, однако, возникла задача перевести весь цикл.
Мне это представляется художественным подвигом. Дело, конечно, совсем не в объеме цикла. Для такого мастера, как С. Маршак, перевести сто пятьдесят четыре стихотворения по четырнадцать строк каждое не составляет труда. Трудность была в иных вещах. Прежде всего С. Маршаку с его стремлением к ясности и простоте, определяющим и его любовь к простым и четким формам строфики поэзии, надо было войти во вкус изощренной поэтической формы сонета, с его сложными внутренними ходами и переходами. Сонет, надо сказать, в русской поэзии получил мало развития, я бы даже осмелился утверждать, что он у нас не привился, хотя Пушкин и хотел это сделать ("Суровый Дант не презирал сонета...").
Следуя пушкинской традиции, Маршак взял у Пушкина его ясность и стройность, отказавшись от витиеватости, в некоторой степени присущей сонетам Шекспира. Шекспировские привески, причудливые образные "кончетти", С. Маршак насколько мог отбросил. Он взял в сонетах главное - пронизывающие их глубокие чувства, силу страсти, великий идеал любви и дружбы в его трагическом столкновении с противоречиями жизни.
Здесь не место говорить подробно о "Сонетах" Шекспира, породивших обширную литературу толкований. Скажем лишь то, что, как ни велик Шекспир, сонеты неравноценны; олн и разностильны. Некоторые явно отдают духом мадригальной поэзии, и в них не много искреннего чувства. Другие сонеты вылились из души Шекспира, и мы это слышим по интонациям глубокой страсти. Случалось автору "Гамлета" и написать сонет в виде своеобразного упражнения на ту или иную лирическую тему.
С. Маршак не слушался Шекспира, когда тот просто упражнялся в версификации. Не захотел он, чтобы мы увидели Шекспира галантным придворным. Но смог он поверить в то, что были у великого поэта темные страсти. И он дал нам Шекспира, которого мы все любим, - искреннего, глубокого поэта, чистого и возвышенного, но и крепко связанного с жизнью, чувствующего плоть вещей с такой же силой, как и тончайшие веяния духа.
С. Маршак подчинил себя суровой дисциплине искусства, когда решился на полный перевод сонетов. Он сумел, не жертвуя собой, создать перевод всего цикла, пойдя на некоторый компромисс, чтобы не изменить любимому поэту, но не изменить и себе. Я не побоюсь сказать, что в некоторых случаях Маршак написал искреннее, сердечнее и потому поэтически сильнее Шекспира, но в других случаях, обращаясь к оригиналу, мы найдем некоторые черты и оттенки, оставшиеся за пределами перевода, и это там, где неуловимая, но вместе с тем и несомненная противоречивость чувств отражала бездны страсти, в которых человек действительно может утонуть. Это не в природе С. Маршака, и я не упрекаю его, а только передаю мое личное впечатление - впечатление человека, оказавшегося в положении лирического героя "Сонетов": он разрывается между страстью к любимой и любовью к другу. Так как любит обоих, то искренен по отношению к каждому из них.
Два слова о песенках из пьес Шекспира. У англичан их принято выделять в особые маленькие антологии, ибо они принадлежат к перлам национальной поэзии. У нас в переводах шекспировских пьес они, как правило, пропадают. Не потому, что они тонут в остальной массе шекспировского текста, а потому, что для перевода их требуются особые качества, редко встречающиеся у переводчиков и пьес Шекспира. С. Маршак своими переводами этих миниатюр раскрывает художественную прелесть этой сферы шекспировской поэзии.
Встреча С. Маршака с мощным, но суровым поэтом английской пуританской революции XVII века Джоном Мильтоном (1608-1674) является случайной. Их сблизила лишь общая любовь к Шекспиру, и наш поэт перевел прекрасные мильтоновские строки о Шекспире.
Зато Вильям Блейк (1757-1827) не случайный знакомый для С. Маршака. Этот своеобразный английский поэт был певцом детства - как радостей самой юной поры человека, так и его первых горестей. "Песнями невинности" назвал он свои первые стихи, и С. Маршак нашел здесь много близкого себе. У Блейка было изумительное поэтическое чувство природы, детское восхищение ее красотой, благоговение перед ее чудесами и тайнами. Мне кажется, все это звучит в переводах С. Маршака. Близким оказался ему и мягкий лиризм поэта-романтика Вильяма Вордсворта (1770-1850), и опять-таки детская невинность была первым сближающим моментом.
Байрон (1788-1824) с его "мировой скорбью", естествеино, остался чужд С. Маршаку, но лирические мотивы поэзии английского романтика, его страстное свободолюбие, юмор и сатира нашли отклик у нашего поэта. В Шелли (1792-1822) его привлекли смелая революционная мысль и тонкое чувство природы. Джон Китс (1795 -1821) покорил его не только своей любовью к Бернсу, но и умением слышать голос трав и насекомых, понимать язык птиц, вой ветров. Его слиянность с природой так непосредственна и искренна, что, кажется, она сама говорит его стихами.
Поэт-лауреат "викторианской" Англии Альфред Тенниссон (1809-1892), так же как его младший современник Роберт Браунинг (1812-1889), в целом поэты совсем иного склада, чем С. Маршак, - один подчас до крайности слащавый, другой, наоборот, иногда предельно "сухой" в своем стремлении к "объективной" лирике. У них лишь отдельные стихи могли привлечь С. Маршака. Зато Роберт Льюис Стивенсон (1850-1894), поздний английский романтик, автор многих приключенческих книг и прекрасных детских стихов, принадлежит, если можно так выразиться, к маршаковскому кругу.
Маршак нашел близкие себе стихи и у известного ирландского поэта Вильяма Батлера Йейтса (1865-1939) и у видных поэтов современной Англии Альфреда Эдуарда Хаусмана (1859 -1936) и Джона Мейсфилда (р. 1878).
Из поэзии других народов в настоящем сборнике читатель найдет стихи великого революционного поэта Германии Генриха Гейне (1797-1856) и классика венгерской поэзии Шандора Петефи (1823-1849). Первый привлек С. Маршака своим лиризмом, причудливо сочетающимся с юмором, второй - широким народным песенным стихом, в чем-то перекликающимся с поэзией Р. Бернса.
Поэты природы, борцы за социальную справедливость, повцы детских радостей - широк диапазон интересов С. Маршака. И широк круг народов, чья поэзия находит отклик у него. Здесь, кроме английских, шотландских, ирландских, немецких, венгерских стихов, читатель найдет переводы чешских народных песен, отрывки из финского народного эпоса "Калевала", стихи сербского классика Йована Иовановича Змая (1833-1904), стихотворные рассказы итальянского поэта наших дней Джанни Родари, стихи выдающегося поэта Польши XX века Юлиана Тувима и, наконец, представителей многонациональной поэзии советского народа - О. Туманяна, Д. Гулиа, Л. Квитко, И. Фефера.
Интернационализм С. Маршака - это наш, советский, социалистический интернационализм, выражающий любовь к людям труда, к борцам за мир и свободу, где бы они ни были. И этой идеей дружбы народов, объединенных благородной целью счастья всего трудового человечества, проникнут весь сборник.
Читатель, правда, встретит в нем и двух поэтов из другого лагеря, и об этом надо сказать прямо. Один из них - Редьярд Киплинг (1865-1936), известный бард британского империализма. Но этим не исчерпывается все, что можно сказать об этом поэте. Киплинг знал и любил природу, знал и любил детей, и, когда он писал об этом, голос ого становился чище. В нем звучали ноты мужества, восхищения смелостью, силой. Кроме того, он был человек с юмором и писал очень смешные рассказы и стихи для детей. То немногое, что С. Маршак перевел из Киплинга, советские читатели прочитают с интересом, так же как и сатирическое стихотворение Томаса Стернса Элиота (р. 1888). Читателя не испугает то, что этот представитель coвременной реакционной литературы попал в данную книгу. В молодости Элиот по-интеллигентски бунтовал, задирал респектабельных буржуа и написал тогда ряд неплохих стихов. Одно из таких стихотворений, полное иронии по отношению к буржуазной государственности, С. Маршак и перевел.
Под пером С. Маршака и взятые отдельно от их остального творчества эти произведения бьют в ту крепость, которую данные писатели защищали и защищают.
Наконец, есть в этом сборнике детские стихи Льюиса Кэролла (1832-1898) и Эдварда Лира (1812-1888), двух своеобразных английских "классиков". Оба были серьезными людьми, первый - профессором математики, второй - художником-пейзажистом. Но, когда они брали в руки перо, от их серьезности ничего не оставалось, и они создавали стихотворную "чепуху". Если читатель не способен расстаться с серьезностью, то ему не следует заглядывать на страницы, где напечатаны их стихи. Но если он любит посмеяться, то, надо надеяться, сумеет оценить своеобразный юмор этой "чепуховской" поэзии. Дети любит такие "чепушинки", нравятся они и тем из взрослых, кто любит здоровый смех. Надо сказать, что так же, как трудно переводить стихи, наполненные большим смыслом, так для перевода подобных "чепушинок" требуется свое умение. А в общем, это совсем не чепуха, во всяком случае для тех, кто любит игру ума, а это - своеобразная игра его, полная причудливого юмора.
О стихах, вошедших в сборник, можно еще много говорить, ибо здесь столько мыслей, чувств, настроений, столько своеобразного и вечно нового, что исчерпать это богатое содержание трудно. Я старался, по крайней мере, намекнуть на него. На большее трудно претендовать. Поэты умеют в немногих строках сказать столько, что никаким количеством страниц нашей критической прозы не передашь и сотой доли. Но, если скромный труд критика хоть немного поможет читателю осмыслить ту радость и удовольствие, которое доставляют стихи С. Маршака, тогда он писал не напрасно.
Впрочем, заслуги критика здесь нет никакой. С. Маршак из тех поэтов, которые не нуждаются в том, чтобы критика их "пропагандировала". В отношении его критику остается лишь присоединиться к единодушному суждению массы читателей.