С. Маршак

Воспитание словом

Мир в картинах

О большой литературе для маленьких

О наследстве и наследственности в детской литературе^*

1

Есть ли у нас литература для детей?

Есть ли книги для читателей самых различных возрастов, начиная с трех лет и кончая пятнадцатью годами? Где они, эти книжки, которые еще не читаются, а только рассматриваются и слушаются, - книжки картинок, сказок и стихов, которые нужно печатать на самой толстой бумаге для того, чтобы они могли прожить хотя бы два или три месяца? Есть ли у нас первая повесть для читателя, только что овладевшего искусством чтения? Эта первая повесть часто запоминается на всю жизнь. Запоминается целиком, почти наизусть, со всеми движениями и словами героев, со всеми рисунками в тексте, с переплетом и корешком и даже с запахом свежей типографской краски и клея.

А те тринадцатилетние и четырнадцатилетние читатели, которые нынче стали у нас называться "библиотечным активом", - жадные читатели, глотающие залпом и путешествия, и приключения, и научную книгу, и фантастический роман, и школьную повесть, - находят ли они в библиотечном шкафу все, что им интересно и нужно? Такого читателя насытить нелегко, - ему всегда не хватает библиотечного шкафа, он жалуется, что все книжки слишком тонки и коротки: пока донесешь их из библиотеки до дому, уже успеешь прочитать!..

Я разговаривал недавно с девочкой, которая ни за что не могла понять, отчего это писатель так быстро бросает своих героев.

- Если бы я была писательницей, я бы, кажется, про каждого своего героя пять книг написала, - и как он маленький был, и как в школе учился, и как вырос, и про все, что с ним в жизни случалось, и даже как он умер.

В этом возрасте у читателей обыкновенно бывают самые широкие, не поддающиеся никакому охвату интересы.

Но есть и другие читатели - специалисты.

Один собирает все книги по авиации, другой живет в Симферополе, но интересуется Арктикой, третий, несмотря на то, что ему всего четырнадцать лет, уже серьезно готовится стать геологом.

И все эти читатели одинаково хотят, чтобы книга была интересная и страшная, веселая и трогательная.

Есть ли у нас такая книга?

А ведь наша задача - не только ответить на запросы юного читателя, но и помочь ему разобраться в сутолоке каждого дня, научить его отличать следы недавнего прошлого с его косным, неподвижным бытом от других черт времени, знаменующих переход к новому обществу, к новому социальному укладу.

Существует ли книга, которая покажет детям мир, да не игрушечный, как показывали когда-то, а настоящий - борющийся, перестраивающийся - мир на полном ходу, а не на остановке?

Да, у нас есть несколько замечательных книг. Эти книги поднимают значительные темы и насыщены подлинным материалом нашего времени. Я думаю, что они завоевали себе право считаться документами эпохи.

Но таких книг мало. Они все уместятся на одной полке. И, конечно, эти книги не могут - да и не должны - работать на все читательские возрасты, отвечать разом на все вопросы, которыми живут дети.

Зато гораздо больше у нас на детских полках мертворожденных книг, литературных суррогатов и подделок. Они занимают место в библиотеке, их даже иногда читают, но никогда не помнят и не любят. Это по большей части какие-то полурассказы, полуочерки, какие-то стихи, похожие на рифмованные исключения старой грамматики.

Недаром мы так часто слышим жалобы на то, что "детям нечего читать".

В книжных магазинах родители - я сам знаю такие случаи - покупают для маленьких ребят вместо книжек с изображениями домашних животных иллюстрированные "руководства по животноводству".

- Вот тебе лошадка, вот тебе коровушка, а вот и овечка!

Это - в Москве и в Ленинграде, а в глубь страны хорошая детская книжка попадает редко и в количествах далеко не достаточных.

"Разве не мерзко просить каждого, едущего на собаках 500-700 километров, чтобы он привез книжек детям?"

Эта фраза - из письма, присланного с Камчатки.

Такое письмо - радость. Еще в недавние времена Камчатка не стала бы жаловаться на отсутствие художественной литературы для детей. Спрос на детскую книжку шел почти исключительно из больших городов, из интеллигентских кругов.

Что же нам ответить на это прекрасное, хотя и сердитое требование нашей окраины? Что ответить, когда и на деревню Ленинградской и Московской области книжек не хватает? Наши самые большие тиражи могут быть в несколько дней поглощены одним каким-нибудь городом, да еще и не из самых крупных.

А число читателей растет с каждым годом. Всеобщая грамотность, - да еще в такой стране, как наша, - ведь это многие миллионы читателей, жаждущих своей литературы.

Разве удовлетворит их пятьдесят или даже сто тысяч экземпляров книги?

Но дело не только в тиражах.

2

Как узок выбор книг у наших ребят, как тесен круг их чтения! Попытайтесь разыскать школьную повесть, или книгу о народах СССР, или рассказы о путешествиях, или веселую книжку для маленьких. Это будет безнадежное странствование из магазина в магазин, из библиотеки в библиотеку.

А между тем, если вы перелистаете библиографические указатели старых книжных складов и библиотек, вам сразу бросится в глаза разнообразие отделов и жанров.

Правда, вас удивят очень многие заглавия прежних детских книг.

"Бедные зверьки: уж и жаба". "Несчастный жених" (историческая повесть для детей). "Седьмая жена" (очерк для детей). "Милосердные звери". "Как я была сиротой".

Но зато каждый из этих указателей содержит от 15 до 20 отделов. Тут и беллетристика, и астрономия, и физика, и химия, и минералогия, и ботаника, и доисторический человек, и биографии писателей, и народный эпос. В каждом отделе десятки и сотни книг, и притом не учебных, а для чтения.

Например, в одном указателе, изданном под редакцией группы педагогов, отдел химии включал 21 название, физика - 41, астрономия - 32, история литературы и народный эпос - 114, история - 427, беллетристика - 681.

Не будем говорить о качестве этих книг. О качестве скажем ниже.

Сейчас дело не в этом. Мы должны признать, что старая книжная полка была разнообразна. Ведь на ней умещался целый мир: в картинках - для маленьких, в повестях и рассказах - для старших детей.

Революция не могла сохранить этот книжный мир в целости. Неприкосновенными остались только произведения классиков, наших и зарубежных, и книги лучших современных писателей.

Но, разрушая, она приняла на себя обязательство построить для детей новый мир, не менее разнообразный, но гораздо более правдивый.

Наши дети должны вырасти культурнее нас. Мы снаряжаем их в большое плавание. Им не меньше, а во много раз больше, чем детям буржуазного общества, нужны знания, воображение, историческая перспектива. Одна школа без художественной литературы этого не даст.

В детских садах и школах растет у нас поколение интернационалистов, а между тем оно не знает даже того, что знали когда-то читатели Водовозовой, - не представляет себе ни природы, ни быта, ни культуры тех стран, которые лежат за чертой границы.

Пусть Водовозова отводит в своих книгах одинаковое место и занятиям крестьян на севере Испании, и головным уборам бретонок, и собакам, на которых возят артишоки французские зеленщицы. Пусть в ее идиллически неподвижных странах народы отличаются неизменными чертами характера, но все же ее книги вызывали желание путешествовать, изучать чужие языки, знакомиться с прошлым и настоящим каждой страны¹.

А наши маленькие читатели отлично знают, что головные уборы не прибиты навсегда гвоздями к головам бретонок, что история и быт народов отнюдь не определяются молчаливым характером англичан или юмором французов, но зато названия стран, народов, городов ничего не говорят воображению нынешних детей. Весь мир населен для них плакатной буржуазией и столь же плакатным пролетариатом.

Историческая даль для них так же туманна, как географическая.

Я сам слышал, как девочка четырнадцати лет говорила:

- Николай Первый был ужасный котрреволюционер!

А школьник последнего класса называл средние века "средними временами" и датировал жизнь Томаса Мора тремя веками: "приблизительно XV, XVI, XVII веком".

Ни древности, ни средневековья, ни даже прошлого столетия наши школьники себе не представляют. Они усвоили формулы, но факты им неизвестны.

У нас не хватает книг, чтобы построить для нашего читателя мост к современной науке, культуре, искусству, жизни. Это не удивительно. Старой детской литературе было, по крайней мере, 150 лет, а нашей послереволюционной - всего 15-16 лет. Она в десять раз моложе.

Художественные книги не фабрикуются пачками. Для того чтобы они появились, нужно сложное и удачное совпадение темы, автора и материала. А вопросов, требующих книг, великое множество.

3

Что же нам делать? Как заполнить хотя бы самые существенные пробелы и бреши?

Может прийти в голову мысль: не следует ли порыться в архивах старой детской литературы? Не взять ли оттуда все, что нам подойдет, не реставрировать ли некоторые участки?

Здесь нет места для того, чтобы подвергнуть подробному анализу старую детскую книгу. Мне придется сказать о ней вскользь.

Мы часто представляем ее себе по памяти. Вспоминаем большие, толстые тома с золотыми обрезами и тиснеными переплетами, вспоминаем кудрявых мальчиков на картинках, крупный шрифт и меловую бумагу.

"Вот когда были красивые, трогательные, интересные книжки!" - говорит еще кое-кто, вспоминая издания Вольфа и Девриена².

Говорят это не только бывшие классные дамы, для которых вся жизнь стала грубой и некрасивой с первых дней революции, но и люди вполне современные, насквозь советские. Эти люди только не дали себе труда заново пересмотреть старые книги.

Они помнят или знают понаслышке те времена, когда так легко было выбрать книгу на любой возраст и любой толщины: для девочек - про девочек, для мальчиков - про индейцев, для самых маленьких ребят - про канарейку, а не хочешь про канарейку - можно про щегла, не хочешь про индейцев - можно про поход двенадцатого года, не хочешь про девочек - можно про сестер милосердия или про знаменитых русских женщин - Марию Башкирцеву³ и поэтессу Жадовскую⁴.

Посмотрим же, были ли в самом деле так богаты старые книжные полки.

Да, конечно, их нельзя назвать бедными, если справа на них стояли в голубом и красном коленкоре "Робинзон Крузо", "Гулливер", "Русские народные сказки", басни Крылова, сказки Пушкина, братьев Гримм, Топелиуса, Андерсена, "Айвенго", "Оливер Твист", "Песнь о Роланде", "Щелкунчик", "Конек-Горбунок", "Тысяча и одна ночь", а слева - в коричневом и сером - скромные и строгие Фарадей⁵, Брем, Кайгородов⁶, Рубакин и полкой пониже - десятки безымянных компиляторов, сокращавших и переделывавших того же Фарадея и Брема.

А еще привлекательнее классиков и Фарадеев были для двенадцатилетнего читателя целые полки школьных повестей - сюжетных, длинных, трогательных. Голландские школьники на коньках, да еще не простых, а серебряных! Английские школьники, борющиеся за первенство на спортивном поле и в классе, "Маленькие мужчины" и "Маленькие женщины", "Школьники и школьницы всех пяти частей света". И, наконец, всемирные чемпионы детской школьной повести, отважные Том Сойер и Гек Финн - единственные литературные герои-дети, которым поставлен памятник.

Но разве можно назвать эти старые книжные полки богатыми, если на одного твеновского "Тома" приходилось шесть томов славной эпопеи джаваховского рода⁷, если Робинзона переводили то с французского, то с немецкого, сокращая, обрабатывая, иллюстрируя его так, чтобы он как можно меньше походил на героя философской повести XVIII века, а был причесан по "вольфо-девриеновской" моде⁸.

4

Если добросовестно пересмотреть весь этот инвентарь детских библиотек, скопившийся на протяжении многих десятилетий, то обнаружится, что, за исключением мировых классиков, хоть и представленных не слишком богато, за исключением народного эпоса да нескольких случайных удач в области специфически детской литературы, - весь этот арсенал был бы так же уместен в нашей библиотеке, как царь-пушка в современной войне.

Разумеется, дореволюционная детская библиотека могла гордиться великолепными подарками, полученными ею от наших больших писателей. В ее каталогах значились "Кавказский пленник" и другие рассказы для детей Льва Толстого, "Белолобый" и "Каштанка" Чехова, "Зимовье на Студеной" Мамина-Сибиряка, "Детство Темы" и "Гимназисты" Гарина, "Слепой музыкант" Короленко, "Белый пудель" Куприна и еще несколько повестей и рассказов для детей разных возрастов.

Но эти дорогие подарки тонули в сплошной массе детских книжек, живших по своим особым законам и не претендовавших на сколько-нибудь видное место в художественной литературе.

Это был сплошной второй сорт, сплошное чтиво, без литературных задач, без стиля, без языка. Впрочем, какой-то жаргон у этих книг был - нечто среднее между институтским лепетом и малограмотным переводом.

И - как всегда в беллетристике второго сорта, как во всяком нарочито занимательном чтении - идеология этой литературы лежала прямо на поверхности и не оставляла никаких сомнений в своих воспитательных тенденциях.

Добродетель - смесь благоразумной умеренности, терпения, предприимчивости и трудолюбия - всегда награждалась материальными благами и положением в обществе.

У Гектора Мало ("В семье") маленькая Перрина поступает работницей на фабрику своего деда и отличным поведением завоевывает его любовь и наследство. У Бернет маленький лорд Фаунтлерой также побеждает жестокое графское сердце своего деда и тоже получает наследство. А знаете, чем он этого достигает?

"Беззастенчивостью и милым обращением", - утверждает переводчик (вот, кстати, образчик языка!).

А ведь Бернет и Гектор Мало принадлежат к числу виднейших представителей детской литературы. Наши поставщики Вольфа и Девриена - Чарская, Лукашевич и др. - были сортом пониже.

Разбогатев, и маленький лорд Фаунтлерой, и маленькая Перрина, и "маленькая принцесса" Сара Кру (из другой повести Бернет) щедрой рукой помогают рабочим и фермерам, и бедный люд благословляет своих добрых, молодых, красивых хозяев.

Эти благополучные истории читали дети среднего возраста. Старший возраст почти не пользовался детской литературой, если не считать спустившихся в детскую библиотеку научно-фантастических и авантюрных романов и повестей Жюля Верна, Майн Рида, Купера, Стивенсона и др.

Старший возраст почитывал и научно-популярные книжки - в лучшем случае Тиссандье⁹, Рубакина, Кайгородова, а чаще всего переводную, довольно неряшливую компиляцию, лишенную замысла и литературного качества. Но эти книжки одолевал только энтузиаст самообразования, стойкий читатель, которого не пугал даже энциклопедический словарь. А рядовой гимназист пробавлялся все больше Натом Пинкертоном и Ником Картером, неизвестно кем сочиненными.

5

Революция не могла сохранить все это наследие прошлого.

Ломая систему буржуазного воспитания, она вымела все те книжки, которые открыто или тайно служили этой системе.

В первую очередь на обертку и в перемол пошла вся псевдогероика кадетского корпуса, истерический сентиментализм института благородных девиц, благотворительно-приютская моралистика. А заодно, за компанию, и тот слащавый либерализм, который "испытывал глубокое чувство жалости и сострадания к чужому страданию" при виде бледных и худых "тружеников", покрытых копотью и пылью.

Этот либерализм в свое время прекрасно уживался с оправданием исконного порядка самодержавной России. В школьных библиотеках вольфовские "Грозные дружины"¹⁰ и роскошные "Белые генералы" в двуглавых орлах на переплете мирно стояли рядом с желто-зелеными девриеновскими томиками, которые начинались эпиграфами из Аксакова и кончались цитатами из Некрасова.

И когда "исконный порядок" был ниспровергнут, одна судьба постигла и лихого царского генерала на коне, и сусальных мужичков, у которых то и дело погорали избы со всеми угодьями, а бедную Сивку уводили бессовестные цыгане-конокрады.

Их больше нет - именинных книг, на меловой бумаге с "80 иллюстрациями Табурина и Сударушкина".

Но о них не забыли.

Сколько людей с откровенной или тайной нежностью вспоминают книги, которые они читали, когда им было двенадцать лет.

- Конечно, - говорят они, - тема, идеология, все содержание предреволюционной книги сейчас не годятся. Но зато какой у книжки был вид, какие понятные рисунки, какие живые образы, какая красота и ясность слога - и ни одного грубого выражения! Вот если бы ко всему этому изяществу прибавить современную тематику, - получилась бы прекрасная книга.

Есть еще родители, которые, выбирая книгу для своего ребенка, застенчиво спрашивают у продавца:

- А нет ли чего-нибудь вроде "Гнездышка" или "Счастливчика"? Помнится, были в старину такие книжки!..

Есть еще кое-где пожилые продавцы, которые в ответ на этот вопрос только грустно покачивают головой:

- Что вы! Поищите у букинистов, - может быть, где-нибудь и найдете. А теперь так не пишут...

Но продавцы ошибаются. У нас еще так, или приблизительно так, иной раз пишут.

Правда, без меловой бумаги и золотого обреза, без бархатной курточки и длинных белокурых локонов старого "Счастливчика" Лидии Чарской и не узнаешь. В некоторых книжках наших дней он называется попросту мальчиком Петькой или девочкой Алей. Петька, как и его дореволюционные предшественники, заступается за всех несправедливо обиженных. Сердечко Али наполняется грустью, когда она думает о том, как помочь нехорошим и неорганизованным детям, которые дерутся на улице из-за "общего" мячика. Аля даже суп не может есть, только ложкой по тарелке болтает, - так огорчает ее несознательность уличных ребят.

Все это очень похоже на старое "Гнездышко" и "Золотое детство". Но только в старой, дореволюционной книжке благородные поступки детей умиляли строгого директора гимназии, олицетворявшего, по замыслу авторов, высшую справедливость, а нынешний энтузиазм Петьки трогает суровое сердце столь же схематичного председателя колхоза - "бывшего партизана".

А сущность одна и та же.

Вероятно, далеко не все родители и книжные продавцы догадываются, сколько еще у нас на книжных полках всякого старья-перестарья, подкрашенного, перелицованного, переделанного на новый лад.

Но только не так-то легко заметить старое в новом. Для того, чтобы увидеть его, надо внимательно вглядеться в дореволюционную литературу, понять, что в ней может послужить для нас традицией, культурным наследством и чего мы должны бояться, как рутины, как вредных реакционных пережитков.

Пора провести резкую, явственную границу между всем тем, что еще может быть полезно нашей будущей литературе для детей, что обогатит ее смелым юмором, творческим воображением, точным пониманием особенностей детского возраста, и той слащавой дидактической беллетристикой в коленкоре, которая была до корешка пропитана идеалами буржуазного благополучия и мещанской морали.

Люди, которые вздыхают в наше время о "красоте и ясности слога" довоенной продукции, вряд ли помнят очень давнюю детскую литературу, - скажем, "Детское чтение для сердца и разума" Новикова¹¹, "Сказки дедушки Иринея" Одоевского или лучшие образцы более позднего времени - "Книги для чтения" Льва Толстого¹², "Родное слово" Константина Ушинского¹³. Память их, вероятно, идет не дальше сытинских и вольфовских полок предреволюционных лет.

Помнят они и журналы последних десятилетий - "Задушевное слово", "Светлячок"¹⁴, "Солнышко"¹⁵, "Тропинку" и т. д.

6

Я не исследователь и не историк детской литературы. Я взял наугад, не выбирая, несколько десятков старых книг, чтобы проверить самого себя, проверить свою память.

"Красота и ясность слога". Это выражение несколько старомодное. Но мы все понимаем, что оно значит. Красота и ясность слога - это хороший, чистый, живой язык.

Но вот я выписал почти первые попавшиеся на глаза строчки из наиболее известных детских книг, беллетристических и научно-популярных, из самых великолепных подарочных книг того времени.

"Сердце калмыка исходит от злости..."

"Я пришлю тебе мой подарок, Бэла, - обратился отец к затуманившейся на минуту свояченице..."

"Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была или просто родовитая гордость..."

Автора этих строк, вероятно, узнали многие. Как не узнать лирическую, романтическую, вальсирующую Лидию Чарскую.

Может быть, ей даже простительны ошибки грамматики и стиля. Она так торопится, ей так много надо рассказать про битвы русских с кабардинцами, про отцовское проклятие, про бегство непонятой дочери, про коварство цыган, про единицу за поведение, что у нее нет времени остановиться и подумать о том, что, собственно, значит "затуманившаяся свояченица" или "родовитая гордость" и как это "исходит от злости" сердце калмыка.

Но вот современница Чарской - Клавдия Лукашевич. Это писательница степенная, трезвая, к тому же не лишенная педагогического опыта: недаром же ее несколько раз премировало фребелевское общество.

Клавдия Лукашевич писала не про княжну Джаваху, а про няньку Аксютку и про птичницу Агафью.

Ее повести рассудительны, медленны и проникнуты чуть ли не философскими сентенциями.

Она убедительно доказывает читателю, что свет все же не без добрых людей: несправедливо выгнанную няньку Аксютку еще возьмут в няньки, а несправедливо отставленную птичницу Агафью уже взяли на птичий двор.

Стиль у этой писательницы почти "народный". Она знает много деревенских выражений: "ясный ты мой", "неугомонный", "блажит". Она знает даже такое типично крестьянское слово, как "сомлел", и объясняет его в примечании так: "Закружилась голова, и сделалось дурно".

Но и для этой фребелевской лауреатки законы языка и грамматики были не обязательны.

"Гуси - птица злая: кого ни завидят... так и норовят клюнуть за ногу".

"Снежинка, душка, прелесть моя, - восторгалась девочка, делая ручкой горделивой курочке".

Вот тебе и красота слога предреволюционной продукции, вот тебе и фребелевская премия!

7

Но Клавдия Лукашевич и Лидия Чарская были, в сущности, скромными поставщицами Вольфа и Девриена. Они не виноваты в своем успехе и, вероятно, никогда не рассчитывали попасть ни в историю литературы, ни в большую энциклопедию.

А вот возьмем писателя совсем в другом роде, писателя, о чьих научно-популярных книгах и детских сказках и в наше время Большая Советская Энциклопедия отозвалась весьма почтительно. Это - европейски известный ученый, профессор  Н.П.Вагнер¹⁶.

БСЭ писала: "Как натуралисту, ему исключительно хорошо удались популярные очерки "Картины из жизни животных".

Да, это солидная книга. В ней около 800 столбцов текста и 300 рисунков. Вагнер много знает сам, но еще больше его знают Гумбольдт, Дарвин, Уоллес, Брем и другие натуралисты, которых он непрестанно цитирует. Почти на каждой странице выдержки, экстракты, отрывки из их сочинений чередуются со стихами Лермонтова, баснями Крылова и даже с изречениями из Библии.

И стихи, и Библия, и обложка художника Н. Каразина¹⁷, и великорусские поговорки, и французские словечки - все это должно способствовать увлекательности рассказа, все это только занимательный беллетристический соус к страусу и бегемоту.

Книга эта издана давно, но и сейчас еще, если поискать, можно найти немало сторонников такой мозаической занимательности, такого лжебеллетристического метода.

Этим методом иной раз пользуются некоторые не слишком серьезные развязно-красноречивые педагоги на уроках и авторы многих так называемых научно-популярных книг. Ложная беллетристика, как и всякий суррогат, недорого стоит. В нее не нужно вкладывать ни собственных переживаний, ни наблюдений, ни темперамента.

Посмотрите, как писал Вагнер о лошади:

"Степь, конь и женщина - вот что вдохновляло молодого Лермонтова. Простора, пространства, света и любви - вот чего жаждало молодое сердце поэта.

Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня...

Молодая удаль и свобода - вот что притягивает к коню молодые силы, жаждущие какого-нибудь подвига. Это стремление заставило вывести графа Орлова своеобразную чисто русскую породу рысаков... Те же мотивы вызвали тройку, чисто русскую упряжь, тройку, в которой как бы сливается жаркая огненная жажда лететь, скакать и у лошади и у человека..."

С такой сногсшибательной, бесшабашной удалью профессор писал, кажется, только об орловском рысаке.

Об осле, о тюлене, о носороге он говорил гораздо спокойнее.

"Носорог ничем не интересуется, ни к чему не стремится и вообще ведет себя крайне апатично. Голос его выражается хрюканьем, его крик слышится только в крайних случаях, в необычные минуты напряжения..."

"Вообще жизнь тюленя протекает тихо и монотонно, большей частью в лежании на берегу..."

"В ослах вообще очень редко можно встретить чувство глубокой привязанности, в особенности к другим животным, и к человеку..."

Каждая фраза, каждая страница вагнеровской книги так типична для предреволюционной детской литературы, особенно для научно-популярной. Типична "квасным" ложнорусским стилем и полным пренебрежением к русскому языку. Типична незаконным соединением научных сведений, анекдотических подробностей и стилистических завитушек. Так писались в то время многие зоологические, географические, исторические книги для детей и юношества.

Равнодушная компиляция, какой-то склад или лавка старьевщика, где свалены в кучу Библия, Дарвин и Гоголь.

Составителю было важно одно - набить свою книгу и голову читателя возможно бóльшим количеством сведений.

Добросовестно рассказывает профессор и о том, сколько зубов у крокодила и чем питается тушканчик, но все это сдобрено ненужной и бестактной лжебеллетристикой.

"...Жизнь тюленя протекает тихо и монотонно..."

"...Носорог ничем не интересуется, ни к чему не стремится..."

Вероятно, в своей научной работе "Самопроизвольное размножение гусениц у насекомых" профессор находил более точные слова, больше заботился о чистоте и строгости стиля и содержания, чем в "Картинках из жизни животных".

В детской книжке он словно хотел вознаградить себя за вынужденный литературный аскетизм научных работ и превращался в заправского беллетриста.

А беллетристика богата. У нее большой выбор готовых слов, образов, сравнений, приемов. И вот вместо тюленя получается чуть ли не Макар Девушкин, а вместо носорога - почти Обломов.

Так и застревает книга между двух стульев - она не дает ни знания, ни образа, а что-то очень приблизительное. Да и что с детьми церемониться!

До поры до времени их можно снабжать лоскутьями и обрезками - отходами того, что делается для взрослых.

Приблизительно - о тюлене, приблизительно - о Наполеоне, приблизительно - об изобретениях и открытиях.

8

"Изобретение гимназиста"

"...В Вене двенадцатилетний гимназист Иосиф Генц сделал изобретение, которое может спасти многих от смерти и увечья. С его приспособлением пешеходы не будут больше попадать под вагоны трамвая. Изобретение это уже одобрено сведущими людьми и будет скоро пущено в ход".

И всё.

Это заметка из детского журнала.

А вот и другая заметка из другого журнала:

"О каракатице"

"...У нас почему-то подразумевается под каракатицей что-то бесформенное, склизкое и неприятное. Часто ведь и людей вялых называют "каракатицами". Ничего подобного не найдете вы в настоящей живой каракатице. Плоское ее тело обрамлено по краям изящной кружевной полоской, служащей плавником; на большой голове сидят два крупных, до смешного темных глаза; впереди как бы острый нос - на самом деле там сложены восемь ее рук. Краска ее меняется ежеминутно - то делается песочной, то темной. Всех же интереснее отливает ее брюшко..."

В каком взрослом журнале решились бы предложить читателю такие сведения? Какой отдел смеси поместил бы загадочную заметку об "изобретении гимназиста" и какой научно-популярный журнал принял бы "до смешного" игривую статейку о каракатице?

А между тем и то и другое напечатано было в лучших детских журналах: "Изобретение гимназиста" - в "Тропинке", а "Каракатица" - в "Роднике"¹⁸.

Но сравнивать лучшие детские журналы того времени с лучшими журналами для взрослых не приходится.

В том же "Роднике", наряду с либеральной бытовой повестью, печаталась довольно примитивная, с официальным оттенком статейка "Святой князь Владимир". Такого рода статеек в лучших, передовых журналах для взрослых уже не бывало. Идеология подавалась в них тоньше и благопристойнее. Статья о житии Владимира Святого была бы на их страницах так же уместна, как дворницкая бляха на груди адвоката или врача.

Прогрессивный "Родник" пытался заглушить медный звон казенной темы, помещая вместо канонического лика св. Владимира картину Васнецова и рекомендуя киевского князя как учредителя первой школы на Руси.

Журнал, рассчитанный на широкое распространение, на библиотеку, на школу, на семью, не мог в те времена обойтись без дворницкой бляхи.

Только такой интеллигентский журнал, как "Тропинка", - легкий ялик, предназначенный для плавания по петербургским каналам, - обходился без Клавдии Лукашевич и без святых равноапостольных князей.

Но намного ли лучше всем известного "Задушевного слова" была эта культурная, оранжерейная, символистская "Тропинка".

Ну, конечно, она была и умнее и тоньше. Вместо Лукашевич и Чарской она печатала иной раз стихи Блока, "Алису в стране чудес", "Жизнь хитролиса" из старофранцузского эпоса¹⁹ и рассказы Манасеиной²⁰.

Но могла ли тихая, бескровная петербургская "Тропинка" выдержать конкуренцию с бойким, широко доступным, всероссийским "Задушевным словом"?

В "Тропинке" ученица модистки, оставшись одна в магазине, срисовывает в рождественский вечер цветы, лебедей и ангелов с замороженного окна.

Но вот является веселый и добрый художник. Он ведет девочку к себе в мастерскую и там, ударом карандаша по плечу, посвящает ее в художницы перед елкой.

А в это время в "Задушевном слове" происходят гораздо более увлекательные события.

Там "вторая Нина", одетая джигитом, в папахе, в шароварах, с кинжалом на боку, скачет верхом на коне. Искры сыплются из-под копыт вороного коня. Ночной ветер треплет непокорные кудри горянки Нины... Она скачет в глухой аул спасать свою похищенную воспитанницу Салтанет...

Какая уж тут конкуренция!

Недаром "Тропинку" читали только дети петербургских писателей, а по проезжей дороге "Задушевного слова" катила вся масса детей чиновничества, офицерства, городского мещанства.

9

Такой же неравный спор шел на детском книжном рынке между литературными стихами и безымянными, незаконнорожденными стишками.

Неуклюжие, шершавые, безграмотные стишки неизвестных авторов часто нравились ребятам гораздо больше, чем гладкие и правильные стихи профессиональных писателей, начиная с Майкова и Плещеева²¹ и кончая Белоусовым²² и Марией Моравской. Почему это было - понять нетрудно.

Вот Плещеев:

Для чего, певунья-птичка,
Птичка резвая моя,
Ты так рано прилетела
В наши дальние края?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Не для солнца, не для неба
Прилетела я сюда;
В камышах, сухих и желтых,
Не совью себе гнезда.

Я совью его под кровлей
Горемыки-бедняка;
Богом я ему в отраду
Послана издалека.

В час, как он, вернувшись с поля
В хату ветхую свою,
Ляжет, грустный, на солому, -
Песню я ему спою".
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эта песня примиренье
В грудь усталую прольет,
И с надеждою на бога
Бедный труженик заснет²³."

А вот ходкие переводные стишки:

Ай да диво! Что за грива!
Ай да ногти, точно когти;
Отчего он так оброс?
Он чесать себе волос
И ногтей стричь целый год
Не давал, - и стал урод.
Чуть покажется на свет,
Все кричат ему вослед:
      - Ай да Степка!
      Ай растрепка!

Автор "Степки-растрепки" и его русский переводчик лучше знали детей, чем хрестоматийный Плещеев. Не знаю, удалось ли Плещееву разжалобить своими стихами о бедняке и птичке хоть одного ребенка, но я совершенно уверен в том, что автор и переводчик "Степки-растрепки" добились своей цели - распотешили покупателя вовсю. Добились они этого подходящим сюжетом, бойким ритмом, живой интонацией. Попросту говоря, они нечаянно сочинили стихи, которые могли войти в детский фольклор, а то, что писал поэт Плещеев, было литературной филантропией, крохами со стола литературы для взрослых.

Иногда в анонимных стишках для маленьких можно было уловить следы настоящего фольклора, русского и иностранного.

"Гусиные песенки" в красочном издании Кнебеля - это отдаленный перевод или, вернее, пересказ английских народных детских песенок ("Nursery Rhymes")²⁴.

Литературные ремесленники, переделывавшие такие тексты на свой лад, очевидно, и не подозревали, с каким драгоценным материалом имеют дело.

Но даже и в самом приблизительном и бледном переводе эти песенки запоминались лучше, чем детские стихи Валерия Брюсова.

Вот одна из них:

Жила-была бабушка
В старом башмаке,
У ней было деточек -
Что воды в реке.
Она суп для них варила,
Ложкой по лбу колотила.
Чтоб не смели баловать,
Отправляла рано спать.

А вот другая:

      Шум,
      Крик,
Что случилось?
Кошка в шайке
      Очутилась.
Кто поймал ее?
      Илюша.
А кто выкупал?
      Андрюша...

Такие стихи - даже в довольно примитивном пересказе - годились ребятам и в игре, и в пляске, и в считалке, и в дразнилке. Самый неуклюжий перевод не мог уничтожить в них причудливости построения, забавного чередования вопросов и ответов, простого и понятного детям юмора.

А те стихи, которые посвящал детям Валерий Брюсов, ничего не сохраняли от подлинного лица поэта.

Любо василечки
Видеть вдоль межи,
Синенькие точки
В поле желтой ржи...

Кто узнает в этих стихах Брюсова? Их могли написать и Мария Пожарова²⁵ и Мария Моравская.

Но главная масса предреволюционных стихов для детей состояла не из переводов английских народных песенок и не из стихов Брюсова и Саши Черного, а вот из чего:

Нагулялись, нарезвились
На просторе детки
И уселись рядом с Бишкой
Чинно на кушетке.
Смолкли. Брат откроет сказок
Разных дивных книжку.
Прочитает их и чтенью
Учить будет Бишку.

Кто состряпал эти стишонки и кто намалевал под ними розовую девочку и кудрявого мальчика - неизвестно.

На обложке есть только одно имя - и довольно громкое: "И.Д. Сытин".

И это естественно. Лубочная книжка Сытина была просто товаром, как "мыло Жукова" и "чай Высоцкого".

А сколько еще мелких, менее известных издателей наживалось на дешевой детской книжке.

10

С каждым годом все больше проникал в область детской литературы многоликий издатель-коммерсант.

Это он фабриковал для деревни на одних и тех же машинах пестрый верноподданнический календарь и такую же пеструю сказку, в которой Иван-царевич был похож на казачьего урядника Кузьму Крючкова.

Это он изготовлял для городской молодежи целые комплекты сыщиков - Пинкертонов, Холмсов и Ников Картеров по три копейки или по пятаку за выпуск.

Это он же печатал на меловой бумаге и переплетал в голубой коленкор с золотым тиснением серии институтских повестей "Лизочкино счастье", "Княжна Джаваха", "Люда Влассовская"²⁶.

Это он поручал покорным и безответным переводчицам сокращать, перерабатывать и переписывать для "Золотой библиотеки" классиков, полуклассиков и просто любимцев читающей детворы. Бедные переводчицы бойко, по-институтски владели иностранным языком и совсем не владели своим собственным - русским, но все-таки переводили и пересказывали.

Это он, умный, энергичный и бессовестный издатель, издавал детские журналы, передовые и черносотенные.

В черносотенных у него хозяйничали дамы-патриотки, в передовых - дамы-либералки. Патриотки стряпали литературу по образцу казенной гимназии, либералки - по образцу частной.

Не то что от идей Новикова, но и от Ушинского почти ничего не оставалось ко времени полного расцвета предреволюционной издательской промышленности.

Правда, изредка еще поступали в детскую библиотеку богатые или скромные вклады из большой русской литературы. Но это были вклады единовременные, и общий уровень детской книги от этого почти не повышался.

Мамин-Сибиряк и в детских книгах был тем же, что и в повестях для взрослых. Он знал быт и язык настоящих охотников, золотоискателей, сибирских крестьян и щедро делился с маленькими читателями своим опытом.

А дамы-писательницы радовались тому, что рядом с ними на полке стоит такой матерый беллетрист, как Мамин-Сибиряк, но ничему у него не учились и по-прежнему верили в свою дачную деревню, где восьмилетние няньки, украшая белоголовых питомцев венками из васильков, жеманно произносили:

- Ишь большеротый! Ну и ребенок, каприза!

Писатель покрупнее Мамина-Сибиряка - Антон Чехов - подарил детям "Каштанку", но "Каштанка" была в детской литературе одна, а рыночных Бишек и Дружков - целые своры.

Детскую литературу делали в то время не Антон Чехов, не Короленко, не Куприн, не Мамин-Сибиряк, а Чарская, Клавдия Лукашевич и множество безымянных ремесленников.

11

Перелистываешь, пересматриваешь, перечитываешь всю эту золотопереплетенную, раскрашенную и в своем роде занимательную литературу и думаешь о том, насколько выше, чище и принципиальнее были, взлелеянные учениками Локка²⁷ и Руссо²⁸, детские книги конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетия. В это время книга для детей была сухой, нравоучительной, схематичной, но у нее были свои воспитательные задачи, свои идеи и строгий вкус. Эпоха эта стремилась к созданию энциклопедии, к созданию целостного мировоззрения.

А к концу прошлого и началу нынешнего столетия энциклопедию заменил универсальный магазин Мюра и Мерилиза, а иногда и просто базар.

Нет, из этой фальшивой, потребительской литературы, искажающей и упрощающей мир, ничего не возьмешь.

Мы можем и должны позаимствовать из библиотеки прошлого классиков и народный эпос. Но брать классическое наследие надо из первоисточников.

Старая детская литература ухитрилась превратить свифтовских лилипутов просто в мурзилок, а Робинзона - в дачника. Мы должны научиться так переводить и пересказывать классиков, чтобы наши дети узнали подлинного Свифта-сатирика, подлинного Дефо-философа. А для того, чтобы ребята справились с книгой далекого времени и чуждой философии, чтобы они не застревали в дебрях благочестивых робинзоновских рассуждений, мы должны научиться по-новому подавать классиков. И это будет возможным только тогда, когда редактирование, пересказ, перевод и предисловие станут у нас делом большого искусства, а не механической фабрикации.

Особенно это относится к фольклору - к сказке. Поднимать весь огромный вопрос о значении сказки здесь немыслимо. Скажу только одно. Запасы народного эпоса, русского и иностранного, неисчерпаемы. В нем отразились и различные мировоззрения, и разные времена, и разные события. Мы должны брать из эпоса то, что нам интересно и нужно, но брать без педантизма, без трусости, не пытаясь мелко расшифровать богатый смысл, доверяя качеству материала и уважая читателя.

Если послушать педагога-педанта, - нельзя печатать, ни одной народной сказки. В каждой он заметит единственную черту - и всегда порочную. То сказка для него слишком жестокая, то слишком добродушная, то слишком печальная, то слишком веселая. В одной сказке он усмотрит презрение к немецкому крестьянину Гансу, который выведен дураком, а другая сказка покажется ему безнравственной, потому что Ганс оказался в ней слишком умным и обманул помещика-дурака.

Сказки бояться нечего, сказка - большое богатство. Надо только выбирать ее с умом и тактом, учитывая возраст читателей, городских и деревенских. А прежде всего надо снять с народной сказки налет сусальности, который появился тогда, когда ее приноравливали к буржуазной детской.

Надо разгримировать братьев Гримм²⁹.

12

Но, при всем богатстве классического наследства, оно, разумеется, не может быть основным капиталом советской литературы для детей.

Мы возьмем из него героику, сатиру, юмор, словесную игру, меткую пословицу.

Мы возьмем богатую сюжетом повесть о временах, событиях и людях у Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Льва Толстого, Тургенева, Лескова, Короленко, Гаршина, Чехова, Горького, Куприна - у всех, кто может быть близок и понятен ребенку и подростку.

Мы возьмем романтически-авантюрную и фантастическую повесть, выбрав лучшее из Купера, Вальтера Скотта, Стивенсона, Эдгара По, Жюля Верна, Майн Рида, Киплинга, Уэллса, Джека Лондона, и это будет самым верным способом борьбы с той "приключенческой" бульварной литературой, которая еще проникает в детскую среду самотеком, подпольно, минуя библиотекарей и педагогов.

Шире и полнее, чем когда-либо до нашего времени, мы откроем доступ в детскую библиотеку значительным произведениям мировой литературы. То, что было когда-то достоянием немногих любителей словесности, мы должны превратить в средство воспитания мысли, воли, воображения и вкуса. Можно использовать в пересказе такие вещи, которых как огня боялась буржуазная детская, - например, "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле, можно дать детям исландские саги, испанский плутовской роман, избранные итальянские новеллы эпохи Возрождения, былины и легенды, песни и сказания народов СССР³⁰.

Такое расширение инвентаря детской библиотеки сделает нашего ребенка полноправным наследником того, что скопило для нас прошлое.

Но нельзя жить только наследством, как бы велико оно ни было. Мы должны сами создавать свой нынешний и завтрашний день - новую литературу, которая полно отразит наше время и даже заглянет далеко в будущее.

Нечего и говорить, что необходимо дать детям наиболее значительные книги современных советских авторов, пишущих для взрослых, дать их в отборе, соответствующем возрасту, и не случайными выпусками, а в обдуманной системе.

Однако самый тщательный отбор таких рассказов и повестей не даст нам возможности собрать библиотеку, способную удовлетворить запросы и потребности растущего человека. Ведь в лучшем случае они будут доступны только ребятам старшего возраста. А между тем книга насущно нужна детям чуть ли не с трех лет. Стало быть, для младших возрастов нам надо создать особую литературу - детскую, но такую, которая избежала бы пороков, столь характерных для специфически детских книжек прежнего времени, - слащавого сюсюканья, сусальности и фальши. Наша детская литература должна быть простой, а не упрощенной, жизнерадостной, но не идиллической. Она должна быть подлинным искусством, а не убогой самодельщиной.

Кое-что в этом направлении уже сделано.

В начале статьи я сказал, что нашим детям нечего читать. И это правда: чтения у нас мало.

В предреволюционные годы детского чтения было сколько угодно. Но детской литературы, в сущности, не было, - нельзя же назвать искусством дамское рукоделие!

У нас наоборот: литература есть. Есть детские книги, которые вошли на равных правах в нашу большую литературу и завоевали множество читателей во всех краях Советского Союза.

А послушайте, что говорят наши друзья за рубежом о лучших образцах нашей детской книги, посмотрите, как жадно их переводят и для детей, и для взрослых: в них видят замечательный опыт художественной и педагогической ценности.

Зато литературного ширпотреба (то есть широкого выбора книг на все возрасты, на все интересы) у нас действительно еще нет.

Но это не беда: есть литература - будет и литературный ширпотреб. И можно надеяться, что он будет иного качества, чем тот, которым пользовались дети до революции.

Не те дрожжи положены.

Широкая литература для чтения возникнет у нас из опытов, которые делаются сейчас ценою многих тяжелых затрат и усилий.

Нелегко было перевести литературу для детей с прописных истин и прописной морали, которыми мирно жила из года в год буржуазная детская, на путь больших проблем, открыть перед детьми ворота в жизнь взрослых, показать им не только цели, но и все трудности нашей работы, нашей борьбы.

Нелегко было перейти с привычного уютного шепотка на голос, внятный миллионам, с комнатного "задушевного слова" на трансляцию, рассчитанную на самые далекие углы СССР.

13

Пятнадцать, шестнадцать лет - срок небольшой.

В западную детскую литературу и в нашу дореволюционную не то что пятнадцать лет, но и пятьдесят вносили не много заметных перемен.

Почти до самой революции у нас появлялись детские пьесы, - помнится, г-жи Лялиной, - очень похожие на комедии императрицы Екатерины. В первом явлении на пустой сцене стояла молодая горничная и рассуждала вслух о событиях в семье господ, порицала ветреность и хвалила постоянство. Это были пьесы столетней выдержки.

Еще в недавние времена в бельгийских Арденнах я видел, как две девочки на каникулах читали знаменитые книжки графини Сегюр³¹. Одна читала "Проказы Софи", другая - "Примерных девочек".

По дороге мимо нашей гостиницы шныряли "паккарды" и "фиаты" самого последнего выпуска, из-за речки на асфальтовую дорогу смотрела железобетонная Мадонна, а бельгийские девочки мирно читали книжки, которыми увлекались когда-то их прабабушки, не знавшие ничего, кроме конной тяги.

Течение в детской литературе было всегда очень медленное, как в какой-нибудь илистой речонке, где щепка или пробка болтается целый день на одном месте.

"Маленькие Сюзанны" и "Сонины проказы" и были такими щепками и пробками, которые покачивались на виду почти целое столетие. Еще Белинский мечтал о том, чтобы вся эта жеманная болтовня была заменена настоящей литературой, наделенной чувством, воображением, мыслью. Но только в последние годы осуществились наконец эти давние надежды: навсегда сданы в архив снисходительные наставления бабушек и тетушек.

Опустели книжные полки.

Взрослая литература - та сохранила много книг и людей, которые писали эти книги. Детская же литература переменила три четверти своего инвентаря, и живого и мертвого, - и книги и людей. Идеология ее была совершенно очевидна, а художественные достоинства настолько сомнительны, что ее не могла спасти никакая охрана старины и академических ценностей.

И все же, - несмотря на то, что строить пришлось почти заново, - детская литература у нас перестает быть тем небольшим прикладным делом, которым занимались ремесленники, писавшие стихи и рассказы под диктовку педагогических резонеров или по заказу коммерсантов. Она становится звеном нашей воспитательной системы, участком нашего строительства, одной из областей нашего искусства.

Педагогическая роль не умаляет ее художественного значения. Лучшие писатели понимают высокие воспитательные задачи литературы в стране, где все строится заново. Это отнюдь не значит, что литература должна быть назидательной, наставительной, навязчивой.

Правда, каждая наша хорошая книжка пока еще теряется среди всякой дидактики, едва прикрытой или вовсе голой. Разоблачать дидактику прикрытую или демонстрировать явную я здесь не собираюсь.

Важнее поговорить о книгах, которые можно считать началом советской литературы для детей.

14

Прежняя книжная полка была разделена плотной перегородкой на две обособленные части: одна часть была нарядная, другая - солидная. Нарядные книги - повести и рассказы; солидные - научно-популярные книги. Беллетристика занималась преимущественно вопросами морали и карьеры. А научно-популярная книга популярно излагала вопросы мироздания, интересовалась больше человечеством, чем людьми, и пугала читателя длинными названиями.

Нашу книжную полку так разделить нельзя.

На какую половину - беллетристическую или научно-популярную - вы поместили бы, скажем, книгу Паустовского о заливе Кара-Бугаз?

В ней и документы о моряках и ученых, первых исследователях мертвого залива, и рассказ о пленниках Деникина на голом острове Кара-Бугаз, и очерк о людях, создающих в соленых песках промышленный центр. Есть даже страницы о будущем, пока только воображаемом, но уже близком и возможном.

А "Рассказ о великом плане" Ильина? Заглавие эпическое. Оно невольно вызывает в памяти такие названия, как "Повесть о двух городах"³², или уводит нас еще дальше в прошлое - к сказанию об Окассене и Николет³³. Между тем книга наполнена самыми последними новостями, сводками, цифрами, экономическими терминами. Как и на чем держится материал? Быть может, это просто механический монтаж, заимствованный у кинохроники? Нет, внутри каждого привычного термина, внутри каждой цифры оказываются времена, люди, вещи - все вплоть до пейзажа, - а общая тема "рассказа" - столкновение двух социальных систем, переделка природы и человека.

Такую книгу не поставишь на полку политической экономии, техники или географии, хотя в ней есть и первое, и второе, и третье.

Я назвал две книжки. Обе они оказались бы в положении беспризорных в старом каталоге детской библиотеки. У них как будто нет жанра. На самом же деле они вовсе не сидят между двух стульев. Они явственно тяготеют к одному литературному жанру - к энциклопедии. Я, конечно, имею в виду не ту словарно-справочную энциклопедию, которая дает кучу сведений в алфавитном порядке.

Энциклопедия, которая нужна детям нашего времени и нашей страны, - не перечень, а драматический рассказ, не смесь, а система.

Интересно, что из всех наших книг именно такие завоевали популярность не только у нас в стране, но и далеко за ее рубежами. А между тем до революции научно-популярная литература в нашей детской и юношеской библиотеке состояла в значительной своей части из переводов.

15

Но наряду с книгами широкого масштаба, энциклопедического типа у нас есть книги, решающие более узкую задачу - научную или техническую.

Не идут ли они от старых, популяризаторских традиций? Не отрывают ли они вещи от всей цепи жизненных отношений, не враждуют ли с нашими первыми попытками энциклопедической, мировоззренческой литературы?

Прочтите книги Бориса Житкова с такими простыми, вполне откровенными названиями, как "Про эту книгу", или "Паровоз", или "Телеграмма", - и вы найдете в них не описание технических процессов, а напряженное действие.

Читатель сам берется за рычаги паровоза, сам присутствует при том, как буквы собираются в строчки, строчки - в страницы, страницы - в книгу. Но этого мало. На глазах у читателя сызнова изобретаются телеграф, типографский станок, железная дорога.

Труд перестает быть скучной обязанностью. В каждом деле, в каждой вещи таится интереснейшая история поисков, догадок, открытий, о которых говорит и энциклопедическая книга.

Есть в Ленинграде Управление мер и весов. Что можно сказать о нем детям? Весы, часы, метры, граммы - скучное дело, кропотливое дело.

Но одному из детских писателей - К. Меркульевой³⁴ - удалось показать, что все часы и все весы в стране находятся под строгим, неусыпным контролем. И главный контролер - Управление мер и весов. Если зазевается этот часовой, - начнут сталкиваться поезда, нельзя будет собрать ни одной машины, аптеки станут не лечить, а отравлять больных.

И вот сухой предмет оживает, он уже полон драматического содержания.

Другой автор говорит о фарфоровом заводе, да не о заводе, а о том, какой дорогой ценой было завоевано и доведено до наших дней умное и тонкое мастерство ("Китайский секрет" Елены Данько).

Я боюсь, что список имен и книг будет утомителен.

Но прочтите книги Ильина, рассказывающего о таких важных событиях в жизни человечества, как изобретение искусственного света, письменности, книгопечатания, часов разных систем, механического двигателя, - и вы увидите, что, в сущности, нет никакого разрыва между нашей познавательной и художественной книгой. Та и другая обращены к воображению читателя.

Это относится не только к тому, что создал Ильин. Возьмите книги писателя-географа Н. Михайлова³⁵, "Лесную газету" Виталия Бианки, "Враг под микроскопом" О. Кузнецовой³⁶. Все эти книжки лишний раз подтвердят вам, что наша познавательная книга не повторяет и не продолжает старой научно-популярной литературы.

Та тяготела к учебнику, эта - к научно-фантастической повести.

Та напоминала мирный склад, в котором на полках лежал без движения весь инвентарь "науки и техники". Эта дает науку, технику в росте, в развитии, в борьбе идей.

Различие это понимают даже зарубежные критики. В своих отзывах они пишут: "Содержательность этих книг кажется утоляющей после того слабого раствора науки, который преподносит читателям американский писатель для детей".

Правда, слова эти сказаны о книжках М. Ильина. Но мы смело можем отнести их к самому типу нашей художественно-научной, нашей очерковой книги.

16

Итак, выходит, что мы совершенно удовлетворены своей познавательной книгой. За рубежом ее хвалят и переводят, нам она тоже нравится. Чего же больше?

Нет, это не так. Мы вовсе не собираемся почить на лаврах. Но мы - люди своего времени и своей страны. Мы умеем радоваться не только завершению дела, но и началу. Я думаю даже, что те, кто не умеет радоваться началу, никогда ничего не построят.

Очерковой литературе у нас начало положено. Ее мало, она еще не успела охватить важнейшие темы и важнейшие участки. Ее не так легко разглядеть среди вороха бесцветных и безличных книг, как будто бы решающих те же задачи. Но она есть.

А как обстоит дело с беллетристикой? Ведь это тот самый вид литературы, который издавна больше всего привлекает к себе читателей.

Есть ли у нас новая, принципиально отличная от старой, повесть для детей?

Да, есть.

Моя статья - не детальный критический обзор. Цель моя - показать главнейшие повороты в детской и юношеской литературе, которые до сих пор оставались почти незамеченными.

Знают ли наши литературные критики, в каком направлении идет советская школьная повесть?

Она началась почти одновременно с самой советской школой. Ее писали, как летопись, вчерашние школьники. Поэтому она ничуть не похожа на беллетризованные катехизисы школьных добродетелей и так враждебна идиллическим дамским повестям, воспевающим "золотое детство"!

Наши авторы пишут не для того, чтобы поучать, - они сами вместе с читателем решают важнейшие этические задачи, определяют место пятнадцатилетнего школьника в жизни.

Разговор человека со своим временем вы найдете в самых различных по характеру повестях молодых и зрелых писателей.

Старая школьная повесть, об институте или гимназии, была либо натуралистической, бытовой, либо романтически приподнятой.

В первом случае юный герой сидел за партой или стоял у классной доски. Во втором - тот же герой сидел на эффектно нарисованном бутафорском коне, на фоне нарисованных Кавказских гор и сжимал в руке картонный кинжал.

В советской повести и конь, и кинжал, и горы - настоящие.

Возьмите "Школу" Аркадия Гайдара. В ней школьная жизнь занимает не более четверти книжки. А все остальное - "школа жизни": революция и гражданская война - партизанская борьба и фронт.

Как и первая повесть Гайдара "РВС", "Школа" овеяна подлинной романтикой, столь не похожей на олеографии старой детской литературы.

"Республика Шкид" Л. Пантелеева и Г. Белых - увлекательная школьная хроника. Но та же "Республика Шкид" - настоящая повесть о Петрограде времен гражданской войны, о заросших травой улицах, о блокаде, о голоде.

А вот "Швамбрания" Л. Кассиля.

Швамбрания - имя страны. Это - страна выдуманная, игрушечная, утопическая. В ней царит социальная и "возрастная" справедливость, попранная во всем остальном мире. Но приходит революция - она разрушает сочиненную Швамбранию и сама берет на себя задачу восстановления социальной справедливости.

Раскроем другую повесть - "Солнечную" К.Чуковского.

Санаторий у южного моря. Ребята в гипсовых коробках лежат, привязанные широкими тесемками к больничным койкам. Лежат уже несколько лет. Тут и горбатые, и параличные, и сухорукие дети. Это одна глава повести.

Другая глава. Над той же площадкой у моря, над теми же больничными койками покачивается в небе огромный бумажный змей, который кажется маленьким, как почтовая марка. А нитка от змея переходит из рук в руки. "И тот, кто получает эту нитку, сияет, как самовар".

Третья глава. Те же ребята - кто в корсете, кто в гипсе, но все в бумажных разноцветных шляпах, все с красными флагами - едут Первого мая на автомобилях в Пантикапейский колхоз.

Санаторий - не изолятор. Даже стены больницы и санатория не отгораживают детей от жизни, которой живет вся страна.

Большие сдвиги, происходящие в нашей жизни, сказываются и на судьбе тех беспризорных ребят, которые в прежней, дореволюционной повести были бы предоставлены собственной участи или попечению случайно встреченных благодетелей.

Интересный замысел положен в основу повести Л. Пантелеева "Часы". Беспризорного Петьку, которому случайно попали в руки чужие часы, ведут в детский дом. Он зарывает часы в землю, во дворе детдома, чтобы на другой день, едва только встанет солнце, бежать. Но на том месте, где были зарыты часы, вырастает за ночь целая гора дров. Петька поневоле вынужден дожидаться, пока дрова сожгут, а тем временем привыкает к оседлой жизни, к новой обстановке, к новой среде. К весне это уже не тот Петька, что был. Он не знает теперь, что делать с золотыми часами, долго носит их в кармане и под конец отдает девочке, дочери владельца. Золотые часы, всю зиму пролежавшие в земле, незаметно перевоспитали Петьку.

Среди детских книг о перевоспитании малолетних правонарушителей повесть Пантелеева редкое и счастливое исключение. Перемены, происходящие в душе маленького бродяги, героя этой серьезной, но полной забавных приключений повести, естественны и убедительны и так далеки от какой бы то ни было назидательности. Столь же свободно и правдиво развивается действие в таких повестях, как "Голубая чашка" Гайдара, "Кондуит" Кассиля. "Улица сапожников" Дойвбера Левина³⁷, в детских книгах Алексея Кожевникова, Лидии Будогоской.

Взрослые люди, у которых еще на памяти старые детские книжки, подменявшие реальную жизнь бутафорией, высказывают иной раз тревогу, как бы серьезные задачи и подлинный жизненный материал не сделали детскую книжку слишком взрослой, не убили в ней легкости и праздничности. Но это неверно! Губительны для детской книги назидательная тенденциозность, схема, та схема, которая порой торчит из повести, как вылезшая из дивана пружина. А схемы у нас еще много.

Есть авторы, готовые в любую минуту проиллюстрировать в стихах или в прозе любой циркуляр Наркомпроса.

Были, скажем, у нас повести во славу бригадного метода классной работы. Конечно, бригадный метод - несомненный факт в истории нашей школы и, как всякий факт, может войти в художественную литературу.

Но беда в том, что, кроме бригадного метода, в этих повестях не было ровно ничего - ни людей, ни времени, ни обстановки, ни языка.

Не стало в нашей школе бригад - и такая книга утратила всякий смысл.

17

История школьных лет - с давних пор излюбленное детьми чтение.

Но, разумеется, круг интересов у детей значительно шире событий школьной жизни. Им нужна повесть о жизни взрослых.

Все мы знаем, с какой жадностью набрасывались и набрасываются сотни тысяч ребят - чуть ли не с девятилетнего возраста - на старые и новые номера "Вокруг света"³⁸. Что их привлекает в убористых колонках этого журнала? Приключения, конечно. Пестрота и сложность жизненных положений, разнообразие обстановки, в которой живут и действуют взрослые, их профессиональный опыт - опыт моряка, летчика, инженера, путешественника, охотника.

Этот интерес к окружающей жизни вытекает из самых здоровых потребностей растущего человека и должен быть удовлетворен безупречным литературным материалом.

А между тем и на Западе, и в старой России именно в этой области пышнее всего расцветала спекуляция, создавались самые легковесные и фальшивые "приключенческие повести".

Наша детская литература взяла на себя задачу заменить суррогаты повестями, насыщенными жизненным опытом, основанными на подлинном знании и талантливом воображении.

Она еще не создана - широкая беллетристика для детей.

Но ей уже положено начало.

Наша советская действительность, изгоняющая посредников и спекулянтов из промышленности, изгоняет их и из литературы.

На смену безымянным компиляторам, которые готовы были писать о чем угодно, ничего не зная и не видя, пришли люди настоящего знания и настоящего опыта.

Рассказы Бориса Житкова, тонкого, своеобразного художника и бывалого, много видевшего человека, - это не те условные и надуманные повести из "Мира приключений", где отвлеченные герои действуют среди декоративных скал и водопадов. Его портовый город можно узнать сразу - и по говору людей, и по обстановке. Все у него точно, характерно - и время, и место действия, и облик героев.

Детская литература настойчивее, чем всякая другая, требует от писателя подлинного материала, вынесенного из жизни. Недаром в нее вошли именно те писатели из общей литературы, у которых такой материал имеется в избытке (Новиков-Прибой, Неверов, Фадеев, А. Толстой, Н. Тихонов, Сергей Григорьев и др.).

Нечто свое, особенное, неповторимое внес в детскую литературу Михаил Пришвин, великий знаток русской природы, охотник, землепроходец, который с полным правом может называться "бывалым человеком".

А наряду с профессиональными писателями детская литература привлекает и совсем новых людей, прежде никогда не писавших. Это - краеведы, моряки, летчики, участники научных экспедиций.

18

Советской литературе для детей всего полтора десятка лет. Она почти ровесница своих старших читателей. И все же эта литература успела уже охватить самые разные читательские возрасты и для каждого из них создать достаточно заметные и уже полюбившиеся детям книги.

Это шутливые, озорные поэмы для маленьких старейшего детского писателя Корнея Чуковского. В основе его книжек лежит и настоящее понимание ребенка, и подлинное знание традиций народной детской поэзии.

Это необычные по остроте и серьезности замысла детские стихи Владимира Маяковского - книжки о новой морали, политические памфлеты в стихах.

Мы знаем стихи - игровые, веселые - молодых поэтов Агнии Барто. Н. Забилы, З. Александровой, Е. Благининой, - стихи, ставшие уже достоянием семьи и детского сада.

А для возраста постарше у нас есть романтические повести Аркадия Гайдара, Бориса Житкова, Л. Пантелеева, К. Паустовского, Л. Кассиля, Степана Злобина, Сергея Григорьева. Всех уже и перечислить трудно.

Вот только критики детской литературы у нас почти нет. Она целиком сводится к библиографическим рецензиям, рекомендательным ярлыкам, к школьным отметкам, плюсам и минусам.

Но ведь ни плюсы, ни минусы не помогают писателю, не намечают новых проблем.

Настоящая критика не ставит отметок, - она направляет, селекционирует литературу: настаивает на одних видах и сметает с пути другие.

Но для того чтобы заниматься селекцией, чтобы создавать новые и жизнеспособные виды, нужно владеть искусством принципиального и бережного отбора.

Мы создаем совсем новую литературу, мы предпринимаем труднейший художественный и воспитательный опыт, возможный только в стране, которая строится заново.

Пусть же рядом с нами заново создается и критика детской литературы.

Пусть эта критика смело и серьезно определит, какое наследство мы должны принять и с какой наследственностью нам надо бороться.

1933

Примечания автора

^* Этот очерк, отражающий состояние детской литературы к началу тридцатых годов, является развитием статьи "Литература - детям", помещенной в "Известиях НИК СССР" от 23 и 27 мая 1933 г. На эту тему А.М. Горький отозвался в "Правде" статьей "Литературу - детям".  ↑ 

Примечания

О наследстве и наследственности в детской литературе. - Впервые под заглавием "Литература - детям" в газете "Известия", 1933, № 131, 23 мая, и № 134, 27 мая.

1. В статье С.Я. Маршака речь идет о трехтомном труде "Жизнь европейских народов" Е.Н. Водовозовой.  ↑ 

2. Издательство Альфреда Федоровича Девриена (1842-?) выпускало главным образом книги по сельскому хозяйству, географии, естествознанию. Известны также детские издания Девриена.  ↑ 

3. Башкирцева Мария Константиновна (1860-1884) - художница, выставлялась в начале 80-х годов в Парижском художественном салоне, обратила на себя внимание публики и критики. После ее смерти оставленный ею рукописный материал был издан под заглавием "Дневник Башкирцевой" (на франц. языке, частично переведено на русский). Выход "Дневника" сделал имя автора необычайно популярным.  ↑ 

4. Жадовская Юлия Валериановна (1824-1883) - писательница, автор нескольких стихотворных сборников и прозаических произведений, носивших автобиографический характер и повествовавших о семейном деспотизме и его влиянии на судьбу женщины в дореформенную эпоху.  ↑ 

5. Фарадей Майкл (1791-1867) - английский физик, книга которого "История свечи" неоднократно издавалась для подростков.  ↑ 

6. Естествоиспытатель Кайгородов Дмитрий Никифорович (1846-1924) был автором ряда научно-популярных книг: "Беседы о русском лесе" (две серии, 1880-1881), "Из зеленого царства" (1888), "Из царства пернатых" (1892) и др.  ↑ 

7. Речь идет о романах Л. Чарской ("Княжна Джаваха" и др.).  ↑ 

8. О переводах романа Д. Дефо см.: М.П. Алексеев, "Робинзон Крузо" в русских переводах. - Сб. "Международные связи русской литературы", Изд-во АН СССР, М. - Л. 1963. В советское время пересказ первой части романа для школьников был сделан К.И. Чуковским (Детгиз, М. 1935). Наряду с этим выходили более полные издания, например, перевод М.А. Шишмаревой.  ↑ 

9. Тиссандье Гастон (1843-1899) - французский ученый и аэронавт (погиб во время полета на воздушном шаре), автор ряда научно-популярных сочинений ("Мученики науки"; "Научные развлечения. Знакомство с законами природы путем игр, забав и опытов, не требующих специальных приборов"; "Путешествия по воздуху" (в соавторстве с К. Фламмарионом) и др.).  ↑ 

10. Роман Л. Чарской.  ↑ 

11. "Детское чтение для сердца и разума" (1785-1789) - первый детский журнал в России, основанный Николаем Ивановичем Новиковым (1744-1818), выдающимся русским просветителем, сатириком, книгоиздателем.  ↑ 

12. О "Книгах для чтения" Л.Н. Толстого см. статью "Литература - школе" (наст. том).  ↑ 

13. Ушинский Константин Дмитриевич (1824-1870) - выдающийся русский педагог, создатель "Детского мира" (1861) и "Родного слова" (1864). В эти книги для чтения вошел разнообразный материал: произведения народного творчества, стихотворения Пушкина, Некрасова, Кольцова, Фета, а также очерки и рассказы, написанные самим К.Д. Ушинским. В этих произведениях автор показывает трудовые процессы ("Как рубашка в поле выросла") или знакомит детей с животным и растительным миром, со временами года.  ↑ 

14. "Светлячок" (1902-1918) - журнал для детей младшего возраста, М.; редакторы А. Федоров-Давыдов и М.Ф. Лидерт.  ↑ 

15. "Солнышко" (1905-1917) - журнал для детей младшего возраста, СПб.; редактировала его семья Альмединген.  ↑ 

16. Вагнер Николай Петрович (1829-1907) - русский зоолог, а также писатель-беллетрист. Кроме научно-популярных произведений для детей, известны повести и рассказы Н.П. Вагнера - "Сказки Кота Мурлыки" (1872).  ↑ 

17. Каразин Николай Николаевич (1842-1908) - русский писатель и художник. Известна его детская книга "С севера на юг" (1890), иллюстрированная самим автором.  ↑ 

18. "Родник" (1882-1917) - ежемесячный иллюстрированный журнал; издательницей была Е.А. Сысоева (1829-1893), популярная детская писательница, переводчица Гюго, Андерсена. В журнале сотрудничали Григорович, Гаршин, Короленко, Мамин-Сибиряк, Станюкович.  ↑ 

19. "Жизнь Хитролиса" ("Роман о Лисе", старофранцузский эпос) в переводе П. Соловьевой (Allegro) печатался в журнале "Тропинка" за 1910 г. (№ 1-20).  ↑ 

20. Книги Манасеиной Натальи Ивановны, совместно с П. Соловьевой редактировавшей журнал "Тропинка", выходили также в библиотеке "Тропинки" отдельными изданиями. В 20-е годы опубликовала несколько сборников для детей.  ↑ 

21. А.Н. Плещеев (совместно с Ф. Бергом) в 1861 году издал для детей сборник "Детская книга", а в 1878 году объединил свои стихи для детей в книге "Подснежник".  ↑ 

22. Белоусов Иван Алексеевич (1863-1930) - поэт-самоучка. На литературном поприще впервые выступил с переводами из Шевченко. Издал несколько сборников стихов и рассказов для детей, принимал участие в организации детских издательств, в работе детских журналов.  ↑ 

23. Цитируется стихотворение А.Н. Плещеева "Птичка" (1858).  ↑ 

24. Подлинно поэтический перевод английских народных песенок впервые был сделан С.Я. Маршаком. К.И. Чуковский пишет: "Одной из ранних литературных побед Маршака было завоевание замечательной книги, которая упрямо не давалась ни одному переводчику. Эту книгу создал британский народ в пору высшего цветения своей духовной культуры: книга песен и стихов для детей, которая в Англии называется "Nursery Rhymes", в Америке "Мать-гусыня" и в основной своей части существует уже много столетий. Многостильная, несокрушимо здоровая, бессмертно веселая книга с тысячами причуд и затей, она в русских переводах оказывалась такой хилой, косноязычной и тусклой, что было конфузно читать. Поэтому можно себе представить ту радость, которую я испытал, когда Маршак впервые прочел мне свои переводы этих, казалось бы, непереводимых шедевров. Переводы чудесно сохранили всю их динамичность и мощь..." (К.И. Чуковский, Высокое искусство, "Советский писатель", М. 1968, стр. 229).  ↑ 

25. Пожарова Мария Андреевна (1884-1959) печатала лирические стихи, короткие рассказы о природе. Ее книги выходили в виде приложения к журналу "Задушевное слово", печатались в библиотеке журнала "Тропинка". После революции продолжала работать в детской литературе. К 75-летию поэтессы С.Я. Маршак написал ей стихотворное послание (см. журнал "Костер", М. 1959, № 8).  ↑ 

26. Романы Л. Чарской.  ↑ 

27. Локк Джон (1632-1704) - английский философ, автор трудов по педагогике, считавший главной задачей воспитания подготовку человека к определенной профессии, к определенному положению в обществе.  ↑ 

28. Руссо Жан-Жак (1712-1778) - французский просветитель, философ, писатель. Его педагогические взгляды изложены главным образом в романе "Эмиль, или О воспитании" (1762). Руссо считал необходимым в процессе воспитания сообщить ребенку полезные знания о природе и обществе и дать ему навыки ремесленного и сельскохозяйственного труда.  ↑ 

29. Среди многочисленных советских изданий, "разгримировавших" братьев Гримм, - "Сказки братьев Гримм" в пересказе А. Введенского под общей редакцией С. Маршака (Л. 1935).  ↑ 

30. В 30-е годы поэт Н. Заболоцкий по предложению С. Маршака пересказал роман Франсуа Рабле для детей среднего и старшего возраста. Ему удалось сохранить лучшие эпизоды и сатирическую остроту произведения (Изд-во детской литературы, Л. 1935; последнее издание - Детгиз, Л. 1960). Ленинградская редакция осуществила издание пересказов для детей и других литературных памятников ("Легенда об Уленшпигеле..." Ш. де Костера в пересказе Н. Заболоцкого, "Гулливер у лилипутов" - пересказ I части романа Д. Свифта, выполненный Т. Габбе и З. Задунайской, и др.).  ↑ 

31. Де Сегюр Софи (1799-1874) - дочь русского генерала Растопчина, провела большую часть жизни во Франции. Написала около двух десятков повестей, из которых более всего известны "Сонины проказы". Имя этой писательницы связано с изданием во Франции серии "Розовая библиотека" - собрания сентиментально-благонамеренных детских книг. В России они распространялись в оригинале и в переводах.  ↑ 

32. Речь идет о повести Чарльза Диккенса (1859).  ↑ 

33. См.: "Окассен и Николет. Старофранцузская песня-сказка" "Academia", M. 1935.  ↑ 

34. Речь идет о книге Меркульевой Ксении Алексеевны (р. 1898) "Фабрика точности" ("Молодая гвардия", М. - Л. 1932).  ↑ 

35. Михайлов Николай Николаевич (р. 1905) напечатал в 1927 г. рассказ о путешествии на Кавказ. В 1933 г. А.М. Горький привлек его к работе в журнале "Наши достижения". Главной темой Н.Н. Михайлова стало изображение перемен в географии нашей родины: "Лицо страны меняется" (1937), "Над картой Родины" (1947), "Твоя родина" (1950), "Иду по меридиану" и др.  ↑ 

36. Повесть Ольги Исааковны Кузнецовой (1901-1948) посвящена Луи Пастеру. Автору принадлежит также несколько познавательных книжек-картинок ("Наши враги", Л. 1928; "Наши друзья", Л. 1928 и др.) и ряд научно-популярных книг ("Фабрика крови", Л. 1945 и др.).  ↑ 

37. Левин Дойвбер - псевдоним Левина Бориса Михайловича (1904-1942). Кроме "Улицы сапожников" (1932), написал для детей: "Десять вагонов" (1931), "Вольные штаты Славичи" (1932), "Петька" (1939).  ↑ 

38. "Вокруг света" в 1861-1868 гг. выходил в издательстве Вольфа (Петербург). С 1885 по 1917 г. издание возобновлено Сытиным в Москве. С 1927 г. издается в Москве. Во время войны не выходил. Издание возобновлено в 1946 г.

С.Я. Маршак неоднократно высказывался в печати об этом журнале. Он обратился с приветствием к журналу в связи с его столетием (см. т. 8 наст. изд.). См. также повесть "В начале жизни (Страницы воспоминаний)" (т. 6 наст. изд.).  ↑