Б. Галанов
Каковы же характерные черты творческой манеры Маршака - детского поэта?
Черты эти с достаточной ясностью проступают уже в его книгах, написанных между 1922-1930 годами, - "Пожар", "Глупый мышонок", "Багаж", "Почта", "Человек рассеянный" и др. Это были стихи для маленьких. Но труднее всего писать именно для четырехлетних и пятилетних. Чем моложе читатель, тем больше таланта, заботы о чистоте и ясности слова должно быть вложено в коротенькие поэмы, сказки, песенки.
Замечательный мастер слова Михаил Пришвин говорил на склоне лет: "Пишу я уже ровно полстолетия и самое дорогое мне в моем достижении - это несколько детских рассказов, удостоенных места в хрестоматиях". И Маршак в своем многопольном хозяйстве всегда особо выделял книги для маленьких. Их считал самыми редчайшими удачами, самыми счастливыми находками.
Не случайно в предреволюционные годы младший возраст был наименее обеспечен хорошим чтением. Дети постарше пользовались не только тем, что перепадало детским журналам от большой литературы, - им были открыты несметные богатства классической поэзии: весь Пушкин, весь Лермонтов, весь Некрасов, значительная часть прозы Тургенева и Толстого, Гончарова и Короленко, Чехова и Горького. Детскими книгами стали "Робинзон Крузо", "Дон-Кихот", "Путешествия Гулливера". А для самых маленьких убогие ремесленники стряпали на скорую руку сусальные стишки и рассказцы про разных зверюшек - про белочку Бобочку, Федину курочку, Володиного скворушку, про слащавых кошечек и собачек - и все это с нехитрой моралью: жалейте животных и не разоряйте птичьих гнездышек.
Не эти ли произведения имел в виду Чехов, когда говорил, что у нас нет детской литературы, а есть "собачья".
Среди многих халтурных изделий дореволюционной детской литературы книжки для маленьких были едва ли не самыми халтурными. А Маршак пришел в детскую литературу, во-первых, до этого уже немало потрудившись как лирический поэт, поэт-сатирик и переводчик английской и шотландской поэзии. Ведь он сам не раз подчеркивал, что, прежде чем стать детским писателем, прозаиком или поэтом, надо быть писателем в полном смысле этого слова. Во-вторых, пришел с твердым убеждением, что детская литература - не глухой закоулок, а поле большой поэзии, что книги для малышей требуют смелых поисков и счастливых открытий, что детская поэзия отличается от поэзии для взрослых только тем, что, кроме общих законов поэтического искусства, у нее есть и свои законы, не менее строгие.
Выше мы уже говорили о новизне тематики его стихов. В самом деле, предреволюционная детская поэзия, по меткому замечанию Юрия Тынянова, как бы жила в мире примерных, идиотически улыбающихся лилипутов. Здесь не было детей, вспоминал Тынянов, а были лилипуты, для которых из большого мира все подбиралось соответственно укороченное, маленькое, игрушечное - собачки, скворушки; самые мелкие подробности природы - снежинки, росинки и т. д. И внушали эти сказки одну и ту же мысль: нужно как можно меньше двигаться, любопытствовать, интересоваться, созерцать, не утруждать себя и родителей.
Такой лилипутской, на слабых, дрожащих ножках, поэзии прежде всего не хватало смелости воображения. Для нее темы и образы стихов Маршака, рисующего людей труда, различные трудовые профессии, были просто немыслимы.
А форма?
Но стоит ли говорить о форме стихов для самых маленьких читателей или, вернее, даже слушателей? Ведь они, казалось бы, меньше всего способны оценить хорошую форму и осудить дурную.
А между тем, посмотрите, как заботился о композиции, о словесном отборе, о ритме детских песенок величайший мастер слова - народ. Потому-то созданные им песни и прибаутки запоминаются детьми на всю жизнь. Вы не выбросите из них ни одного слова. Такова, например, мудрая "Репка". Это песенка, и занятная игра, и притча, которая может многому научить. А главное, форма ее необыкновенно соответствует содержанию.
Вот этой-то цельности, стройности, строжайшему словесному отбору, не допускающему ни одного случайного или даже заменимого слова, и учился Маршак у народной поэзии. Не потому ли его книжки для маленьких - "Сказка о глупом мышонке", "Усатый-полосатый", "Мяч", "Багаж", "Рассеянный" - сразу запоминаются и так долго остаются в памяти наших ребят.
Поэт помнил, каким событием являются сказка или стишок в жизни человека, он знал, что сказки учат ребенка думать, чувствовать, говорить, и поэтому не допускал ни малейшей неряшливости в форме и фальши в содержании.
Старые стихи чаще всего писались рубленой прозой, лишенной всякой энергии, интонационного, ритмического разнообразия и той действенности, без которой стихи не могут дойти до ребенка. А у Маршака все, что он писал для маленьких, необычайно действенно. Полны действия сюжет, композиция, самый ритм стиха. Все движется перед нашими глазами, идет, бежит, едет, странствует. Идет с неразлучным бараном девочка Мэри в трогательном английском стишке, который Маршак перевел, увлекшись возможностью передать постепенно нарастающее движение:
Вот Мэри вышла из ворот,
Баран бредет за ней.
Она по улице идет,
Баран идет за ней.
Она доходит до угла,
Баран идет за ней,
Она помчалась, как стрела,
Баран бежит за ней.
Шагают со своими толстыми сумками почтальоны. Едет Твистер с женой и дочкой. Едет дама со своим разнообразным багажом. Даже Рассеянный с улицы Бассейной тоже путешествует, хотя и по-своему - забравшись в отцепленный вагон. Все это сродни детской игре, сродни деятельной, активной, восприимчивой натуре читателя сказок. "Ребенок любит движение, любит события, - говорил Макаренко, - он горячими глазами ищет в жизни перемен и происшествий, его воля требует движения и перемены мест, и поэтому в детской книге не нужно бояться самой сложной фабулы, самой изощренной сетки событий"1.
Возьмите "Почту". Это маленькая поэма слагается из коротких, законченных, энергичных главок. Главки эти, лаконичные, как считалки, идут одна за другой без малейшего промедления. Догоняя адресата, письмо облетает земной шар. И мы вместе с ним путешествуем по белому свету, пересаживаясь с поезда на пароход, с парохода на самолет. Все дело в том, чтобы не задержаться в пути. Ни одной минуты не теряет путешественник, герой книги. Неотступно гонится за ним письмо. А по их следам мчатся и автор и читатель. Из Ленинграда в Берлин, из Берлина в Лондон, из Лондона в Бразилию, из Бразилии опять в Ленинград. В "Почте" все срочно, телеграфно. Книжка захватывает, как игра. Но, играя, ребенок постигает целый мир, узнает много нового, интересного, поучительного.
Так строится и "Пожар". Эта книжка тоже полна перемен и происшествий. Ребенку весело поочередно воображать себя то в "Почте" шагающим с тяжелой сумкой через плечо почтальоном, то в "Пожаре" мчащимся в красной машине пожарным. В обеих книжках события развиваются в напряженном темпе.
Маршак однажды рассказывал, что, когда он писал "Пожар", ему казалось, будто вокруг него все звенело и блестело. Этот звон и блеск живет в строфах "Пожара" - в сигналах тревоги, в грохоте несущейся вперед "удалой команды", в уверенных ударах пожарных топоров, прокладывающих людям путь через огонь.
И заметьте, как хорошо передано во всех эпизодах "Пожара" действие, какие подобрались энергичные глаголы для характеристики дружной, слаженной работы пожарных или, например, для побега маленького хитрого огонька - он только что выбрался из печки, а уже в следующую минуту обернулся грозно бушующим пламенем.
Приоткрыла дверцу Лена,
Соскочил огонь с полена,
Перед печкой выжег пол,
Влез по скатерти на стол,
Побежал по стульям с треском,
Вверх полез по занавескам,
Стены дымом заволок.
Лижет пол и потолок.
Правда, среди ранних стихов Маршака встречались и такие, где эта веселая динамика становилась самоцелью. Например, сказка "Приключения стола и стула". Забавные происшествия следовали в ней одно за другим слишком легко, мало соприкасаясь с живой реальностью, хотя в книжке упоминались и трамвай, и столовая Нарпита, и пролетка извозчика. В этой сказке есть нечто отвлеченное, условное; в ней не чувствовалось ни ясной поэтической, ни педагогической задачи. А лучшие сказки Маршака тем и сильны, что всегда напоминают вышку с широким кругозором, вроде той, что описана в "Пожаре". С такой вышки-каланчи многое можно увидеть да и понять без скучной подсказки.
Стройная, четкая композиция детских стихов - предмет постоянной заботы Маршака. Любая его книга для малышей, какой бы цельной она ни была, в сущности представляет собой цепь маленьких самостоятельных стихотворений, каждое из которых нетрудно усвоить. Поэт строго следовал правилу: сохранять из вариантов только самые меткие, самые совершенные. Прочтите начало "Пожара". Первые строфы, посвященные дозорному на каланче, - вполне самостоятельное, легко запоминающееся стихотворение. Такова же и вторая главка, в которой огонь вырывается из плена, и следующая за ней - выезд пожарных.
Каждая из этих главок - вполне законченная песенка, загадка или считалка и в то же время органическая часть целого. Недаром отрывок из другой сказки Маршака, "Книжка про книжки", сначала был напечатан в 1924 году в альманахе "Воробей" как самостоятельное стихотворение под названием "Про одного читателя":
У неряхи Мишки
Жили-были книжки,
Грязные, лохматые,
Рваные, горбатые.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дрался Мишка с Гришкой,
Замахнулся книжкой,
Дал разок по голове -
Вместо книжки стало две!
Цельность, завершенность каждой главки и даже каждой строфы - существенная особенность книги для маленьких.
Сказки Пушкина, написанные вовсе не для детей, но положившие начало лучшей нашей сказочной поэзии, построены именно так. Строфы в "Царе Салтане", когда из волн морских появляются тридцать три богатыря или изображается ручная белка в хрустальном домике, представляют собой вполне законченные картины. Как писал Маршак в статье "Заметки о сказках Пушкина", это отдельные звезды, из которых состоит созвездие - сказка. "Но для того чтобы получилось такое созвездие, - добавлял Маршак, - каждая его составная часть должна быть звездой, должна светиться поэтическим блеском".
Достичь этого, конечно, не так-то просто. Нужно, чтобы в каждой главке были свои счастливые поэтические открытия, чтобы отдельные части сказки радовали читателя новизной и законченностью нарисованных картин, разнообразием стихотворных ритмов, неожиданностью поворотов темы, крепостью и богатством поэтической речи, полной движения и жизни. И все самостоятельные звенья сказки должны составить в конце концов цельное, подчиненное единому сюжету стихотворное повествование. Тут недопустима никакая мозаичная пестрота.
Первая книга, прочитанная ребенку, оставляет след в его сознании и памяти на всю жизнь. Она должна быть отчетлива и гармонична, должна прививать ему чувство поэтической логики. У Маршака, например, каждая новая главка "Почты", "Пожара", "Багажа", несмотря на всю свою законченность, занимает точное, обусловленное всем движением сюжета место в общей композиции. Ее нельзя ни переставить, ни опустить. Одни из этих строф звучат как загадки, другие - как песенки или считалки:
Кто стучится в дверь ко мне
С толстой сумкой на ремне,
С цифрой 5 на медной бляшке,
В синей форменной фуражке?
Это он,
Это он,
Ленинградский почтальон!
Эту загадку многие из нас хорошо запомнили с детства. Не менее прочно остаются в памяти ребенка стихи, рассказывающие о том, как путешествует по свету письмо. Самый ритм этих коротких строчек говорит о стремительности движения:
Письмо
Само
Никуда не пойдет,
Но в ящик его опусти -
Оно пробежит,
Пролетит,
Проплывет
Тысячи верст пути.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
В дороге
Оно
Не пьет и не ест
И только одно
говорит:
- Срочное.
Англия.
Лондон.
Вест,
14, Бобкин-стрит.
Но в этой веселой книжке ребенок находит и вещи посложней. Та же "Почта" учит добросовестно относиться к своим обязанностям, прививает ребенку первые понятия о долге. Ведь каждый новый эпизод "Почты" интересен не только сам по себе. Книжка внушает малышам уважение к "честным почтальонам", которые, передавая из рук в руки, как эстафету, наше письмо и помогая ему объехать целый свет, связывают между собой народы и континенты. Самая развязка поэмы воспринимается как заслуженная награда неутомимому солдату "армии почтовой" - ленинградскому почтальону. Исполняя свой долг, он первый послал письмо вдогонку за Житковым, - ему же предоставляется и честь после стольких приключений вручить наконец письмо по назначению.
Таким образом, своеобразная кольцевая композиция "Почты", подсказанная самим сюжетом рассказа - историей кругосветного путешествия письма, - в то же время тесно связана с общим авторским замыслом.
А разве четкая композиция "Глупого мышонка" не облегчает этой сказке путь к сердцу и памяти читателя? Отчетливую стройность ей придают легко запоминающиеся повторы. Недаром такими повторами широко пользуется народная сказка. Так же как в классических по простоте народных сказках о "Репке" и "Колобке", сюжет "Багажа" движется с помощью повторений, превращающих эту шутливую историю в игру. Но, повторяя слова, играя ими, дети приучаются отчетливо произносить их, узнают новые понятия, приобретают вкус к родному языку. Вот почему сказки и песенки с таким своеобразным композиционным построением, где самые повторы двигают сюжет, встречаются чуть ли не на всех языках мира. И в этом смысле "Багаж" родствен и "Колобку" и песенке-скороговорке "Дом, который построил Джек". Открытые, широкие гласные "Багажа" словно требуют, чтобы их произносили громко, во весь голос, так, как это нравится ребятам. Читать стихи Маршака одними глазами, про себя, почти невозможно. Они как будто бы созданы для звонких ребяческих голосов:
Дама сдавала в багаж
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
Детям не надоедает снова и снова повторять и выслушивать этот забавный перечень вещей, потому что он каждый раз звучит по-новому - в устах сердитой дамы, носильщиков или самого автора: звучит то гневно, то лукаво, то повествовательно-спокойно. Так, незаметно, играя, ребенок начинает ощущать оттенки речи.
В докладе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей Маршак говорил, что игра для ребенка - серьезное дело. В игре дети познают окружающий мир, учатся думать и говорить. Эту особенность детской книжки, неразрывно связанной с игрой, неоднократно подчеркивал Горький. "Именно на игре словом, - писал он, - ребенок учится тонкостям родного языка, усваивает музыку его и то, что филологи называют "духом языка"2. Практически Маршак стремился решить эту задачу уже в самых первых своих книжках. Повторяя слова в "Багаже" или в песенке о трех звероловах, где каждый из трех охотников дает свое определение встречным зверям и предметам, Маршак имел в виду и развлекательные и воспитательные, в широком смысле этого слова, цели. Чтобы так играть словом, надо очень его любить. И, чувствуя это, ребенок берет в руки веселую, причудливую книгу, где чуть ли не каждое слово - занятная игрушка, с удовольствием, а не как принудительный ассортимент. Такая книга как будто написана его товарищем, любителем шалости, игры.
Эти качества "Багажа", между прочим, высоко оценил Ромен Роллан. Прочитав в переводах на французский язык несколько произведений советских детских поэтов, он писал переводчице: "Я вкусил всю прелесть Ваших детских книг. Ведь я до сих пор еще ребенок, и я от души смеялся, читая повесть о собачонке. Творческое сотрудничество таких авторов, как С. Маршак и В. Лебедев, прелестно"3.
Не только в "Багаже", но и в других своих книжках для маленьких Маршак постоянно заботился о том, чтобы юный читатель заметил, почувствовал меткость, силу и красоту родной речи. Для этого слово в стихе должно быть полновесным, звучать раздельно, не сливаясь и не слипаясь с другими.
Ребенок со вкусом произносит энергичную, мускулистую фразу:
Топорами балки рушат,
Из брандспойтов пламя тушат, -
в которой немногими, точными, "работающими" словами передано напряжение суровой борьбы людей с огнем. Здесь предпочтение отдано существительным и глаголам. Маршак всегда старался брать самые действенные, конкретные определения, избегая общих, отвлеченных понятий, которые вызывают мало ассоциаций у читателя.
Так строится речь в детских присказках и считалках, где, по наблюдениям исследователей детского фольклора, на тысячу существительных приходится, в среднем, лишь двести прилагательных.
Так строится речь в народных сказках, где меткое, энергичное слово всегда апеллирует к слуху, к зрению, всегда осязаемо. Вспомните хотя бы известную сказку, в которой люди, животные, вещи и даже стихии природы гонят из лесу упрямую козу:
Нейдет вода огонь тушить,
Нейдет огонь кремень калить,
Нейдет кремень топор тупить,
Нейдет топор дубинку рубить,
Нейдет дубинка мужика бить...
И т. д.
В этом постепенно разрастающемся перечне событий действие передают выразительные, следующие друг за другом глаголы. Причем самая фраза складывается из одних существительных и глаголов. А.Н. Толстой как-то говорил: "Найти верный глагол для фразы - это значит дать движение фразе". И Маршак часто шел от глагола. Он любил строить фразу почти без прилагательных. В своих стихах о труде, посвященных кузнецам, пожарным, плотникам, он чужд всякой описательности. Ему нужно только действие, только люди и вещи. Даже в шутливой сказке о мороженом поэта увлекал прежде всего процесс работы:
Взял мороженщик лепешку,
Всполоснул большую ложку,
Ложку в банку окунул,
Мягкий шарик зачерпнул,
По краям пригладил ложкой
И накрыл другой лепешкой.
Вообще в книжках для самых маленьких изобразительные средства Маршака очень экономны. И не всегда он обращается к своему читателю со стихами. С теми ребятами, которые еще плохо воспринимают более условную, чем проза, стихотворную речь, Маршак говорит на языке прозы, но столь же взвешенной и ритмичной, как стихи. Так начинается "Усатый-полосатый". Проза в этой книжечке чередуется с рифмованными строчками, напоминающими детскую дразнилку:
Жила-была девочка. А как ее звали?
Кто звал,
Тот и знал.
А вы не знаете.
Сколько ей было лет?
Сколько зим,
Столько лет -
Сорока еще нет,
А всего четыре года.
Маршак рассказывает детям то шутливые, то героические истории просто, но не упрощенно, достигая образности поэтической речи без помощи сложных, искусственных сравнений и метафор, которых ребенок не понимает. В одном из ранних рассказов Бунина говорится о том, как маленькая девочка, слушая разговоры взрослых, никак не могла взять в толк, что означает странная жалоба ее матери: "Кусок в горло не идет", - и с удивлением смотрела на материнское горло. В стихах Маршака нет таких "кусков", которые не идут в горло. Если дается пейзаж, то скупо, лаконично и всегда очень точно, без всякого имажинизма или чрезмерного импрессионизма, от чего предостерегали детских писателей многие знатоки психологии ребенка, в том числе Макаренко. В уже цитированной статье "Стиль детской книги" он писал, что "стеклышко разбитой бутылки" тут не сделает лунной ночи. Должна быть названа луна, и должно быть сказано, что она освещает. Сравнения у Маршака не метафорические и не нарочито-изысканные, хотя порой и неожиданные. Помня, с каким талантливым возрастом имеет дело детская книжка, как смело распоряжается ребенок словом в считалках и дразнилках, Маршак прямо обращался к веселому воображению своих читателей. На этом построен весь "Цирк":
По проволоке дама
Идет, как телеграмма.
Или:
- Где купили вы, синьор,
Этот красный помидор?
- Вот невежливый вопрос
Это собственный мой нос.
Играя неожиданными и в то же время точными сопоставлениями, Маршак пришел к загадке, которая всегда помогает развивать в ребенке дух творчества, всегда сродни его живой, любознательной натуре. Среди самых первых книжек Маршака была книжка стихотворных загадок. Начало "Почты", приведенное выше, тоже загадка. А кроме того, у Маршака так построены целые стихотворные сказки. "Семь чудес" - это семь загадок. И более позднее стихотворение "Сад идет" - в сущности, развернутая загадка:
Мы выходим из ворот.
Видим: на прогулку
Дружным шагом сад идет
Вдоль по переулку.
Да, да, да, шагает сад!
Перешел дорогу,
И запел он песню в лад,
Выступая в ногу.
Разве может сад идти,
Распевая по пути?
Не такой, как все сады,
Этот сад ходячий!
Он ложится у воды
На песок горячий.
Быстро сбросил у реки
Тапочки и майки,
Лепит булки, пирожки.
Куличи и сайки.
Отношение к природе, к силам ее в большинстве детских книжек Маршака всегда активное, действенное, напоминающее отношения между детьми и природой в народных песенках, где ребенок обращается к природе ласково, дружески, но повелительно: "Гори, гори ясно!" Или: "Солнышко-вёдрышко, выгляни в окошечко!" Дети верят, что после их звонких, ритмических заклинаний дождь и в самом деле должен уняться, солнце должно "гореть ясно, чтобы не погасло", а улитка должна послушно высунуть из раковины свои рога. Эту радость дружбы с природой и власти над ней, этот энергичный, жизнеутверждающий ритм детской песенки, ее озорные интонации Маршак стремился уловить и передать уже в самых ранних стихах для детей:
В небе - гром, гроза,
Закрывай глаза!
Дождь прошел.
Трава блестит.
В небе радуга стоит.
Поскорей, поскорей
Выбегай из дверей!
По траве
Босиком
Прямо в небо -
Пешком!
Ладушки,
Ладушки!
По радуге,
По радужке,
По цветной
Дуге
На одной
Ноге.
Вниз по радуге верхом
И на землю кувырком!4
Такие стихи с их быстрыми, бегущими ритмами детской считалки читаются без запинки, единым духом. Это зачин, запевка будущей игры. Во всяком случае, в стихах заключен такой запас веселой энергии, что они и впрямь могут разрядиться только действием, только игрой, и не зря, конечно, в конце "Радуги" поставлено задорное слово "кувырком". Предреволюционная детская поэзия если и приближалась к четким ритмам детского фольклора, к энергичным детским заклинаниям солнца, ветра, божьей коровки, то чаще всего случайно. Случайно набрел на эти ритмы и автор "Степки-растрепки". А Маршак понял, что близкие детям ритмы игровых считалок могут выдержать большую нагрузку, даже совсем не меняясь, как в "Пожаре", и тем более меняясь, как в "Почте" и позднее в "Твистере".
Вероятно, пристрастие к четким ритмам считалки в свое время побудило Маршака перевести задорные и прихотливые стихи Киплинга из книги "Вот так сказки..." В стихах о пароходах, идущих в Бразилию, свободно пересказанных Маршаком, сочетается деловитость пароходного расписания с романтической мечтой о дальних, неведомых странах. Стихотворный ритм постепенно замедляется, помогая нам явственно почувствовать, как долго и далеко плыть судам, выходящим каждый четверг из ливерпульской гавани:
Из ливерпульской гавани
Всегда по четвергам
Суда уходят в плаванье
К далеким берегам.
Плывут они в Бразилию,
Бразилию,
Бразилию.
И я хочу в Бразилию,
К далеким берегам!
Взрослый с удовольствием прочтет такие стихи. Но больше всего их оценит ребенок, для которого поэзия начинается с четких стихотворных строчек, рождающихся вместе с движением в игре. Кажется даже, что, распевая их как песенку, быстрее всех добежишь до цели, выше всех прыгнешь, меньше всех устанешь в походе.
Эмоциональную силу считалки, к слову говоря, высоко ценил Валерий Брюсов, сам оставивший несколько образцов в таком роде. Он писал:
Раз, два, три, четыре, пять.
Бегом тени не догнать.
Слово скажешь, в траву ляжешь -
Черной цепи не развяжешь.
Снизу яма, сверху высь,
Между них вертись, вертись.
Формально здесь все отвечает стилю детских игровых песенок, народных заклинаний. Фраза сжата, сгущена. Излюбленные в считалках счетные слова дают стиху музыкальный ключ. И все же брюсовская считалка осталась каким-то литературным упражнением и не вошла в детский быт. Вряд ли ребенок мог понять смысл и значение таких символических формул, как, например, "черной цепи не развяжешь..." Правда, иной раз детей привлекают и непонятные, "заумные" стихи. Ведь и в народных считалках, как это отметил в своей интересной книге "Русский детский фольклор" его исследователь и собиратель Г.С. Виноградов (Иркутск, 1930), немало такой причудливой зауми. Но зато в них столько непосредственности и свежести, чего не найдешь в стилизованной считалке Брюсова.
Стихи Маршака, так охотно принятые детьми, далеки от внешнего подражания фольклору. И все же у народа учился Маршак, создавая свои поговорки, прибаутки, дразнилки и песенки. Эти элементы детской игры Маршак сохранял и тогда, когда переходил от коротеньких и простых песенок к более сложным и по форме и по содержанию былям и небылицам.
Сколько живого мальчишеского озорства в очень молодых и тоже "считалочных" по своим ритмам стихах о человеке рассеянном! Тут есть завидная легкость игры. Но такая легкость дается нелегко. Слова должны быть тщательно взвешены и профильтрованы. И входит в стихи только то, что сразу запоминается как пословица:
Жил человек рассеянный
На улице Бассейной.
Смешное коротенькое вступление уже обещает веселую сказку, игру. И нам действительно весело следить за поступками рассеянного:
Сел он утром на кровать,
Стал рубашку надевать,
В рукава просунул руки -
Оказалось, это брюки.
Есть ли у этой причудливой истории мораль? Есть, конечно. Она - в добродушной насмешке над рассеянным, забывчивым человеком, который может оказаться в таком вот нелепом, комическом положении. И вся она укладывается в ловкой традиционной присказке народной песенки, состоящей всего из шести слов:
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной!
Правда, назидательная сентенция присутствует в этих веселых сказках почти незримо. Но мораль от этого не становится менее ясной и действенной, так же как и в смешной, чуточку грустной истории глупого мышонка. Поэт как будто бы вовсе не имеет в виду капризных, балованных детей. Следуя мудрому совету Белинского, он "спрятался за сказку", его не видно, все в сказке говорит само за себя, непосредственным впечатлением. Но вывод напрашивается сам собою в конце.
Впрочем, есть у Маршака и такие стихи, в которых конечный вывод дается прямо и открыто, как лозунг, от имени автора:
Честь и слава почтальонам,
Утомленным, запыленным,
Слава честным почтальонам
С толстой сумкой на ремне!
На такое "величание" поэт имеет право тогда, когда оно подготовлено всем предыдущим ходом действия, когда автор уверен, что заключительные строчки стихотворения с готовностью подхватят его читатели.
Иногда завершающие строчки, в которых содержится мораль, произносят сами ребята, как, например, в известных шутливых стихах про неумелого и нетерпеливого мастера, перепортившего множество вещей:
Ты у нас не мастер,
Ты у нас ломастер!
Такое заключение дети тоже принимают с удовольствием. Живое, звонкое, оно под стать всему рассказу и отнюдь не воспринимается как обязательный "нравоучительный хвостик", о котором говорил Добролюбов.
Заметим, кстати, что последнее двустишие, похожее на озорную детскую дразнилку, не сразу было найдено Маршаком. В первоначальной редакции 1927 года, когда книжка еще называлась просто "Мастер", в ней отсутствовала эта ударная, заключительная фраза, которая придала стихам пословичность, помогла им стать крылатыми. Тогда стихи закапчивались словами:
Иди,
Столяр,
Разводи
Самовар -
Ты по этой части
Знаменитый мастер.
Сначала Маршак противопоставил юному самохвалу, который брался сколотить буфет, а сумел только настрогать лучинки для самовара, настоящего мастера "по столярной части" - семидесятилетнего деда. Но дидактическое противопоставление лишь отяжеляло веселую сказочную мораль, которая и без "указующего перста" отлично улавливалась ребенком.
Работая над текстом "Мастера", Маршак руководствовался теми же принципами, теми же ясно осознанными художественно-педагогическими задачами, которые определяли и определяют его работу над стихами для самых маленьких.
Он убирал все служебные мостки, все рассудочные переходы, которые ослабляли действенную силу рассказа, добивался цельности, законченности каждого эпизода. И в то же время новыми, забавными чертами дополнял, обогащал портрет не в меру самонадеянного "мастера-ломастера". Книжка Маршака росла, как бы набирала силу. И хотя она с самого начала полюбилась юным читателям, первые ее варианты рядом с последующими сейчас уже могут показаться только черновыми набросками.
В новых строфах Маршак усилил, подчеркнул хвастливый оттенок мальчишеской речи. Но нигде - ни в первом, ни в последующих изданиях книги, добродушная насмешка над самоуверенным горе-мастером не переходила у Маршака в злую иронию. В последней редакции книжки мы ощущаем это, пожалуй, еще отчетливей, чем прежде. Неутомимая, кипучая предприимчивость и не знающий уныния мальчишеский характер способны внушить даже чувство некоторой симпатии:
Обойдусь без табурета,
Лучше - рама для портрета.
Есть у дедушки портрет
Бабушкиной мамы.
Только в доме нашем нет
Подходящей рамы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Будет рама у меня
С яркой позолотой.
Заглядится вся родня
На мою работу.
Итак, успех того же "Мастера-ломастера" показывает, что детская книжка не теряет своей прелести в глазах юного читателя даже в том случае, если она обращается к нему с моралью. Важно только, чтобы эта мораль пронизывала весь рассказ и, как говорил Маршак, не плавала бы на поверхности, подобно жиру в плохо приготовленном супе. Моральный вывод должен естественно вытекать из всего хода событий, текста, сюжета, не лишая детскую книжку причудливости, свободы и свежести. Холодные нравоучения убивают поэзию. "Пырей и белена резонерства", употребляя выражение Белинского, несовместимы с художественностью.
В самом деле, "Сказка о глупом мышонке" смешна и лирична одновременно. Мягкие интонации колыбельной песенки, переданной легким, четырехстопным хореем, вполне естественно сочетаются в ней с юмористическими характеристиками "нянек". Кстати говоря, эти характеристики так нравились Маяковскому, что, по воспоминаниям близких, он постоянно их повторял. Например, приглашал своих знакомых в гости стихами Маршака:
Приходи к нам, тетя лошадь,
Нашу детку покачать.
А если собеседник мямлил что-то неопределенное, то Маяковский говорил:
Раскрывает рыбка рот,
А не слышно что поет...
И не мудрено, что стихи пришлись по вкусу Маяковскому. В них живет подлинная поэзия, совершенно свободная от скучных моральных сентенций.
Вообще надо сказать, что ни один из героев детских книг Маршака не досаждал детям ни резонерством, ни излишней назидательностью. И не случайно, конечно, вот уже которое поколение советской детворы знает и любит эти книжки. Маршак не боялся писать о своих героях весело, с юмором. Это не мешало им оставаться положительными героями, тем более что нигде у Маршака юмор не переходил в злую насмешку, в иронию, как это часто бывало прежде даже у талантливых писателей, когда они нисходили до детской литературы.
Ведь храбрый победитель крокодила Ваня Васильчиков, герой известной сказки К. Чуковского, написанной в 1916 году, тоже еще воспринимался в пародийно-ироническом плане, а не всерьез. В сущности, это условный герой, и подвиг, который он совершал, как подчеркивает сам автор, также условен. Недаром же Ваня получал за него такую условную, гиперболическую награду:
Сто фунтов винограду,
Сто фунтов шоколаду,
Сто фунтов мармеладу
И тысячу порций мороженого!
А пожарный Кузьма не получает за свой подвиг никакой "сладкой" награды:
Вот Кузьма в помятой каске,
Голова его в повязке,
Лоб в крови, подбитый глаз, -
Да ему не в первый раз.
Но в том-то как раз и заключается его награда, что
Поработал он недаром -
Славно справился с пожаром.
Что же нового приобретал, накапливал Маршак, если говорить о сравнительно коротком периоде - трех-четырех годах (1923-1927), отделяющих, скажем, "Пожар" от "Почты"? А если взять отрезок времени чуть побольше, то и от "Войны с Днепром"? Это новое - живые приметы советского времени, большая конкретность в изображении событий и людей. В том светлом, просторном и трудолюбивом мире, который весело, с охотой изображал Маршак, все согрето жизнеутверждающим и жизнелюбивым духом советского времени. Но советская жизнь, новый, советский быт еще отсутствовали или почти отсутствовали в самых ранних его стихах. Пожарный Кузьма лишен конкретных примет советского человека, да и самая картина "каланчи пожарной на площади базарной", изображение бочек, с треском выезжающих из ворот, и верховых пожарных, скачущих во весь опор через базар к месту происшествия, навеяны детскими воспоминаниями о провинциальном дореволюционном быте. В последних изданиях "Пожара" Маршак дал уже картину современного города, а прежнее начало книги перевел в прошедшее время, добавив, что "раньше так бывало". Но именно такие бытовые, реалистические произведения, как "Пожар", облегчили поэту следующий шаг - переход к вещам более широкого дыхания, непосредственно посвященным жизни нашего народа, нашей страны.
Два обстоятельства нужно при этом иметь в виду: работу Маяковского, который в те годы уверенно выводил детскую поэзию из узкого, комнатного, игрушечного мирка на широкий простор, и возникновение новых по форме и по содержанию советских журналов для детей.
Маяковский первыми же своими стихами для малышей - "Сказка о Пете и Симе", "Гуляем", "Что такое хорошо и что такое плохо" - активизировал всю молодую советскую детскую литературу, помог ей укрепиться на передовых позициях жизни.
С появлением этих стихов Маршак приобретал сильного союзника в борьбе за новую, веселую книжку для маленьких. Его "Детки в клетке" в какой-то мере предвосхищали веселые "зоологические" стихи Маяковского "Что ни страница, то слон, то львица". Но, в свою очередь, "Гуляем" Маяковского подготавливало маленькую лирическую поэму Маршака "Хороший день".
"Какая бы современная тема ни привлекала поэта наших дней, берущегося за детскую книгу, - писал в одну из годовщин со дня смерти Маяковского в "Правде" Маршак, - он чуть ли не на всех путях встречается с Маяковским... Он оставил нам четырнадцать детских стихотворений и решил четырнадцать литературных задач... В любой детской книжке, - будь то сказка, песенка или цепь смешных и задорных подписей под картинками, - Маяковский так же смел, так же честен, прям и серьезен, как и в своей поэме "Хорошо!" или "Во весь голос".
И в то же время, работая над стихами для детей, он никогда не забывал, что его читатели - маленькие, всего по колено ему ростом".
В этих строках Маршак сформулировал те принципы, которые и для него самого всегда были главными, определяющими. Ему было дорого стремление Маяковского весело, ласково воспитывать в ребятах чувство чести и ответственности, "давать им простые и ясные, но отнюдь не назойливые понятия о том, "что такое хорошо и что такое плохо".
Характерно, что сам Маяковский относился к автору "Сказки о глупом мышонке" и "Цирка", как к соратнику в борьбе за новую веселую книжку для маленьких. В 1926 году, как раз в ту пору, когда Маяковский написал свои первые детские книжки и его самого жестоко критиковали всякие лжепедагоги, он однажды, придя домой, сказал Л.Ю. Брик, что назавтра позвал Маршака обедать, что черт знает что делают с ним эти старые девы! Что человек в ужасном положении! Что надо приласкать его, а старых дев стереть в порошок!
"Это было время, - писала Л. Ю. Брик, - когда старые учительницы мучили Маршака тем, что он, видите ли, недостаточно педагогичен"5. Добавим, что особую ярость старых дев вызывали веселые строчки из "Цирка", вроде "Мамзель Фрикассе на одном колесе". Вероятно, Маяковскому приходилось слышать об этом, потому что в одной из записных книжек поэта, где он сделал ряд заметок, присутствуя на обсуждении своей сказки о Пете и Симе в Госиздате, есть и такая лаконичная, очень категорическая и на первый взгляд даже малопонятная фраза: "Фрикассе надо..."
Любопытно отметить, что лжепедагоги упрекали Маршака в непедагогичности именно в то время, когда он, в сущности, ставил перед собой важные задачи воспитания, углубляя и расширяя их с каждым годом. Он не только писал книги, но и деятельно участвовал в создании детских журналов. Это участие как бы открывало новую страницу в творчестве поэта, помогая ему отчетливее осознать пути развития детской литературы.
Одним из первых журналов, в котором работал Маршак, был ежемесячный альманах. Основатели альманаха дали ему ни к чему не обязывающее название "Воробей". Под этим названием в 1923 году альманах издавала "Петроградская правда". Позднее он был преобразован в журнал, который стал органом Северо-Западного бюро детской коммунистической организации юных пионеров и ленинградского губкома комсомола. Тогда и название он получил более значительное и обещающее - "Новый Робинзон".
Резко порывая с рутиной старых изданий для детей, редакция искала новые формы общения с читателями. Правда, новую свою жизнь она начинала, не имея широкого авторского актива и без большого запаса материала, но в своих исканиях сотрудники журнала стремились ориентироваться на авторов, хорошо знающих жизнь, а не на доморощенных любителей и литераторов-дилетантов. Да и вести своего читателя вперед, судя по новому названию журнала, редакция собиралась не по "тропинкам", а по трудным, неизведанным путям Робинзонов.
Насколько же удалось журналу выполнить свое намерение?
Примечания
1. А. Макаренко. Сочинения, т. VII. М., изд. Академии педагогических наук, 1952, стр. 189. ↑
2. М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 25. М., Гослитиздат, 1953, стр. 113. ↑
3. "Литературная газета", 15 апреля 1939 года. ↑
4. Перечисляя в одной из статей прочитанные в раннем детстве стихи, Маршак упоминал наряду с пленившими его на всю жизнь "Сказками" Пушкина и тютчевским стихотворением "Люблю грозу в начале мая..." народные детские песенки. "До сих пор некоторые составители учебников, - говорится в этой статье, - считают, что детям надо давать описательные и бессюжетные стихи, изображающие природу, а я больше чувствовал поэзию дождя, распевая детскую песенку "Дождик, дождик, перестань!" или "Дождик, дождик, пуще!", чем заучивая наизусть вялые стихи, которые начинались так: "Золото, золото падает с неба!" - дети кричат и бегут за дождем..." ↑
5. Л. Брик. Маяковский и чужие стихи. "Знамя", 19-10, № 3, стр. 180. ↑