Б. Галанов
Есть книга, где страница за страницей как бы проходят все пережитые нами возрасты. В самом начале этой книги живут дружной семьей беспечные детские "считалки" и звонкие песенки, веселые загадки, сказки и пьесы для детского театра. За ними следуют баллады и стихотворные повести, сюжетные, героические, более всего соответствующие вкусам отроческого и юношеского возраста. Дальше - проникновенные лирические стихи, отражение сложной душевной жизни взрослого человека; еще дальше - переводы из Шекспира, Блейка, Бернса, Вордсворта, Гейне; острая политическая сатира, памфлеты, эпиграммы.
Все это очень разные, на первый взгляд, вещи. Что же объединяет их между собой? Что у них общего? Коротко скажем так: общность мыслей и чувств, общность мироощущения, очень ясного, светлого, жизнеутверждающего. Среди многих поэтических голосов нетрудно узнать голос автора этой книги, различить его речь - доходчивую, гибкую, исполненную музыкальности и веселости, свободную от вычурных метафор, часто достигающую образности с помощью самых лаконичных изобразительных средств. Вероятно, если бы даже не называть имени, все равно можно было бы догадаться, что автором книги является Самуил Яковлевич Маршак.
Стихи, начинающие книгу, знакомы нам с детских лет. Читая и запоминая эти строки, мы впервые узнавали значение многих слов. Поэзия Маршака несла радость открытия мира. И мир, как и в большой, предстоящей жизни, был полон цветущих красок, движения, звуков. Сказочная и в то же время такая реальная земля, где живут и трудятся веселые, сметливые, сердечные, храбрые люди!
Сейчас нам кажется естественным, что именно такой и должна быть хорошая книга для малышей. Но в 20-е годы, когда Маршак впервые привел на страницы детской литературы честных почтальонов, храбрых пожарных, умелых и веселых кузнецов, а заодно и чудака рассеянного с улицы Бассейной, и сердитую даму с ее громоздким и разнокалиберным багажом, и глупого маленького мышонка, ему приходилось отстаивать свои позиции в упорной борьбе.
Маршак был одним из тех писателей, которые и своим собственным литературным творчеством и редакторской организаторской деятельностью заложили основы советской литературы для детей. В чем же заключалось принципиальное, новаторское значение работы Маршака как детского писателя? Почти двадцать лет назад на этот вопрос обстоятельно ответил Александр Фадеев. Выступая на вечере 60-летия Маршака, он говорил: "Особенность Маршака, как детского писателя, я вижу в том, что он первым среди писателей, существующих в мире, сумел рассказать самым маленьким детям о содержании нашей новой жизни, передать им новые идеалы, то есть, короче говоря, заговорить с детьми младшего возраста по самым основным вопросам политики, о чем никто и никогда за все время существования детской литературы с детьми этого возраста не разговаривал".1
Самый склад дарования Маршака помог ему выразить это новое содержание в форме наиболее близкой и понятной ребенку. Не прибегая ни к отвлеченным, псевдополитическим абстракциям, ни к примерам, заимствованным только из звериного царства или мира игрушек, он сумел, как говорил Фадеев, передать детям через всю новую конкретность советской действительности все самое важное, что отличает наше советское общество от всякого другого. И это сближало Маршака с Маяковским, который в стихах для детей неопровержимо доказал, что о самых сложных явлениях социальной жизни можно беседовать с маленькими слушателями просто, весело и уважительно. Это был трудный путь, но в то же время наиболее плодотворный и жизненный, наиболее отвечавший интересам и запросам советской детворы.
Вот почему все наиболее талантливые представители молодой литературы для детей в большей или меньшей степени оказались учениками Маршака. Мимо его богатого опыта не прошел ни один советский детский поэт, начинавший свой путь после Маршака. Роль Маршака в детской литературе была настолько велика, что долгое время о нем говорили и писали почти исключительно как о детском поэте. Но вклад Маршака в советскую литературу не ограничился только областью детской поэзии. Не случайно Корней Чуковский однажды остроумно приветствовал в лице Маршака пять Маршаков: Маршака - детского поэта, Маршака-драматурга, лирического поэта, переводчика и, наконец, Маршака-сатирика.
Для того чтобы определить, какие родники питали поэзию Маршака, и точнее ответить на вопрос, как складывались его своеобразные книги, такие многогранные и в то же время такие цельные, обратимся к истокам творчества поэта, к некоторым фактам биографии.
По меньшей мере в трех поэтических жанрах - сатиры, лирики, перевода - Маршак пробовал свои силы уже более полувека назад.
Он родился в 1887 году в Воронеже, а писать, вернее - сочинять стихи, устно, про себя, начал еще в "дописьменный период" своего творчества, лет с четырех. Большая - шесть малых ребят - и плохо обеспеченная семья вела беспокойную, скитальческую жизнь, рано обогатившую мальчика запасом впечатлений, знанием окружающего быта. Отец поэта, Яков Миронович, в юности не получил систематического образования, но, пристрастившись к чтению, самостоятельно накопил обширные познания, любил литературу, интересовался естественными науками, читал в подлиннике сочинения Гумбольдта и Гёте. Из книги воспоминаний Маршака о годах детства и ранней юности мы знаем, что Яков Миронович был человеком разносторонних способностей, которым так и не суждено было по-настоящему раскрыться в косной провинциальной среде. Работал он мастером на химических заводах, самоучкой освоив технологию производства: то в Воронеже, то в Покрове, Владимирской губернии, то в Бахмуте - ныне Артемовске, то снова в Воронежской губернии, в городе Острогожске. Вообще говоря, в жизни своей он брался за многие дела, тщетно пытаясь выбиться из нужды, - занимался химическими опытами, искал в Воронежской губернии железную руду, возился с различными проектами и изобретениями.
Пока отец служил на заводах, мать кое-как сводила концы с концами. Но, когда отец, увлекшись очередным изобретением, оставлял службу, семье приходилось туго.
Надолго запомнились детям частые переезды из города в город, дорожная сутолока и суета, гудки паровозов и пение колес. Много лет спустя в цикле стихов "Память детства" Маршак воскресил эти картины бродячей, кочевой жизни:
В край далекий, незнакомый
Едет вся моя семья.
Третьи сутки вместо дома
У нее одна скамья.
Тесновато нам немножко
Это новое жилье,
Но открытое окошко
Перед столиком - мое!
Наконец после долгих скитаний и неудач семья обосновалась на несколько лет в маленьком уездном городке Острогожске. Здесь начались школьные годы Маршака. Преподаватель латыни Владимир Иванович Теплых, который прекрасно знал литературу и тонко чувствовал разнообразные оттенки языка, познакомил мальчика с классической поэзией. Под его руководством Маршак с юных лет стал переводить латинских поэтов, избрав для начала оду Горация "В ком спасение". Пока это были еще только первые неуверенные попытки. Но о них стоит вспомнить. Поэт-переводчик формировался одновременно с оригинальным поэтом, и некоторые черты дарования Маршака раньше всего раскрылись именно в переводах.
В 1902 году в жизни Маршака произошли неожиданные, почти сказочные перемены. Стихами юного поэта, проводившего летние каникулы в Петербурге, заинтересовались несколько видных ценителей искусства, в том числе и знаменитый художественный критик Стасов.
Владимир Васильевич Стасов на своем веку помог развиться не одному художественному дарованию. О его щедрой доброте Шаляпин писал с благодарностью: "Стасов как бы обнял меня душою своей".
"Этот человек, которому шел в то время семьдесят девятый год, - рассказывает в своих воспоминаниях Маршак, - встретил меня приветливо, по-стариковски ласково...". Сохранилось письмо Стасова к одному из друзей. С большой теплотой он отозвался о даровании "маленького четырнадцатилетнего мальчуганчика, поднимающегося всего на полтора вершка от пола".
"Он... мастерски владеет нашим языком, - писал Стасов, - рисует целые сцены с речами и душевными движениями своих действующих лиц..."2
А какую трогательную заботу о воспитании Сама (уменьшительное от "Самуил") проявлял маститый критик в письмах к Маршаку. Серьезно и уважительно, совсем как со взрослым, делился он с ним впечатлениями о новых, только что прочитанных книгах, о встречах с известными писателями, артистами, художниками, настойчиво советовал искать "правды и жизни", "чуждаться риторики, красивых, но праздных слов и картин, пустых фейерверков и цветных иллюминаций".
Стасов энергично взялся за устройство судьбы мальчика. Благодаря настоятельным хлопотам Стасова Маршака переводят в 3-ю петербургскую гимназию. Это было одно из тех привилегированных столичных учебных заведений, куда поступали главным образом дети состоятельных родителей. Чтобы проехать с дымной заводской окраины за Путиловым мостом, где жил в то время с отцом и матерью Маршак, на аристократическую Гагаринскую, приходилось ежедневно пересекать весь город на медленной, трясучей конке. Дух кастовости в гимназии был очень силен. Но знания она давала прочные. Особенно по языкам - древним и новым. Недаром в гимназии Маршак продолжает много заниматься переводами. Во всяком случае, к тому времени, когда он приехал для продолжения образования в Англию и, прожив там около трех лет, близко познакомился с классической английской поэзией, с богатым английским фольклором, у него уже накопился кое-какой опыт переводческой работы.
Характерно, что юного поэта с самого начала привлекали произведения народного творчества и что в Англии он пристрастился не только к классической поэзии, но и к полным своеобразной прелести старинным народным балладам. Этот интерес к английскому фольклору, а еще раньше к русскому, к полным энергии и движения народным песням и сказкам, пословицам, присловьям, забавным прибауткам, загадкам тоже во многом объясняется фактами биографии поэта. Для Маршака было большим счастьем, что еще в ранней юности ему довелось встретить таких знатоков и почитателей народной поэзии, как Стасов и Горький. Выдающийся русский критик, постоянно искавший в былинах и народных песнях, в "Слове о полку Игореве" сюжеты для многих замечательных художников и композиторов, с самого начала привлек внимание мальчика к богатому русскому фольклору. Любовь к народному творчеству развивал в нем и один из первых его учителей - Горький.
Маршак впервые увидел Алексея Максимовича впору своего пребывания в 3-й петербургской гимназии, на одном из тех домашних вечеров-концертов, которые Стасов часто устраивал для друзей на даче в Парголове. Это были годы, когда Горький стал настоящим "властителем дум" молодежи. Сверстники Маршака по острогожской гимназии зачитывались его рассказами, повторяли наизусть "Песню о Буревестнике" и "Песню о Соколе". Впрочем, и для самого Маршака не было среди современных писателей ближе и дороже имени:
Мы, юноши глухого городка,
Давно запоем Горького читали,
Искали в каждом вышедшем журнале,
И нас пьянила каждая строка.
Над речкой летний вечер коротая
Иль на скамье под ставнями с резьбой,
Мы повторяли вслух наперебой
"Старуху Изергиль" или "Пиляя".
Читая и перечитывая Горького, мог ли маленький провинциальный гимназист подумать, что очень скоро познакомится с живым Горьким и что Алексей Максимович сыграет такую большую роль в его личной судьбе...
На распространенных портретах, которые Маршак видел у старшеклассников, Горький был изображен длинноволосым человеком в белой или черной косоворотке, стянутой узким ремешком. Совсем не таким увидел его Маршак при первой встрече. Как вспоминает поэт, Горький в это время был коротко острижен, и только крыло каштановых волос падало на висок. Одет он был уже не в косоворотку, а в суконную куртку, наглухо застегнутую у ворота. Говорил мало и очень внимательно слушал других.
Маршак был самым младшим из всех гостей, собравшихся в этот вечер на даче у Стасова. А гости тут были все знаменитые - Репин, Глазунов, Шаляпин. Но у Горького нашлось время и для мальчика в гимназической форме... Молча выслушал Алексей Максимович сочиненное Маршаком шутливое "Величанье" в честь друзей Стасова, в том числе и в его честь.
А когда Маршак прочел свои лирические стихи и перевод из Мицкевича "Перед памятником Петра", Горький усадил юного поэта рядом с собой на диван, стал расспрашивать, что он читает, какие книжки любит, откуда взялся и где учится.
Стасов сказал, что у мальчика слабые легкие.
- Хотите жить в Ялте? - неожиданно спросил Горький. - Мы с Федором это устроим... Верно, Федор?
- Непременно устроим! - весело отозвался Шаляпин через головы окружавших его людей.
"В то время, - признавался Маршак, - я был уверен, что Горький задал мне этот вопрос под влиянием внезапного порыва и скоро позабудет о своем предложении".
А сам Маршак не мог, конечно, и мечтать тогда о поездке к морю, на побережье Крыма. Прошел месяц-другой... И вот однажды за Путилов мост на имя Маршака пришли две телеграммы. Они сохранились до сих пор:
"Вы приняты гимназию подробно пишу Пешков".
"Выезжайте Остановитесь Ялте угол Морской и Аутской дача Ширяева Спросите Катерину Павловну Пешкову мою жену Пешков".
Третья телеграмма от директора ялтинской гимназии была адресована отцу.
Сборы были короткими. Обрадованный приглашением Горького, Маршак помчался в далекий край, который казался ему сказочным.
Вот набережной полукруг
И городок многоэтажный,
Глядящий весело на юг,
И гул морской, и ветер влажный.
И винограда желтизна
На горном склоне каменистом -
Все, как в былые времена,
Когда я был здесь гимназистом,
Когда сюда я приезжал
В конце своих каникул летних
И в белой Ялте замечал
Одних четырнадцатилетних.
На юге в семье Пешковых Маршак прожил больше двух лет. Переезд в Ялту подействовал на него благотворно. Он перестал хворать, окреп, да и гимназия, в которую попал Маршак, была больше ему по душе. Он начал усерднее относиться к своим школьным занятиям.
В Петербурге на это уже почти не оставалось времени: юного поэта без конца приглашали выступать с чтением своих стихов, возили на спектакли, концерты, выставки. Перед ним были широко открыты двери Академии художеств, Консерватории, лучших театров. "Жадно, без оглядки отдавался я всем разнообразным впечатлениям, можно сказать, захлебывался ими", - вспоминал потом Маршак.
А в Ялте он много и сосредоточенно читал, знакомился с новой современной литературой. Его успехами интересовался Горький. В 1904 году он спрашивал из Петербурга Екатерину Павловну Пешкову: "Что ты не пишешь о Самуиле? Какой он? Как живет? Пишет ли он стихи и пр.?"3
В 1905 году революционные события, проходившие по всей России, взбудоражили и тихую Ялту. Осенью здесь состоялись бурные демонстрации с участием матросов и рабочих порта. Градоправитель Ялты полковник, а впоследствии генерал Думбадзе предпринял жестокие репрессии. Из города вынуждены были выехать многие люди, заподозренные в неблагонадежности. На горе Дарсана опустела белая дача, где на третьем этаже жила семья Горького. Маршак еще задержался на некоторое время в Ялте. Но и он должен был уехать. Директор ялтинской гимназии, который знал Маршака еще по Петербургу, предупредил его о грозящем аресте и посоветовал покинуть Ялту возможно скорее.
В 1906 году Маршак возвратился в Петербург. Старых знакомых там уже не осталось. Горький в это время был за границей. Стасов умер. Приходилось полагаться исключительно на собственные силы. Для Маршака начиналась трудная жизнь литератора-профессионала, не имевшего в редакциях ни связей, ни знакомств. Первые учителя Маршака - его преподаватель В.И. Теплых, Стасов, Горький - внушили мальчику любовь к лаконичной простоте, к предельно ясному слову. Однако среди своих старших современников Маршак находит только очень немногих поэтов, верных традициям Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Фета.
Если Маршак не испытал или почти не испытал влияния модной тогда декадентской литературы, то объяснить это, думается, можно тем, что он был воспитан на образцах классической поэзии, на произведениях устного народного творчества.
Одно из ранних стихотворений Маршака, "Пешеход", является как бы напутствием молодого поэта, обращенным к самому себе в эту трудную для него пору жизни:
В пути с утра до первых звезд,
От бурь не знает он защиты,
Но много дней и много верст
Его терпению открыты.
Пронесся поезд перед ним,
Прошел, стуча на каждой шпале,
Оставив в небе редкий дым
Да бледный след на тусклой стали.
Звенит встревоженная тишь,
Гудит смятенная дорога.
Но он спокоен: ненамного
Опередишь.
В разных литературно-художественных журналах и сборниках Маршак печатал стихи. В них еще довольно ощутимо чувствовалось прямое влияние то Блока, то Бунина, тогдашних любимых поэтов Маршака:
Раздвинула камни вода
И щебень тревожит лениво.
Так редко приходит сюда,
Где скрыто начало залива.
Но и в этих стихах уже можно угадать начало "Лирической тетради", с ее тонким и пристальным ощущением природы.
А вот строфа словно из будущей сказки Маршака:
Перебежать нам рощу до саней, -
Стволы тоскливы.
Мороз с кнутом гуляет у коней,
Свивает гривы...
Это начало очень молодых стихов поэта из пухлого сборника художественной литературы "Жизнь" за 1908 год. Что представляло собой большинство альманахов, расплодившихся тогда в огромном количестве, Блок объяснил в одной из своих статей довольно точно, сказав, что для издателей и составителей это оказывалось удобным средством собрать вместе всякие однородные, а то и не однородные произведения. Не удивительно, что в таких сборниках очень часто укрывали "под своим знаменем и того, кто достоин всех почестей и всякой славы, и того, кто достоин быть изгнанным помелом на задворки литературы". По принципу наибольшей ходкости, по-видимому, составлялся и альманах "Жизнь".
Для широкой публики главной приманкой сборника была новая повесть "Миллионы" М. Арцыбашева, автора пресловутого "Санина", да и остальные произведения подбирались в альманахе с определенным уклоном. В этом смысле юношеские стихи тогда еще мало кому известного поэта при всей их незрелости все же разительно отличались от эротических и мистических стихов Сологуба и других поэтов, участвовавших в сборнике.
Но, пожалуй, раньше всего нашел себя юный поэт в области сатирических жанров. Он еще застал "Стрекозу", ту самую "Стрекозу", где Чехов, будучи студентом университета, когда-то печатал юмористические рассказы и сценки. Маршак выступил в одном из последних номеров "Стрекозы" и в первых номерах только что созданного "Сатирикона". Начиная с 1908 года, имя его упоминается в числе постоянных сотрудников нового журнала, в котором спустя несколько лет вел боевую, сатирическую и антибуржуазную в своем существе работу Маяковский, резко расходившийся с компромиссной линией журнала.
Участие Маршака в "Сатириконе" не было продолжительным. Оно прервалось в связи с его отъездом за границу. Но в тот период, когда Маршак там печатался, журнал делался руками молодых способных художников и литераторов и был, пожалуй, самым оппозиционным из всех либерально-буржуазных органов печати. На страницах "Сатирикона" часто можно было встретить и острый фельетон, разоблачающий черносотенцев, и едкую политическую карикатуру, недвусмысленный намек на царя и его приближенных. Из номера в номер Аверченко, Саша Черный, Тэффи, Ре-Ми атаковали поэтов-модернистов. Работа в "Сатириконе" в содружестве с такими талантливыми юмористами, как Саша Черный и Тэффи, стала для Маршака неплохой литературной школой.
Впрочем, юмористические зарисовки быта, литературные пародии, сатирические отклики на злобу дня, которые Маршак помещал в "Сатириконе", ничем не выделялись из общей массы "сатириконских" стихов. Индивидуальный почерк поэта в ранних произведениях трудно различить. На первых порах Маршак еще не нашел того четкого и острого стиля, который характеризует его зрелые сатирические стихи. Игра словом или бойкой рифмой иногда превращалась в самоцель.
Правда, этим стихам сам Маршак, по-видимому, не придавал большого значения, придумывая для них случайные, недолговечные псевдонимы: доктор Фрикен, Кучумов, Уэллер, Яковлев.4 Да и в первом подписанном подлинным именем Маршака стихотворении из "Сатирикона", "Леди Золото и ее свита", весь строй речи еще условен. Стихотворение было напечатано под рисунком модного тогда декадентского художника-графика Обри Бердслея. А рисунок изображал появление на светском рауте некоей престарелой, украшенной драгоценностями леди, перед которой почтительно расступается знать. Интересно, что, несмотря на ощутимую стилизацию, в стихах Маршака есть уже острое социальное содержание - попытка представить безобразную старуху олицетворением всемогущей власти золота.
Белые жабо. И пятна с эспаньолками.
Повороты гордые. Движение плащей.
Взгляните: леди Золото, вертлявая и желтая,
Звенит сухими пальцами, как связками ключей.
Гораздо легче узнать интонации, присущие Маршаку, в маленькой шутливой "Жалобе" из пятнадцатого номера "Сатирикона" за 1908 год. Пожалуй, эти стихи уже не назовешь случайными. Здесь Маршак начинал находить себя как поэт-сатирик. В остроумно построенной эпиграмме есть и присущая Маршаку лаконичность стихотворной речи, и острая злободневность. То было время чрезмерного увлечения всякого рода иностранщиной. Страницы литературно-художественных журналов пестрели иностранными псевдонимами: Эллис, Мисс, Maestro. А один литератор, как вспоминал потом Маршак, избрал для себя звучный, похожий на королевское имя, псевдоним - "Оскар Норвежский". Эстетский журнал символистов "Золотое руно" из номера в номер печатал стихи французских, австрийских, бельгийских декадентов. Выходили "Северные сборники". В моде были произведения певцов старой, музейной Бельгии, ее умирающих готических городов. Далекие от литературы люди без разбора переводили все, что попадало им в руки. Посмеиваясь над чрезмерным увлечением чужеземной экзотикой, Блок в составленной им шуточной программе журналов писал, что читатели "Весов", например, познакомятся с творениями Чифу, загадочной страны, которую сам поэт и придумал.
Против этой карикатурной моды едко ополчился Маршак:
О, как терплю я от жестокой моды
На переводы!..
Жена
Переводит "Нана",
Вера -
Бодлера,
Лена -
Верлена,
Маленькая Зинка -
Метерлинка,
А старая мамаша -
Шолома Аша.
Когда писались эти строки, сам Маршак, вероятно, не думал, что в недалеком будущем переводческая деятельность займет такое видное место в его творчестве. Но занялся Маршак поэтическими переводами со всей серьезностью и ответственностью, какие были свойственны лучшим представителям русской школы поэтического перевода. Любопытно отметить, что в то время, когда Маршак, учась за границей, испытывал нужду, он переводил не какие-нибудь ходкие и модные книжки своего времени, которые легко могли найти сбыт, а такие значительные вещи, как шотландские и английские народные баллады или стихи и поэмы Вордсворта, Кольриджа и очень сложного, тогда еще мало известного у нас поэта Вильяма Блейка. Оглядываясь на пройденный поэтом путь, мы видим, что выбор переведенных Маршаком произведений был не случаен. Как и в собственном творчестве Маршака, так и в его переводах всегда преобладала тема торжества жизни, победы добра над злом.
Позже мы потолкуем об этом подробнее, а сейчас вернемся к рассказу о тех далеких временах, когда молодой Маршак, еще до поездки за границу, сочинял стихотворные фельетоны - для заработка, а лирические стихи - для души. Он был не первым из молодых поэтов, которых нужда заставляла заниматься тяжкой поденной работой, высасывающей все соки. Недаром Саша Черный, сам отдавший много сил мелкой злобе дня, с такой досадой, усталостью и раздражением писал:
Я сегодня всю ночь просидел до утра,
Я испортил, волнуясь, четыре пера,
Злободневность мелькала, как бешеный хвост, -
Я поймал ее, плюнул и свез на погост.
В отличие от своих товарищей по профессии, юный Маршак ловил эту мелькавшую, как "бешеный хвост", злободневность с увлечением, охотой и задором, отнюдь не тяготясь ремеслом "сатирика будней". В 1910-1911 годах доктор Фрикен - постоянный стихотворный фельетонист газеты "Киевские вести", Уэллер - петербургской "Всеобщей газеты". Свои хлесткие "Tutti Frutti" (фельетонная смесь) он посвящает всему, что хоть на несколько часов становится злобой дня.
Легко, весело звучат, например, меткие строчки, написанные в дни шумного разоблачения провокатора Азефа. Это разговор двух дам о модных в том сезоне фасонах:
- Ах, "Конституция", mon ange, теперь не в моде.
- Зато "Реакция" - вот пышный туалет.
- А "Провокация"!.. Представьте в этом роде:
Вот здесь азефчики, а складок больше нет.
В то время жизнь молодого литератора как бы делится на две части. С одной стороны - сосредоточенная лирика, с другой - журнально-газетные строчки. Но как бы весело ни играл иной раз Маршак рифмой, словом, с какой бы охотой ни ловил злобу дня, полубогемная жизнь поэта, зависящего в своем заработке от газет и журналов-еженедельников, становилась ему невмоготу.
Все больше тяготясь этой работой, Маршак решил весной 1911 года наняться матросом на какой-нибудь пароход, уходящий в длительное заграничное плавание. Ему давно хотелось повидать чужие края, а тощих гонораров для этого было недостаточно. Однако в матросы его не взяли по состоянию здоровья. Почти без денег, с одними только удостоверениями петербургских газет и журналов в кармане, он отправляется - фактически палубным пассажиром - странствовать по Черному, Эгейскому, Средиземному морям... Это было трудное, полуголодное путешествие. Зато из своей поездки он вынес множество интереснейших впечатлений.
Возвратившись после четырехмесячного отсутствия в Петербург, Маршак снова взялся за перо поэта-журналиста. На страницах "Всеобщей газеты" опять замелькало имя Уэллера:
Итак, читатель, вновь я праздную
К тебе и прессе свой возврат,
И в суету разнообразную
Сюжетов кинуться я рад.
Ну-с, в добрый час, на старый лад!
Однако "на старый лад" Маршак поработал совсем недолго. Прекращение выхода "Всеобщей газеты" ускорило решение его судьбы. Условившись о корреспондентской работе с различными петербургскими редакциями, он уезжает для продолжения образования в Англию.
В 1912 году Маршак уже слушает лекции в Лондонском университете. А летом один или вместе со своей молодой женой Софьей Михайловной, тоже студенткой Лондонского университета, путешествует по стране. Пешком они обошли два южных графства Девоншир и Корнуолл, выезжали с рыбаками на ловлю макрели. В другой раз, переплыв Ирландское море, Маршак по дешевому экскурсионному билету доехал поездом до города Лимерик и с котомкой за плечами двинулся дальше на запад. Впоследствии Самуил Яковлевич любил вспоминать различные подробности этого путешествия. Он шел по зеленым лугам, на которых паслись овцы без пастухов. Из травы взлетали в небо жаворонки. Ночевать останавливался в маленьких деревеньках. В доме с земляным полом, где верхняя половина двери открывалась, как окно, хозяйничала старая, толстая ирландка. На полу бегали цыплята. Хозяйка кормила их и напевала песенку...
В долгие зимние вечера Маршак допоздна засиживался в тесных комнатах университетской библиотеки. Лишних денег на обзаведение собственной библиотекой у него тогда не было. Книги покупались старые, потрепанные, да и то изредка. Только однажды, после пожара в большом лондонском книжном магазине, Маршаку посчастливилось купить за гроши слегка пострадавший от огня томик стихов Вордсворта и несколько полуобгоревших сборников народных песен и баллад. Представьте себе, с каким жадным любопытством открывал молодой поэт доселе незнакомый ему мир английской поэзии.
В те годы Маршак мало писал оригинальных стихов, больше переводил. Но именно переводческая работа стала для Маршака отличной школой мастерства. "Поэтическая диета", на которую он добровольно решил себя посадить после бурной деятельности поэта-газетчика, когда в день писалось по длиннейшему стихотворному фельетону, а иногда и по два, была для него, пожалуй, полезней всего.
Из мировой поэзии Маршак выбирал то живое и значительное, что соответствовало его мироощущению. И работал он над переводами медленно, сосредоточенно, с большой тщательностью. Например, переводы из Вордсворта, Блейка, английской народной поэзии были сделаны еще в 1912 году в Англии, однако опубликовать их в журналах "Северные записки" и "Русская мысль" он решился только в 1915-1916 годах, а некоторые - уже в советское время.
Самый выбор для перевода английских народных баллад, как уже говорилось, был обусловлен постоянным интересом Маршака к народной поэзии, к ее суровой героике, к ее простой и непосредственной лирике, к лаконичной и напряженной действенности, пронизывающей всю балладу от начала до конца.
Даже в ранних, молодых, еще далеко не совершенных переводах Маршака чувствуется, как заботился он о том, чтобы передать в сжатых и точных словах энергию балладного сюжета, стремительность повествования, которое часто начинается сразу, тревожно, без всякого вступления:
- Проснись поскорее, мой лорд, мой супруг!
Надень свой тяжелый доспех.
Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь
Обвенчана тайно от всех!..
Мисс Маргарет мчится на белом коне,
Лорд Вильям - на сером за ней.
В руке его меч, на поясе рог,
И оба торопят коней.
А когда в первых строфах баллады беглецов настигает погоня, между ними происходит такой лаконичный и напряженный диалог:
- Ты ранен, ты ранен! - сказала она, -
И кровь твоя в воду бежит!
- О нет, моя леди! Пурпурный мой плащ,
В воде отражаясь, дрожит.
Это рыцарская баллада. Но, пожалуй, большего совершенства Маршак достиг в переводах английских крестьянских баллад. "Женщина из Ашерс-Велл" - лучший из переводов молодого Маршака. Тут что ни строфа, то новый поворот событий:
Жила старуха в Ашерс-Велл,
Жила и не грустила,
Пока в далекие края
Детей не отпустила.
Энергичный "зачин" прямо вводит нас в драматически напряженный сюжет. Из второй строфы мы узнаем о гибели сыновей. В третьей строфе звучит материнское заклинание, властный призыв к сыновьям вернуться домой. В четвертой строфе они, повинуясь этому зову, возвращаются под отчий кров:
Они вернулись к ней домой,
Когда пришли морозы.
Их шапки были из коры
Неведомой березы.
Но самый мотив чудесного возвращения погибших моряков дается на фоне тех простых, будничных картин деревенского быта, которые Маршак мог наблюдать, измеряя шагами старую, добрую Англию. Здесь нет героических атрибутов рыцарской баллады. Все очень просто. И в то же время какой грустью овеяно последнее прощание сыновей с родительским домом, как сурово и сдержанно изображена мать-крестьянка, чьей великой любви и скорби подчиняются ветры, морские волны и души сыновей.
Работа над переводами сюжетной поэзии, где точное, конкретное слово, свободное от вычурных метафор и риторических фигур, передает действие, движение, а стих отличается гибкостью, богатством и разнообразием музыкальных ритмов, в сущности, открывало Маршаку путь к детской поэзии, к веселым балладам для маленьких, а в дальнейшем - к творчеству Роберта Бернса. Переводя английские народные баллады "Женщина из Ашерс-Велл", "Анни из Лох-Роян", "Тень милого Вильяма", проникнутые духом суровой простоты и мужества, он обращался к тем же произведениям, на которых учился и молодой Бернс.
Труднее как будто объяснить интерес Маршака к поэзии Вильяма Блейка, поэта, художника и мыслителя, стоявшего на рубеже XVIII-XIX веков. По сравнению с народной поэзией многие стихи Блейка могут показаться мистическими и темными. Что же привлекало Маршака в сложной, противоречивой и глубоко своеобразной поэзии Блейка? Большинство исследователей обычно интересовались Блейком-мистиком, тем Блейком, которого впоследствии декаденты готовы были взять себе в учителя. Бальмонт прямо называл Блейка "праотцем современных символистов". Но при таком отношении к Блейку, то как к ясновидящему ребенку, то как к безумцу, общественные, социальные мотивы его творчества оставались под спудом. А Маршак разглядел под символической оболочкой многих стихов Блейка истинно народную основу его поэзии и сумел передать в переводе торжественно-простых "Песен невинности" и трагически-гневных "Песен опыта" свойственную этому большому поэту силу реалистического восприятия жизни.
Знакомя русских читателей с образцами творчества Блейка, Маршак писал в октябрьском номере "Северных записок" за 1916 год, что "в стихах английского поэта, в его детски-ясных "Песнях невинности" радует живое, необычное для того времени чувство природы, простота формы, смелость воображения". И добавим - гневное обличение социальных язв. Вообще, в отличие от Роберта Бернса, певца зеленой, крестьянской Шотландии, Вильям Блейк - поэт неуютного, угрюмого города, его мрачных, дымных мастерских, которые Блейк называл "фабриками сатаны".
Стоит хотя бы вспомнить похожие на сумрачные гравюры стихи о Лондоне, предвосхитившие творчество поэтов-урбанистов. В этом городе, который гордится своей хартией вольности, Блейк слышит звон "законом созданных цепей", слышит тяжкий вздох продающего свою свободу солдата. Первым среди английских писателей он нарисовал образы нищих, обездоленных детей, которых богатая страна кормит, как мачеха, - скупой и жадной рукой. Именно эти стихи о городских детях Маршак перевел в первую очередь. У себя на родине они живут как пасынки, оглашая улицы не смехом, не песнями, а криками семилетних трубочистов, ищущих работы, и плачем маленьких узников, томящихся в душных мастерских:
Что это - песня или стон
Несется к небу, трепеща?
Голодный плач со всех сторон.
О, как страна моя нища!
Видно, сутки напролет
В ней стоит ночная тьма,
Никогда не тает лед,
Не кончается зима.
Где сияет солнца свет,
Где роса поит цветы, -
Там детей голодных нет.
Нет угрюмой нищеты.
Строчки Блейка о детях, лишенных детства, возбуждали у читателя гнев и негодование к правителям той богатой страны, которая отказывает в хлебе тысячам маленьких ребят. И разве мы не вспоминаем Диккенса, читая в переводе Маршака стихотворение Блейка "Трубочист":
Чуть увидел я свет, умерла моя мать,
И отец меня продал, едва лепетать
Стал мой детский язык. Я тружусь и терплю.
Ваши трубы я чищу, и в саже я сплю.
Стригли давеча кудри у нас новичку,
Белокурую живо обрили башку...
Я сказал ему: "Полно, не трать своих слез.
Сажа, братец, не любит курчавых волос".
В ранних переводах Маршака можно еще заметить условные обороты, архаизмы - ему не всегда хватало в то время мастерства, для того чтобы отыскать в родном языке единственно точное, определенное, адекватное оригиналу слово. Сравнивая различные варианты одних и тех же переводов, видишь, как вырабатывался стих Маршака, как впоследствии при редактировании поэт добивался гораздо большей точности, алмазной ясности и экономности речи. Однако существо перевода при этом оставалось неизменным: менялись слова, но не стиль перевода.
Над некоторыми переводами Маршак, в сущности, продолжал работать всю жизнь. В его поэтическом хозяйстве были работы разных сроков, с разным "часовым механизмом", как он сам любил говорить. Одни хоть завтра могли пойти в типографию. Другие взыскательный мастер продолжал "выдерживать". К числу таких работ относились и несколько десятков переводов из Блейка, которые Самуил Яковлевич мечтал "когда-нибудь" издать отдельной книгой. А пока он неутомимо шлифовал их и совершенствовал, как бы состязаясь в силе и меткости с иноязычным поэтом.
Синий томик стихов Блейка всегда лежал у Маршака на письменном столе. Он путешествовал с ним в дома отдыха и санатории. Он был в его изголовье, когда болезнь укладывала Маршака в постель. Однажды утром в Ялте я застал Самуила Яковлевича над листом бумаги, где четким маршаковским почерком было переписано несколько стихотворных строф. Это был знаменитый "Агнец" Блейка, над переводом которого Маршак сам рассказывал, что бьется уже лет пятьдесят. И все же он считал, что еще недостаточно хорошо выразил то наивное, детски-ясное и торжественно величавое, что есть в стихах Блейка.
А сколько строгих авторских редакций прошел перевод другого известного стихотворения Блейка "Тигр" (представляющего собой как бы полную противоположность светлокудрому "Агнцу"). Свой юношеский перевод "Тигра" Маршак опубликовал в 1915 году на страницах журнала "Северные записки":
Тигр, о тигр, светло горящий
В жуткой тьме пустынной чащи,
Чьим искусством, чьей рукой
Создан стройный образ твой?..
Что за мастер, полный силы,
Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?
Первая строфа, в отличие от следующей, очень упругой и мускулистой, где слово тщательно выбрано и взвешено, гораздо менее ясная и чеканная. Тут есть еще лишенная поэтической конкретности строка "В жуткой тьме пустынной чащи", а слово "образ" сопровождается довольно ординарным эпитетом "стройный". Через тридцать лет, редактируя "Тигра" для сборника избранных переводов, Маршак оставил без перемен строфу о мастере, а первой придал большую силу и точность:
Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
Решительным изменениям подверглись две предпоследние строфы. В 1915 году они читались так:
А потом, когда в ночи
Звезды кинули лучи
И покрыла небеса
Их дрожащая роса, -
Испытал ли наслажденье,
Завершив свое творенье,
Твой создатель? Кто же он?
Им ли агнец сотворен?
А в 1947 году:
А когда весь купол звездный
Оросился влагой слезной, -
Улыбнулся ль наконец
Делу рук своих творец?
Неужели та же сила,
Та же мощная ладонь
И ягненка сотворила
И тебя, ночной огонь?
Стих подобрался, стал энергичнее, исчезла риторичность, резче даны противопоставления, архаический "агнец" заменился простым словом "ягненок". Новая редакция оказалась ближе к оригиналу, сильнее первого маршаковского варианта стихотворения. Но, в сущности говоря, уже и тогда, в 1915 году, молодой Маршак победил в соревновании сильного соперника, зрелого мастера стихотворного перевода К.Д. Бальмонта. Достаточно хотя бы сравнить веские, обдуманные строчки "Тигра" в переводе Маршака и такие, например, легковесные строчки Бальмонта, с их развязно-бойким, расслабленным ритмом и многочисленными словесными шероховатостями:
Тигр, Тигр, жгучий страх,
Ты горишь в ночных лесах.
Чей бессмертный взор, любя,
Создал страшного тебя?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В тот великий час, когда
Воззвала к звезде звезда,
В час, как небо все зажглось
Влажным блеском звездных слез, -
Он, создание любя,
Улыбнулся ль на тебя?
Тот же ль он тебя создал,
Кто рожденье агнцу дал?
Обзором ранних переводов можно закончить характеристику дооктябрьского творчества Маршака. Начав свой путь более полувека назад, в глухую пору реакции, он сумел избежать влияния декадентской литературы. Но, несмотря на то что Маршак печатался и в газетах, и в "толстых" и "тонких" журналах, имя его до революции знал лишь узкий круг читателей. Все, чего он достиг в области лирической поэзии, сатиры, перевода, было словно подготовкой к той литературной деятельности, когда полностью определилось лицо поэта.
Новой энергией, новым содержанием наполнила поэзию Маршака революционная эпоха. Она помогла раскрыться новым сторонам его многогранного дарования. И это живое, конкретное содержание завоевывалось, накапливалось Маршаком прежде всего в новом для него жанре - детской поэзии. Именно в советское время сложилась ясная, реалистическая, жизнелюбивая поэзия Маршака, согревающая душу ребенка большими гуманными чувствами, привлекающая нас радостным видением мира, выраженным в ярких, звонких, таких непосредственных и вместе с тем сложных по мастерству стихах.
Примечания
1. А. Фадеев. Речь на Творческом вечере С.Я. Маршака в связи с его 60-летием 14 ноября 1947 года. ↑
2. Незабвенному Владимиру Васильевичу Стасову. Сборник воспоминаний. СПБ., издательство "Прометей", стр. 193. ↑
3. М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 28. М., Гослитиздат, 1953, стр. 330. ↑
4. Псевдонимы доктор Фрикен и Уэллер были заимствованы из Пушкина и Диккенса. ↑