Б. Галанов
Во время первой мировой войны Маршак принимал деятельное участие в судьбе бездомных и осиротевших детей. Хлопоты об устройстве маленьких беженцев, эвакуированных из районов боевых действий, и живые встречи с ребятами сблизили его с ними. И хотя писать детские книжки Маршак начал только после революции, а в те годы сосредоточенно работал над переводами английских и шотландских баллад, стихов Вордсворта и Блейка, но именно тогда он впервые всерьез заинтересовался делом воспитания. Да и впечатления от горьких, гневных "Песен опыта" Блейка сливались у него с впечатлениями реальной жизни.
Образы маленьких приютских детей Лондона напоминали осиротевших и обездоленных войной ребят, которых часто приходилось встречать Маршаку. Переводя с другого языка, он заглядывал не только в книгу, но и в жизнь.
Еще до поездки в Англию Маршак по доброй воле, безо всякого приглашения, посещал приюты царского времени. Эти приюты недалеко ушли от диккенсовских, такое в них было неповторимое сочетание убожества, униженности, лицемерия, ханжества. И чувства, которые там испытал поэт, помогли ему по-новому оценить и осмыслить стихи Блейка, прозу Диккенса.
Октябрьская революция смела до основания старые, заплесневелые благотворительные приюты России. Не мудрено, что в первые революционные годы Маршак с таким энтузиазмом работает в различных учреждениях, занятых устройством детей. В 1917 году он приехал в Краснодар (тогда Екатеринодар), где служил на заводе отец и куда постепенно переселилась вся семья. С переездом Маршака в Краснодар на страницах местной газеты "Утро юга" время от времени стали появляться хлесткие стихотворные фельетоны доктора Фрикена. Однако, воскрешая свой старый псевдоним, сам-то Маршак не просто возвращался к прежнему ремеслу веселого "сатирика будней". Как поэт-сатирик он стал старше, обрел большую зрелость, уверенность. Высмеивая Петлюру, Краснова, Деникина, всех этих грозных, но недолговечных "временщиков", Маршак достигал остроты подлинной политической сатиры:
Пан Петлюра сдвинул брови,
Оселедец почесал
И, подумав, Клемансови
Ультиматум написал.
Написал, чтобы в Версале,
Не решая ничего,
Делегата ожидали
От Петлюры самого.
День за днем Петлюра хмурый
Из Версаля ждет письма...
Но беда, что у Петлюры
Нынче адреса нема!
Были и другие стихи в таком же роде. Они привлекали к себе внимание. Сам Маршак и через много лет с гордостью вспоминал дошедшие до него слова краснодарских большевиков-подпольщиков: "Если надо будет прятаться, - говорили они, - мы пойдем к доктору Фрикену".
Такое доверие было ему дороже любого похвального отзыва.
После восстановления на Кубани советской власти Маршак заведовал одной из секций областного отдела народного образования. Новые обязанности захватили его целиком. Он активно участвовал в организации детских домов и колоний, а в начале 20-х годов вместе с несколькими педагогами, литераторами, художниками и композиторами взялся за создание в Краснодаре "Детского городка" - целого комплекса детских учреждений со своей библиотекой, детским садом, кружками художественной самодеятельности и мастерскими, в которых дети могли слесарить и плотничать. Посещение такого городка становилось настоящим праздником. Но особенно привлекал детей и подростков детский театр. Он-то и объединял весь "Детский городок".
Председателем репертуарно-художественного совета этого театра - одного из первых по времени театров для детей - был Маршак. "Название должности, которую я занимал, - писал он потом, - звучало громко, а сам театр был еще в то время очень молод и беден". Служащие "Городка" довольствовались пайком, который состоял из одного фунта хлеба в день и одного пуда "штыба" (угольной пыли) в месяц. Вероятно, многие из них могли бы найти для себя работу в более обеспеченном театре или клубе. Но актеры и педагоги так полюбили новое, интересное, радующее своими успехами дело, что никто из них и не помышлял об уходе.
Как писатель Маршак тогда выступал преимущественно в жанре драматургии. Это, кстати говоря, тоже непосредственно связывалось с интересами "Детского городка". Репертуар театра был небогат. Детская советская драматургия почти еще не существовала. Ставить для детей было нечего. Все, что в старом театре давалось ребенку, как правило, придумывалось наспех, без настоящего художественного замысла - для воскресных спектаклей. Чаще всего это оказывались слащавые подделки под детский вкус. А театр "Детского городка" преследовал не только педагогические задачи. Он был и театром художественных исканий. И Маршак, со всей присущей ему целеустремленностью и страстью, отдавался этому делу. Вместе со своим товарищем по театру поэтессой Е.И. Васильевой1 и отдельно от нее он сочинял маленькие пьесы-сказки по мотивам русского фольклора, сам участвовал в их постановке.
В тесном содружестве драматурга, режиссера, композитора, художника рождались эскизы декораций, музыка, единый режиссерский замысел будущих спектаклей. Театру, конечно, очень повезло, что в его труппе оказался такой большой и талантливый русский актер, как Д.Н. Орлов, впоследствии актер театра Мейерхольда, а потом МХАТа. Орлов появлялся перед зрителями то в роли затейника-козла, то бывалого солдата Ивана Тарабанова, то степенного рассказчика и уже тогда, в молодые годы, доставлял детям неподдельную радость своим чудесным русским говором и своим непосредственным чувством народной поэзии.
Но и другим актерам театр "Детского городка" прививал вкус к веселой сказочной игре. То был театр по самой своей природе враждебный натурализму, открывавший широкие возможности для импровизации. Одновременно с Вахтанговым здесь велись поиски, в чем-то близкие вахтанговским.
Работу "Детского городка" и его театра заметил и высоко оценил А.В. Луначарский, который считал, что театр этот является "исключительным по художественности своих задач и по правильному подходу". "Кубань, - писал Луначарский, - может гордиться перед остальной Россией". (Цит. по статье И. Куценко "С.Я. Маршак на Кубани". Журнал "Кубань", № 5, 1962. Стр. 41-42.)
Помимо пьес-сказок Маршак сочинял прологи и стихотворные интермедии к пьесам Мольера, которые ставились для детей и юношества, писал сценарии массовых представлений, происходивших в дни революционных праздников на городских площадях с участием артистов цирка и целых воинских частей. Об этом теперь с трудом можно отыскать разве только краткие упоминания в старых комплектах областной газеты "Красное знамя". Но из пьесок-сказок менее чем за два года составился целый сборник "Театр для детей", тогда же изданный в Краснодаре и сейчас не утративший живого интереса. В сборнике мы находим "Кошкин дом" - правда, пока еще очень коротенький вариант, всего на трех-четырех страничках, "Сказку про козла" и первый драматический набросок "Горя бояться - счастья не видать".
Для Маршака пьесы эти знаменовали начало поисков стиля детской книги, стихотворной или прозаической, но всегда веселой, ясной, энергичной, как безыменные считалки детских игр, как и самый возраст читателя, на которого были рассчитаны эти маленькие пьесы. Впервые здесь появляется и столь важный для Маршака стихотворный рефрен. И что особенно важно - непринужденная разговорная интонация. Даже в раннем, еще не окончательном варианте "Сказки про козла" есть уже эта естественность речи:
Ах, ах! Ох, ох, ох!
Что-то нынче стал я плох,
Слаб, ленив и нездоров,
Чуть донес вязанку дров.
Хорошо бы мне прилечь,
Затопи-ка, баба, печь.
В сущности говоря, книга "Театр для детей" развернула перед читателями и зрителями множество разнообразных сказочных образов - наших и западных. Однако в то время, когда писались и ставились первые пьесы-сказки Маршака, буквально из-за каждой сказки разгорались страстные, ожесточенные споры.
В начале 20-х годов в частном московском издательстве А. Лемана вышла книга Евгения Трубецкого под характерным названием: "Иное" царство и его искатели в русской народной сказке". Несмотря на кажущуюся "академичность" темы, книга была полна злободневных политических намеков и, пожалуй, могла считаться одним из самых крайних выражений идеалистического, декадентского толкования сказочных образов. Задаваясь вопросом, чем объяснить искания "неизреченного" волшебного богатства, автор отвечал: бедностью, скудостью жизни. Русская сказка, с ее исканиями "иного царства", от начала и до конца "дитя нашей кручины и печали". И сказочное царство прямо противопоставлялось в книге Трубецкого скучной действительности с ее "кровавой борьбой всех против всех". Но унестись в "синюю лазурь" может лишь тот, кто не останавливается ни перед какими жертвами, кто ради достижения "неоглядной красоты" готов самого себя отдать на растерзание. Ведь "...подъем от житейского к чудесному, - писал Трубецкой, - сродни христианству, превращается в подъем молитвенный". Именно молитва нередко разрушает чудеса черной магии. Если в чем и можно упрекнуть русскую сказку, так это за женственный якобы характер ее грез. Личный подвиг, по мнению Трубецкого, в ней часто заменяется надеждой на чудесную помощь, на Николу-угодника. И автор многозначительно предупреждает: "Где светлые силы дремлют, там темные силы действуют и разрушают".
Такова была "теория". Практика нередко ей соответствовала. Как ни мало детских книг издавалось в первые годы революции, среди них оказывалось достаточно старья, далеких от жизни и стилизованных декадентами сказок. Иногда они были только наспех подгримированы. Как заметил один критик, для этого не требовалось особых усилий ума: просто слово "барин" заменялось словом "хозяин", "бог" начинался с маленькой буквы, "ангел" переделывался в "фею". А иногда издатели снова пускали старые книжки "в оборот" даже без всякой перелицовки. Но почти всегда эти произведения были пропитаны теми же мистическими идеями "иного царства" и начисто лишены каких бы то ни было бытовых, естественных черт, чувства реальности, силы и веселости русской народной сказки.
С такими книгами передовая педагогическая мысль должна была решительно бороться. К сожалению, в запале борьбы поистине медвежью услугу оказывали детской литературе вульгаризаторы, которые объявляли всякую сказку "вне закона" и своими окриками наносили развитию советской литературы для детей не меньше ущерба, чем прямые ее противники.
Если книга Трубецкого могла считаться крайним выражением идеалистических, декадентских взглядов, то примером упрощенного, вульгарно-социологического отношения к сказке можно считать книгу "Сказка как фактор классового воспитания". Ее автором была Э. Яновская - в начале 20-х годов один из активных работников дошкольных учреждений. В этой книге самое слово "сказка" было подозрительно взято в кавычки, как понятие опасное и даже не просто опасное, а социально опасное. Яновская писала в первых же строках: "Если верно, что наше критическое око нужно везде и всюду, то оно особенно необходимо в те минуты, когда детям рассказывается сказка". Силу воздействия сказки на ребенка, продолжал автор, трудно переоценить, но под соусом волшебства и фантастики сказка всегда преподносит детям отравленные ядом идеи. Стоит вспомнить хотя бы "Золушку", где две сестрицы отрезают себе по пальцу с ног своих - так велико счастье сделаться женой принца или, как поясняла Яновская, "женой представителя и защитника угнетателей народных масс". Даже в несчастной судьбе Обломова чуть ли не самую роковую роль, по мнению Яновской, оказывается, тоже сыграла сказка. "Нет сомнения, что под влиянием сказочных образов, воспринятых им в детстве, - утверждала Яновская, - выросли в Обломове такие чувства, от которых он не мог избавиться во всей своей последующей жизни".
Сейчас такие строки нельзя читать без улыбки, хотя сторонники вульгаризаторских теорий долго еще мешали нормальному росту советской детской литературы. Но было время, когда к ним относились серьезно, когда замечательная статья Горького "О сказках" еще не была написана, а требования запереть сказку десятью замками находили отклик и поддержку. Нужны были мужество и убежденность, для того чтобы писать и ставить на детской сцене сказки, не опасаясь прослыть в глазах левацких методистов искателем "иного царства". Вести борьбу с целой армией этих левацки настроенных педагогов было не очень-то легко. Маршак в свое время потратил много сил, доказывая и устно и печатно, что нельзя лишать детей такого большого богатства, как сказка, народная песня, прибаутка, пословица. Он утверждал, что у большинства народов сказка, сколь бы фантастична она ни была, всегда имеет реальную основу и что только упадочная, стилизованная сказка лишена этой реальной основы, красочности, фантазии.
Последовательная на протяжении ряда лет и принципиальная защита сказки не была, конечно, для Маршака случайностью. В формировании Маршака - детского поэта, как, впрочем, и переводчика - с самого начала большую роль сыграло давнее внимание к сказке и сказочным образам с их отнюдь не усыпляющей (как доказывал Евгений Трубецкой), а жизнеутверждающей моралью, с их великолепной способностью желать и добиваться осуществления своих желаний. С другой стороны, творчество Маршака всегда широко питала народная песня, устная народная поэзия во всех ее видах и прежде всего причудливый и богатый детский фольклор.
До революции детским фольклором - песенками, считалками, дразнилками - интересовались только специалисты (П. Бессонов, П. Шейн и другие). Однако в их обширных записях устного творчества детей преобладал фольклор крестьянский. К городским песенкам и считалкам, к уличным и школьным дразнилкам относились в те времена пренебрежительно. Никому и в голову не приходило напечатать в каком-либо сборнике знаменитое стихотворное предостережение, которое большинство детей-школьников писали на учебных книгах:
Кто возьмет ее без спросу -
Тот останется без носу.
Частушки были признаны фольклористами очень поздно. Во всяком случае, профессиональную поэзию все это почти не питало. Стихи в предреволюционных детских журналах были еще очень далеки от фольклора. Корней Чуковский едва ли не первый сделал смелую попытку сблизить литературу с детским фольклором, использовать в своей сказке о Крокодиле размеры и ритмы скороговорки, стиль меткой лубочной подписи под картинкой. Это вызвало протесты и негодование со стороны многих консервативных педагогов и родителей, возбудило горячие споры. Но опыт Чуковского был чуть ли не единственным в своем роде.
Маршак пришел к детскому фольклору своим путем. Он хорошо знал русские сказки, считалки, заговоры, скороговорки еще со времен своего провинциального детства и юности. А впоследствии, живя и учась в Англии, он близко познакомился с богатой литературой, целиком выросшей на почве детского английского фольклора, народных детских песенок, накопленных на протяжении веков. Маршак и тогда думал, что самые незатейливые и веселые сказочки и прибаутки - русские и английские - такие же произведения большого искусства, как народные песни, баллады. И ему самому захотелось писать для ребят стихи, столь же задорные и энергичные, как детские песенки, перевертыши и считалки.
Работа в "Детском городке" и в театре для детей на Кубани сдружила его с детьми. Еще более широкая работа в области детской литературы началась у Маршака с 1922 года, когда в Петрограде он руководил репертуарной частью ТЮЗа, незадолго до того открывшегося в доме бывшего Тенишевского училища. Здесь шли его первые пьесы-сказки в стихах, намечавшие уже новые пути советской поэзии для детей. В зале Театра юного зрителя он затеял веселую театрализованную игру "Золотое колесо", в которой вместе с актерами должны были участвовать и зрители. Для вновь организуемого детского журнала Маршак написал серию коротких стихотворных подписей к рисункам, изображающим различных зверят. Правда, журнал этот так и не вышел в свет, но из рисунков и текстов возникла впоследствии книжка "Детки в клетке", примечательная тем, что рисунки и стихи составляют в ней единое целое. Как бы коротки ни были стихотворные подписи, они всегда отличаются эпиграмматической законченностью и в то же время сохраняют свежесть, неподдельный юмор, разнообразие голосов, звучащих то ласково, то добродушно-ворчливо, то степенно, то задорно.
Дали туфельки слону,
Взял он туфельку одну
И сказал: - Нужны пошире,
И не две, а все четыре.
Или:
Отчего течет вода
С этого младенца?
Он недавно из пруда,
Дайте полотенце!
Или совсем коротко:
Эй, не стойте слишком близко!
Я тигренок, а не киска!
Такие лаконичные подписи могли складываться лишь в результате тщательного отбора лучшего из многих вариантов. Но и с выходом книги работа над ней не прекращалась. Отбор наиболее энергичных строк и строф продолжался от издания к изданию, пока, наконец, не достигалась эта эпиграмматическая законченность стиха. Например, в стихах про верблюда из десяти строк осталось четыре, а в стихах про тигренка сохранились только две. А ведь сначала две эти строчки замыкали довольно длинные, описательные стихи про злобного хищника с обманчивой внешностью ласковой кошки.
В сущности, Маршак понял, что каждая детская книжка - своего рода спектакль, игра. И "Детки в клетке" тоже книжка-игра. Игровой элемент ее заключен в меткости, неожиданности сравнений и сопоставлений.
Вот, например, стихи о зебрах:
Полосатые лошадки,
Африканские лошадки...
Хорошо играть вам в прятки
На лугу среди травы.
Разлинованы лошадки,
Будто школьные тетрадки,
Разрисованы лошадки
От копыт до головы.
Но забавная книжка Маршака не только забава. Кроме развлечения, она дает детям урок радостного и пристального видения мира. Глаз ребенка приучается замечать связи в огромном разнообразии вещей. И детям интересно отыскивать эти связи.
От "Деток в клетке", первой "книжки-картинки", где стихи иллюстрируют рисунок, а рисунок - стихи, вела прямая дорога ко многим последующим книжкам Маршака.
Опыт, накопленный им в работе над стихотворной подписью, несомненно, пригодился ему через много лет, когда в годы Великой Отечественной войны он в содружестве с художниками Кукрыниксами работал над боевым плакатом и сатирической эпиграммой в газете.
Создавая свои ранние оригинальные книжки для детей, Маршак в то же время переводил или, вернее, пересказывал популярные в Англии народные детские песенки, которые хорошо знают миллионы английских ребят. Эти песенки проникали к нам и до Маршака. Но в переводах Владислава Ходасевича, поэта сугубо литературного, сложного и, в сущности, очень далекого от задач непосредственной поэзии для детей, они не могли сделаться достоянием широкого читателя. А под пером безликих ремесленников переводческого дела они и вовсе теряли стиль, характер, форму. Какая-нибудь "Бабушка Забавушка" лишь отдаленно напоминала оригинал:
У бабушки Забавушки собачка Бум жила.
Однажды Буму бабушка пирожных напекла.
- Ну, Бум! Бери тарелочку, пойдем со мной в буфет! -
Глядит, а мышки съели все... Пирожных больше нет.
Темп и ритм стихов здесь утрачен. В неуклюжем переводе пропала высокая культура детской английской песенки. А Маршак свободно воссоздает все национальные особенности оригинала. И в то же время это вполне русские стихи:
Однажды старушка
Отправилась в лес,
Приходит обратно,
А пудель исчез.
Искала старушка
Четырнадцать дней,
А пудель по комнате
Бегал за ней.
Что же составляет своеобразное обаяние большинства таких стихов? Не только простой, четкий и действенный сюжет, не только гибкие, то и дело меняющиеся ритмы народной песни, но и свойственное английскому, так же как и русскому, детскому фольклору нарочитое, комическое смещение понятий. Например, "Рыжий Красного спросил: - Чем ты бороду красил?" в русском фольклоре или "Вопрос и ответ" в фольклоре английском:
Спросил меня голос
В пустыне дикой:
- Много ли в море
Растет земляники?
- Столько же, сколько
Селедок соленых
Растет на березах
И елках зеленых.
Популярная английская народная сказка "поголовных бедствий" "Титти-мышь и Татти-мышь" вся построена на несуразности. Когда горшочек с кашей опрокинулся на Титти и задавил ее, а Татти села и заплакала, табуретка на трех ножках спросила: "Татти, Татти, о чем ты плачешь?" - "Титти умерла, потому я и плачу". - "Если так, - сказала табуретка, - я буду скакать, пока у меня не отвалятся ноги". И она принялась скакать. Девочка, проходившая мимо с кувшином молока для братишек и сестренок, сказала: "Если так, я разолью молоко". Старичок, который стоял на лестнице и чинил крышу, в свою очередь, сказал: "Если так, я свалюсь с лестницы и сломаю себе шею" и т. д.
Ребенок отлично понимает всю веселую несуразность этих "лепых нелепиц". Совершенно прав К.И. Чуковский, утверждая в своей книге "От двух до пяти", что дети вовсе и не думают принимать всерьез забавную путаницу понятий, составляющую основу шутливых песенок, побасенок или комических повестей вроде приключений барона Мюнхаузена. Нет, маленькому читателю интересно и весело распутывать эту путаницу, самому догадываться, где правда, где вымысел, чувствовать свое превосходство над смешными героями сказок и басен. И чем серьезнее тон автора, рассказывающего веселую небывальщину, тем смешнее кажется она ребенку.
Даю вам честное слово:
Вчера в половине шестого
Я видел двух свинок
Без шляп и ботинок.
Даю вам честное слово!
Переводя такие стихи, Маршак не забывал, что в английском детском фольклоре рифма часто ведет за собой смысл, диктуя самые неожиданные комические сочетания. Шутливая детская английская песенка о Робинзоне Крузо вся основана на том, что к имени Крузо, которое почти невозможно с чем бы то ни было срифмовать, подобрана редкостная составная рифма "do so" (буквально: "сделать так"). Недаром же детские песенки этого рода и называются по-английски "рифмами".
Переводить такие стихи с педантичной точностью, заботясь только о сохранении смысла, было бы нелепо, потому что смысл их именно и заключается в озорной, веселой игре неожиданных рифм. Маршак так и делал. Свой вольный перевод он тоже строил на причудливых, смешных рифмах:
Бедный Робинзон Крузо!
Бедный Робинзон Крузо!
Он жакет себе сшил
Из шерсти и жил,
Чтобы прикрыть себе пузо.
Бедный Робинзон Крузо!
Бедный Робинзон Крузо!
Как переводчик Маршак всегда ориентировался не только на английский, но и на русский детский фольклор. И это помогало английским стихам стать русской детской скороговоркой, присказкой, русской "долгой" песенкой. В 1955 году, когда Маршак в качестве советского делегата приехал в Лондон на международную конференцию по вопросам театра, газета "Ньюс кроникл" представила его своим читателям следующими словами: "Он сделал Humpty-Dumpty ("Шалтая-Болтая". - Б.Г.) русским". А что это означало, не надо было подробно разъяснять. Ведь чуть ли не каждый англичанин с детства помнит наизусть веселый стишок про злополучного толстяка "Хампти-Дампти". Однако при всей кажущейся бесхитростности этих строк, не так-то легко подыскать для них адекватное значение на другом языке. Попробуйте, скажем, сделать русские "Ладушки" английскими! Но для Маршака такие задачи как будто бы и не составляли особого труда.
До революции в книге "Детские песенки со всего белого света" публиковался, например, весьма неуклюжий русский перевод басенки "Дом, который построил Джек":
Вот дом, что строил Яков.
А вот солод,
Что в том доме лежал, что строил Яков.
А вот крыса,
Что солод поела,
Что в том доме лежал, что строил Яков.
В таком сухом, почти бухгалтерском перечне все с буквальной точностью соответствует оригиналу, кроме самого имени "Яков". Переводчик счел нужным перевести на русский язык и собственное имя героя песни. Однако английское имя "Джек", похожее на французское "Жак", вероятно, ввело его в заблуждение. "Жак" - это в самом деле "Яков". А вот "Джек" - это уменьшительное от имени "Джон" (Иван). Впрочем, дело не в именах, а в том, что в переводе и следа нет той веселой поэтической игры, которая сделала эту вещь широко популярной у многих поколений английской детворы и которая бережно сохранена Маршаком, хотя перевод его далек от педантичной точности. Все же, заменив слово "солод" более знакомым детям словом "пшеница" и соответственно, явно ради рифмы, заменив крысу синицей, убрав некоторых других действующих лиц и значительно упростив сюжет, Маршак не задел, не разрушил неосторожным, неловким движением главное - поэтическую основу этой шутливой сказки-скороговорки:
Вот дом,
Который построил Джек.
А это пшеница,
Которая в темном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.
А это веселая птица синица,
Которая часто ворует пшеницу,
Которая в темном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.
Но прежде чем подробнее охарактеризовать работу Маршака, оценить ее значение, скажем хотя бы в общих чертах, что представляла собой детская литература непосредственно перед революцией. Ведь когда Маршак впервые выступил как детский писатель, еще издавалось множество рыночных детских книжек, слащавых и малограмотных2 еще были живы Чарская, Лукашевич, с ее псевдо-народными "няньками Аксютками" и вся разношерстная братия, поставлявшая дореволюционным детским журналам институтские повести, святочные рассказы и беспомощные стихи, похожие на поздравительные; еще старая, нравоучительная и верноподданническая литература не была вытеснена с полок детских библиотек новой, советской книгой.
В предреволюционные годы стихи для детей писали многие. Однако хорошие стихи были редкостью. Слова Шевырева, которые Белинский вспоминает в одной из своих рецензий: "Что не годится для взрослых, что боится критики - то все ссылается на подачу детям", - и через семьдесят лет не утратили злободневности и остроты. В то время большинство людей, писавших стишки и рассказы для маленьких, как будто совсем забыли традиции великолепных детских народных песен, пушкинских сказок, ершовского "Конька-горбунка", детских стихов Некрасова, замечательных детских рассказов и сказок Л. Толстого. Только очень немногие писатели открывали перед ребенком дверь в реальную действительность, решаясь без фальшивой сентиментальности и ложной слащавости изображать простую житейскую правду. В прозе были такие, например, произведения, как "Белый пудель" и "В недрах земли" А. Куприна, "Петька на даче" Л. Андреева, "Рыжик" А. Свирского, рассказы о фабричной детворе А. Серафимовича и о детворе крестьянской Н. Телешова, - произведения, которые по-своему продолжали традиции русской демократической литературы.
К этому списку нужно еще прибавить имена Короленко, Станюковича, Мамина-Сибиряка, Гарина-Михайловского, время от времени даривших детям отличные реалистические произведения. В поэзии таких подарков было меньше. Да и тиражи лучших произведений поэзии и прозы не шли ни в какое сравнение с тиражами детских лубочных книг. Тираж "Каштанки", хотя она была издана при жизни Чехова восемь раз, едва достиг десяти тысяч экземпляров. Кроме того, Каштанка была в детской литературе одна, а рыночных Бишек и Дружков, как писал однажды Маршак, целые своры. Вот почему, оценивая основную массу книжной продукции тех лет, Горький энергично подчеркивал, что она никуда не годится, и сердито добавлял: "сплошная патока".
В предреволюционных детских книгах, - образно говорил Маршак в докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, - "и не пахло морской солью, - там держался нагретый комнатный воздух и пахло манной кашей". Впрочем, это не мешало одному из самых популярных до революции детских журналов, "Задушевному слову", сохраняя видимость "задушевности" и всячески афишируя свою "разносторонность"3, искусно разжигать шовинистические, милитаристские настроения и даже получать, как доказал К.И. Чуковский еще в 1910 году, специальные ссуды от военного министерства и министерства двора на военную пропаганду. Халтурные изделия безыменных ремесленников буквально затопляли детские журналы и книжки. Рядом с грубо намалеванными рисунками печатались безграмотные вирши.
Одна только фирма Сытина ежегодно выпускала около сотни дешевых детских "подарочных" книг в ярких, приманчивых обложках ценой от пяти до десяти копеек. О качестве текстов судите хотя бы по анекдотическим строчкам из книжки "Приятели и неприятели". Вот подпись к изображению осла:
Репейник жесткий и колючий
Не служит пищей для осла;
Но при нужде ему он вкусен,
Как для лесного кабана.
А вот текст к рисунку, изображающему свинью с поросятами:
Сова при лунном свете
Смотрела в хлев свиной,
Как маленькие дети (!)
Спят сладко со свиньей.
Такой товар расходился по всей России. Любой разносчик на сельской ярмарке, наряду с письмовниками и календарями, квасом и пряниками, бойко торговал сытинскими книжками. С ними успешно конкурировали только детективные выпуски издательства "Развлечение". По статистическим данным, собранным тогда же "Книжной летописью", всего лишь за два года - 1907-1908 - это предприимчивое издательство выбросило на рынок около шести миллионов экземпляров сыщицкой литературы. Первое место в списке занимал Нат Пинкертон. Из трехсот выпусков, изданных "Развлечением", на долю Ната приходилось сто тридцать, почти половина, тиражом около четырех миллионов. "Надо думать, - с горечью отмечал журнал "Новости детской литературы", - что ни одной хорошей книге, по крайней мере у нас, не удавалось так широко распространяться".
Типический портрет одного такого "писателя", поставщика безграмотных, глупых, а часто и жестоких книг, за недорогую плату нанимавшегося и к Сытину, и в "Развлечение", и к другим издателям, Маршак нарисовал в своем докладе на Первом съезде советских писателей. "В молодости, - рассказывал он, - я знал дюжего человека с Волги, подорвавшего в Питере свое здоровье беспробудным пьянством и ядовитым самолюбием. Этот человек носил рыжую шляпу, рыжие сапоги, редко брился и сохранял на лице горькую мизантропическую улыбку неудачника. Про него говорили, что он пишет детские книжки, но сам он этих книжек никому из нас не показывал. Помню, только однажды, в поисках завалявшейся трешки, он вытащил нечаянно из кармана несколько помятых книжек в цветных обложках с картинками. Это был ремесленник, проклинавший свое бездоходное и бесславное ремесло".
Перешедшая от дедов к внукам, многократно издававшаяся история похождений неисправимого шалуна Степки-растрепки, была позаимствована из иностранных источников и пересказана таким же безыменным поденщиком, чей варварский, неряшливый язык более всего напоминает доморощенные подстрочные переводы:
Степка был хотя удал,
Но нередко все зевал,
Как дурак, по сторонам,
Дав простор своим глазам
Не у ног, а вдалеке.
Раз он шел так налегке.
Шел, посвистывал, сопел
И тихонько что-то пел...
Но вот что интересно: большой русский поэт Александр Блок счел возможным похвалить именно эту книгу и даже предпочел ее многим другим, куда более искусным. В "Степке-растрепке" он оценил и жизненность содержания, и энергию действия, ту "увлекательную быстроту перехода от причины к следствию"4, которая напоминала Блоку театрального Петрушку.
И так же как у Петрушки, всевозможные Степкины шалости и обманы по большей части носят довольно невинный характер. Своими корнями эти приключения уходят в народный лубок и очень далеки от тех безнадежно вульгарных, театральных ужасов, которыми изобиловала дешевая мещанская литература для детей. Бесхитростная история "Степки-растрепки", испорченная дурным стихом, сохраняла все же свою поэзию. Демократическая основа книги не уничтожалась. Сквозь неуклюжие книжные обороты пробивались живые разговорные интонации, народный юмор:
Ай да диво, что за грива!
Ай да ногти, точно когти!
"В детстве я эту книгу любил, - писал Блок, - и теперь нашел ее увлекательной"5.
И Маршак вспоминал в одной из своих статей: "Я любил смешные, уже тогда старомодные, несколько неуклюжие, но какие-то громкие и задорные строчки из "Степки-растрепки". Это была первая детская книжка, которая попала мне в руки".
Наряду с весьма распространенной и обширной детской рыночной литературой существовала и более грамотная, но уныло прилизанная литературщина. Кто только не баловался стихами для детей! Даже одесский цензор Сергей Плаксин. По табельным дням он подвизался в газете "Ведомости одесского градоначальства" и, как вспоминали в фельетоне "Мы уже не дети" Ильф и Петров, на правах цензора позволял себе рифмовать "папашу" и "мамашу":
Скажи, дорогая мамаша,
Какой нынче праздник у нас?
В блестящем мундире папаша,
Не ходит брат Митенька в класс?
В столичных и провинциальных журналах скучные, добродетельные дамы-поэтессы писали длинные умилительные стихи про какого-нибудь пай-мальчика Никса:
Смотрит месяц из-за веток -
Месяц любит умных деток.
Такие книги действительно до самого корешка были пропитаны плоской и убогой моралью, которая, еще по мнению Белинского, была дешевле пареной репы, потому что для нее не нужно ни мысли, ни таланта. "Она - всегда готовый материал, пиши: делай то, не делай этого - и выйдет мораль"6.
Талантливый Саша Черный зло издевался на страницах "Сатирикона" над этим ядовитым "сиропчиком" детской нравоучительной поэзии:
Дама, качаясь на ветке,
Пикала: "Милые детки!
Солнышко чмокнуло кустик.
Птичка оправила бюстик
И, обнимая ромашку,
Кушает манную кашку..."
Большие художники только изредка дарили детям настоящие поэтические вещи. Блок, например, напечатал в журнале "Тропинка" свежие, как дуновение весны, "Вербочки", "Ветхую избушку" и некоторые другие свои стихи, подкупающие простым и непосредственным чувством природы.
Вообще поэтический отдел "Тропинки" отличался довольно высокой стихотворной культурой. Редактором-издателем журнала была известная в свое время поэтесса Поликсена Соловьева-Аллегро. Ее собственные пейзажные, лирические произведения выделялись из множества любительских стихотворных упражнений для детей, а "Подснежник", положенный на музыку Гречаниновым, прочно вошел в хрестоматии. Под веселым псевдонимом Рики-Тики в "Тропинке" печатала легкие, шутливые, грациозные стихи и сказки другая известная поэтесса - Мария Моравская. Например, про щенка, покинутого ребятами на даче:
Все кустики измочены,
Все дачи заколочены,
Куда я ни взгляну...
И вот сижу на мостике
С росинками на хвостике
И вою на луну:
- У-уу...
Но в общем, хотя редакция время от времени и обещала своим читателям вывести их "с тропинки на великий путь", журнал характеризовала почти полная отчужденность от реальной жизни. Это был все тот же интимно-замкнутый мирок искусственно согретой детской комнаты. Идейные и художественные взгляды Соловьевой тесно связывали ее с символистами, и "Тропинка" по сути дела с самого начала стала одним из литературных органов символизма. Проза Ф. Сологуба, Д. Мережковского, стихи С. Соловьева, В. Пяста, А. Белого, К. Бальмонта, Вяч. Иванова уводили юного читателя в мир фантастической мечты и религиозной символики. Печатались в журнале и народные сказки, прошедшие через такую стилизацию, что в них трудно даже было узнать черты подлинника, как, например, в "Сказке о Медведе, трех сестрах и Зайчике Иваныче" А. Ремизова. Келейное направление журнала делало его безжизненным, анемичным. Стихи вроде таинственного "Посвиста" К. Бальмонта или вычурного "Вечера в лесу" А. Белого с их импрессионистическим изображением природы дети не всегда даже понимали. И вульгарное "Задушевное слово" легко заглушало еле слышное эстетское бормотание "Тропинки".
В статье "Литература - детям!" (1933) С. Я. Маршак убедительно показал на двух небольших примерах различие между оранжерейной "Тропинкой" и бойким "Задушевным словом".
"В "Тропинке" ученица модистки, оставшись одна в магазине, срисовывает в рождественский вечер цветы, лебедей и ангелов с замороженного окна. Но вот является веселый и добрый художник. Он ведет девочку к себе в мастерскую и там, ударом карандаша по плечу, посвящает ее в художницы перед елкой.
А в это время в "Задушевном слове" происходят гораздо более увлекательные события.
Там вторая Нина, одетая джигитом, в папахе, в шароварах, с кинжалом на боку, скачет верхом на коне. Искры сыплются из-под копыт вороного коня. Ночной ветер треплет непокорные кудри горянки Нины... Она скачет в глухой аул спасать свою похищенную воспитанницу Сал-танет...
Какая уж тут конкуренция!
Недаром "Тропинку" читали только дети петербургских писателей, а по проезжей дороге "Задушевного слова" катила вся масса детей чиновничества, офицерства, городского мещанства".
Нужно еще упомянуть о позиции, которую занимал журнал "Галчонок" - младший брат "Сатирикона", так сказать - "Сатирикон" для детей, печатавших на своих страницах писателей и художников-сатириконцев. "Галчонок" возник не только для борьбы с назойливо морализирующей детской литературой, но и в противовес школьной схоластике и рутине. Так, во всяком случае, представлял себе задачи журнала его редактор - талантливый художник А. Радаков, мечтавший создать журнал нового типа - веселый, со смешными рассказцами, с карикатурами, которые в то время изгонялись со страниц детских журналов как образцы дурного вкуса.
Вооружаясь против "ужасного, так сильно вкоренившегося в детскую литературу сюсюканья" и школьной сухости, "Галчонок" призывал учить ребенка весело, интересно, поощрять творчество самих ребят. На своих страницах он открыл специальный отдел "Азбука "Галчонка", который должен был делаться руками читателей. Сам Радаков, начав писать в журнале историю путешествия Миши Брыкина, просил детей продолжить и дополнить его рассказ описанием таких мест, которые они хорошо знают. Он печатал рисунки детей вместе с подробным разбором их достоинств и недостатков. А в "Почтовом ящике" журнала смешно нарисованный, вихрастый Галчонок настойчиво приглашал ребят задавать ему вопросы, спрашивать о вещах, их интересующих. "У меня есть редактор, - добавлял Галчонок, - а у него помощники, которые всегда ответят вам".
Однако желание редакции привлечь детей к участию в журнале критики-ханжи тогда же объявили опасной тенденцией, развивающей у подростков тщеславие и самомнительность, а намерение весело писать о серьезном презрительно окрестили "осатирикониванием" детей. Они сердито бранили С. Городецкого, А. Толстого и других известных писателей за то, что те поддерживают своими именами издание, которое "приносит несомненный вред всему обществу". Не зря, конечно, Радаков в первом же номере "Галчонка", подчеркивая, что журнал "будет стремиться давать детям научный и литературный материал в веселой, популярной форме, в картинках, очень часто смешных", тут же задавался вопросом: "Не испугаются ли многие родители фразы - ребенок должен учиться играя?"
Впрочем, в своей практике "Галчонок" не сумел выйти из круга чисто литературных представлений и осуществить программу, о которой мечтал Радаков. Дыхание жизни почти не касалось страниц этого журнала. Приключения были мелкие, огорчения незначительные - огорчения дачников, которых дождь настиг на прогулке, или гимназистов, которым переэкзаменовка помешала весело провести лето. Одним из образчиков в этом роде могли служить стихи Вл. Воинова "Скверно":
Петя, Вера и Коко
Дразнятся из сада.
Им разгуливать легко -
Им зубрить не надо.
Жизнь для них сплошной пикник.
Я для них не мерка:
Петька - первый ученик,
Вера - пепиньерка.
А вот я - совсем иной,
Ну не ерунда ли?
Потому что мне весной
Передержку дали...
По этим "пепиньеркам" отчетливо видно, на какой, в сущности, узкий круг читателей был рассчитан журнал.
Много печаталось в "Галчонке" почти издевательских шуток, вроде "лирических" стихов про тарантулов и тараканов, пародийно-иронических рассказов, освобожденных от всякой морали и очень насмешливо, неуважительно говоривших о старших, о школе. Обычная, излюбленная тема журнала - дети, обманывающие взрослых. Украдкой съесть сладкий бабушкин пирог и свалить вину на Барбоску, поставить на зеркале красные точки и сказать старшей сестре, собравшейся в театр, что у нее все лицо в прыщах, - вот в чем выражалась изобретательность и удаль героев "Галчонка". Даже пропаганда научных открытий и достижений нередко приобретала в журнале шутовской оттенок, сводилась к плоским анекдотам. Например, в заметке "Радий" говорилось, как ловко можно напугать кухарку, если при помощи радия попытаться вывести ускоренным темпом цыплят из свежих яиц, которые она принесла с рынка.
Кстати говоря, финал у таких озорных историй порой оказывался отнюдь не юмористическим. И люди и вещи жестоко наказывали баловников. Гриша долго дразнил печку, брызгал на нее холодной водой. А она, в конце концов, не выдержала, взяла да и "затянулась" Гришей. "Только дым пускает". Что и говорить, смешного тут маловато!
Двойственное впечатление оставляли публиковавшиеся в "Галчонке" рисунки. Законодателями художественных вкусов в те годы среди детских художников, вернее- художников, работавших для детей, считались весьма посредственный банальный иллюстратор Н. Каразин и слащавая Самокиш-Судковская. Но еще охотнее издатели детских книг и журналов брали рисунки из иностранных источников. Хорошо, если текст и рисунок при этом хотя бы приблизительно совпадали. Если же текст оказывался не совсем "подходящим", он соответственно подгонялся под рисунок. Стать на такой путь Радаков, конечно, не мог и не хотел. К участию в своем журнале он привлек Н. Радлова, впоследствии оставившего на память детям альбом неистощимо остроумных "Рассказов в картинках", и двадцатилетнего, начинающего В. Лебедева, ныне талантливейшего мастера, который иллюстрировал многие книги Маршака. Оба эти художника, хорошо ощущавшие конкретность и эмоциональность детского мышления, как и сам Радаков, значительно оживили "Галчонка".
В то же время среди постоянных сотрудников журнала были и такие художники-сатириконцы, которые искренне считали, что "только элементарный рисунок и элементарность художественного произведения доступны элементарной и наивной детской душе ребенка, не имеющего еще житейского опыта и разносторонних впечатлений взрослых". Поэтому их рисунки для "Галчонка" нередко отличались нарочитой примитивностью, доведенной до уродства карикатурностью.
В каком же соотношении с этой сатирической поэзией и вообще с детской поэзией предреволюционных лет было творчество С.Я. Маршака?
Начиная путь детского писателя уже в советское время, Маршак не боялся учить забавляя, не боялся писать о том, что хорошо, что плохо, создавать живые примеры для подражания. При этом все у него выходило не скучно, не плоско, а весело и забавно. Даже мораль и та была эмоциональна, доходчива, забавна. Ему хотелось создать положительного героя детской книги, но без голой моралистики, ненавистной еще Щедрину, без слащавой дидактики дореволюционных книг и в то же время без опустошающей иронии "Галчонка"; хотелось, сохраняя теплоту, живость, непосредственность тона, причудливость и занятность рассказа, говорить детям о больших и важных вещах. А создавать яркие, запоминающиеся стихи, утверждающие моральные принципы и при этом веселые, свободные от всякого налета дидактики, было труднее, чем пародийно-иронические, вроде тех, какие писали иногда для детей гастролеры из взрослой литературы.
Надо было, в полном смысле слова, быть человеком своего времени для того, чтобы со всей остротой почувствовать, как неуместно было бы в наших новых условиях продолжать давнюю традицию высмеивания, отрицания школы. Однако переломить отрицательное отношение к школе, как к бурсе, оказалось не так-то просто. Переход от иронического отрицания к утверждению школы не легко дался советской литературе для детей.
Многое в этой области приходилось строить и завоевывать впервые. Кадры молодых детских писателей были малочисленны, да и опытом не богаты. Когда в 1923 году в петроградских издательствах "Радуга", "Синяя птица" и "Всемирная литература" стали появляться одна за другой книжки Маршака, Маяковский только задумывал свое первое специально детское стихотворение о Пете и Симе, еще не были написаны детские рассказы Сергея Григорьева, Житков еще преподавал на рабфаке в Одессе химию, физику и черчение, Ильин готовился к защите диплома в Петроградском технологическом институте. Еще не демобилизовался из армии командир полка Голиков - Гайдар. И все же советская детская литература не была пустыней. Горький уже прочно заложил ее основы. Их нужно было расширять и укреплять. Составленная Горьким в 1918 году докладная записка об издании русской художественной литературы в помощь школе, его работа в 1919-1920 годах во главе редакции первого советского журнала для детей "Северное сияние", а затем в редакционной коллегии издательства Гржебина, наметившего большой план выпуска книг для детей, - все это показывало, какое важное значение придавал Горький детской литературе, особенно в переломную, революционную эпоху, когда борьба за полноценную детскую книгу, за то, что читать ребенку, приобретала исключительную остроту.
В редакционной статье, открывающей первый номер "Северного сияния", Алексей Максимович сформулировал задачи журнала, имевшие общее, принципиальное значение для всей нарождающейся советской детской литературы.
"В предлагаемом журнале, - писал Горький, - мы по мере сил наших - будем стремиться воспитать в детях дух активности, интерес и уважение к силе разума! к поискам науки, к великой задаче искусства - сделать человека сильным и красивым".
Намеченную программу Горького не удалось выполнить в журнале с такой последовательностью и широтой, как ему хотелось. Очень разнородным был авторский состав: Гумилев и Бальмонт, Шишков и Чапыгин. Далеко не все сотрудники журнала готовы были поддержать Горького. На страницах журнала печаталось много вещей, переносивших читателя то в эпоху царствования Александра Македонского, то в допетровскую Русь. Рядом с рассказом "На колесах" - о слесаре Егорове и мальчике Тимоше, едущих из голодного Питера на юг за хлебом, - печатался сентиментальный рассказ "Геро и Алло"-"из древних времен", как гласил подзаголовок. По соседству со стихотворением В. Воинова "Гудок", посвященным изображению труда рабочих, появлялось идиллическое стихотворение К. Бальмонта "Глушь" - образчик невероятной, нарочитой глухоты к событиям жизни. В разгар гражданской войны, голода и разрухи поэт любовался божьими коровками да полевыми ромашками:
Всюду божие коровки,
Розовые кашки,
Желто-белые головки
Полевой ромашки.
Нежно-тонки очертанья
Задремавшей дали...
Полно, разве есть страданья?
Разве есть печали?
К сожалению, стихи и рассказы В. Князева, П. Сурожского, В. Воинова, Г. Салазкина, посвященные современным темам, событиям революционных лет, хотя и сыграли для своего времени полезную роль, ненадолго пережили журнал. Из произведений, опубликованных в "Северном сиянии", уцелели только превосходные сказки Горького "Яшка" и "Случай с Евсейкой".
Событием в жизни детской литературы был и выпущенный в январе 1918 года под редакцией Горького сборник "Елка". Алексей Максимович сам подбирал для него стихи, рассказы и рисунки, сам приглашал сотрудничать в сборнике известных писателей и художников. В сборнике участвовали Ал. Толстой, В. Брюсов, К. Чуковский, иллюстрации сделали художники А. Бенуа, М. Добужинский, С. Чехонин, А. Радаков и др. Одну акварель Горький получил от Репина. Открывался сборник сказкой Горького "Самовар". Кроме того, здесь же была помещена специально пересказанная Горьким для этого случая русская народная сказка "Про Иванушку-дурачка". По своему содержанию материалы горьковского сборника решительно порывали со слащавыми рождественскими стихами и рассказами. Алексей Максимович так и говорил Корнею Чуковскому, который был одним из составителей сборника: "Никаких вифлеемских волхвов. Нужно побольше сатиры и юмора". Горьковский сборник был настоящим подарком для детей, но и он оказался всего только эпизодом.
И все же именно Горький стал зачинателем и первым вдохновителем советской детской литературы. Темы, в общих чертах намеченные Алексеем Максимовичем, разрабатывали многие талантливые детские писатели. Этими темами определялся внутренний пафос их творчества. И для Маршака с самого начала было характерно стремление воспитывать в детях любовь и уважение к силе разума, к полезной трудовой деятельности человека. А новым и принципиально важным было то, что Маршак так умело и увлекательно заговорил о труде и людях труда с пятилетними детьми. Это постоянная тема его стихов. Начиная с храброго пожарного Кузьмы, героя книги "Пожар", с честных, неутомимых почтальонов, в произведениях Маршака проходила целая вереница людей простого и для всех необходимого труда - маляры и плотники, печатники, садоводы, кузнецы, строители Днепрогэса. Им отдавал поэт свои симпатии и любовь, про них рассказывал с подлинным увлечением. Вот почему весело читать о подвигах пожарного Кузьмы или о кругосветных путешествиях писем. Эти книги можно отнести к числу таких, про которые Тургенев как-то говорил, что они охотно написаны и охотно читаются.
Уважительно, без иронии, но и без сентиментальной слащавости, писал Маршак о людях простых профессий, находя необычное в обычном труде почтальонов, которые побеждают пространства, в обыденной работе пожарных, храбро вступающих в бой с огненным драконом.
Его книги о труде поэтичны, потому что в них неожиданно раскрываются замечательные, сказочные возможности, которые таит самый скромный, простой труд. И хотя в "Почте" ни разу даже не упоминается слово "труд", ребенок чувствует, что именно труд заключает в себе ту силу, которая помогает письму переплывать моря, пересекать целые страны в погоне за кругосветным путешественником. В стихах о пожаре спорят между собой такая привлекательная для ребенка стихия огня с не менее заманчивой для него борьбой, которую ведут люди в медных касках, врывающиеся в огонь и дым. Но прямой морали о значении труда нет и в "Пожаре". Если ее можно вывести, то разве только из всех книг Маршака, вместе взятых.
Примечания
1. До революции она печатала в петербургских журналах стихи под псевдонимом Черубина де Габриак. ↑
2. В 1918 году в издательстве И.Д. Сытина вышло, например, около десятка книжек Клавдии Лукашевич общим тиражом в 40 тысяч экземпляров. ↑
3. В "Задушевном слове" печатался такой стишок:
Тот, кто хочет много знать,
Должен многое читать,
А потом уж разбирать.
Что забыть, что сохранять. ↑
4. А. Блок. Собр. соч., т. X. Издательство писателей в Ленинграде, 1935, стр. 329. ↑
5. А. Блок. Собр. соч., т. X. Издательство писателей в Ленинграде, 1935, стр. 329. ↑
6. В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов о детской литературе. М., Детгиз, 1954, стр. 171. ↑